Тинко - Эрвин Штриттматтер

Черешни у нас в саду потемнели и стали сладкими. Я сижу в ветвях старой черешни и плююсь кроваво-красными косточками на кур. Они прямо подо мной устроили себе ямки в пыли и копошатся в ней, с наслаждением вытягивая то одну, то другую ногу. Сквозь листву видно синее небо. Солнышко меня здесь не достает. В поле оно мне спину спекло — теперь кожа шелушится. Если бы я был ящерицей, я бы юркнул в кусты, а вылез бы оттуда уже с новой кожей. Черешни мне уже оскомину набили. Здесь, высоко на дереве, под большим зонтом из листвы, меня никто не видит. Каждый день я мечтаю, чтобы дедушка забыл обо мне, когда отправляется косить рожь. Но он не забывает: я ведь рабочая сила. Когда я слышу его голос, меня точно крапивой хлещут.

Сейчас все отбивают косы. Молотки перекликаются. Утром петухи здороваются друг с другом, в обед — молотки, в сумерки — сверчки, а ночью — собаки. Молоток на нашем дворе замолкает. Жара так и пышет. Всего бы лучше мне поспать прямо здесь, под листвой. Живот у меня набит черешнями, руки красные от ягодного сока.

— Тинко! Тинко-о-о!

Это кричит дедушка. Пора. А мне совсем не хочется шагать сейчас по жнивью. Куда лучше было бы забраться на сеновал…

— Тинко! Тинко-о-о!

Придется, пожалуй, слезать: дедушка показывается у калитки. Его расстегнутая жилетка свисает, словно крылья усталой птицы.

— Ты где пропадаешь?

— Я здесь, дедушка.

— Чтоб ты мне после черешни не смел сырой воды пить, а то брюхо взбунтуется! А теперь пошли, живо!

Солнце печет вовсю. Косы вжикают, срезая спелую рожь. Маленькие деревянные грабли, приделанные к косам, подхватывают колосья и сбрасывают их в ряд. Шаг за шагом продвигаются дедушка и наш солдат — они косари. Перед ними колышется рожь, позади щеткой топорщится жнивье. За дедушкой скошенные колосья собирает бабушка — она вяжет снопы, а за нашим солдатом — фрау Клари. Я помогаю бабушке: кручу прясла, чтобы ей не надо было выпрямляться — это ей больней всего. Бабушка как нагнется, так уж и не разгибается. Опершись на серп, она переползает от снопа к снопу, будто замученный зверь какой. Нам и передохнуть некогда: надо спешить за дедушкой. Шагай за ним как привязанный, а то пристанет — не отвяжешься.

— Вы уборку, что ль, к первому снегу кончать вздумали? — кричит он и всякий раз отдыхает, когда поворачивается в нашу сторону.

Жажда нас мучит. Крынка с водой, приправленной уксусом, стоит на краю поля. Пятьдесят шагов туда и пятьдесят обратно — отстанешь на пять снопов. Придется терпеть. Мы стараемся проглотить жажду. Но она липкая и не заглатывается, все мучит нас.

Дедушка и наш солдат косят наперегонки. Каждый хочет быть первым. Только наш солдат уйдет вперед, дедушка уже бежит проверять, не чересчур ли узкую он скашивает полосу. Покачивая головой, дед возвращается: он никак не может взять в толк, что наш солдат косит и лучше и быстрей его.

Наш солдат и фрау Клари все время болтают. Наверно, они нарочно подальше вперед от нас уходят, чтоб мы не слышали, о чем они говорят. Бабушка рада, что мы уже так много наработали, а вот что фрау Клари и наш солдат секретничают, ее совсем не радует. У нее-то у самой дыхания не хватает, чтобы поговорить во время работы; ей и хочется послушать, о чем другие беседуют.

Маленькие красные цветочки, словно звездочки, сияют среди скошенного жита. Они совсем крохотные, их и коса не достает. На них да на сорняках глаза наши отдыхают. Закричал фазан. Это косари согнали его с насиженного места. Вспугнутый заяц ковыляет по жнивью в сторону сосняка. Солнце печет немилосердно. Не слышно ни одной птички…

Дядя-солдат и фрау Клари обошли нас на целый ряд. Вон они уже снова позади нас! Нам, значит, совсем не передохнуть: теперь нас подгоняют с двух сторон. Наш солдат ругает крапиву и рассказывает фрау Клари, что есть какой-то порошок, который уничтожает крапиву еще во время сева. На будущий год он, мол, этот порошок достанет. А где он его достанет? Неужто в России?

Солнце, мой золотой паук, высоко-высоко подтянулось на невидимых паутинках. Паук затянул своей паутиной весь синий колокол неба и теперь понемногу начинает спускаться по ней вниз, поближе к лесу. Бабушкины «охи» и «ахи» все чаще слышны на поле.

Стена ржаных колосьев перед нами делается все тоньше. Вон уж виднеется зелень на меже. Но даже когда на этой полосе не останется ни одного колоска, нашей работе еще не конец.

Назавтра нас ожидает новая полоска ржи, на другом поле. И мы опять от первых петухов до позднего плача филина будем убирать рожь.

В Клейн-Шморгау — это еще дальше Зандберге — партия хочет устроить большой машинный двор. Там можно будет брать взаймы жатки и тракторы. Хорошо будет и земледельцу и его ребятам. Трактор — он ведь не жрет ни овса, ни жмыха. Крестьяне Клейн-Шморгау будут себе ходить-похаживать за машиной, вроде как прогуливаться. Вот куда бы мне хотелось попасть!

Крапива созрела вместе с рожью, теперь она высохла и стала колючая-преколючая.

У бабушки руки жесткие, а у фрау Клари — мягкие. Это их шлифовальная вода на стекольном заводе сделала такими. Фрау Клари хватается за крапивный стебель и тихо вскрикивает. Наш солдат перестает косить: он помогает фрау Клари вытащить маленькие крапивные колючки. А мы даже немного рады, что фрау Клари схватилась за крапиву.

Фрау Клари смотрит на нашего солдата. Наш солдат смотрит на фрау Клари. И чего они смотрят? Ведь в глазах у фрау Клари нет колючек! Маленькая ручка фрау Клари лежит в жесткой и большой, как доска, ладони нашего солдата. Бабушка поскорей присела на сноп и поглядывает на солдата и фрау Клари, как они колючки вытаскивают. Ее морщинистое лицо стало красным и покрылось капельками пота. Тихая улыбка блуждает у рта. Дедушка встревожен, что позади него вдруг стало так тихо.

— Чего это вы? Вечерять еще рано! — кричит он.

— Спасибо, — говорит фрау Клари и все смотрит и смотрит на нашего солдата.

А тот уже правит косу и только кивает фрау Клари. Бабушка со стонами снова принимается за работу. Позади нас опять вжикает коса солдата. Когда он делает шаг вперед, слышно, как погромыхивает брусок в бруснице с водой. Надо нам поторапливаться.

Не многие крестьяне так мучаются, как мы. Мы тоже могли бы взять жатку у Крестьянской взаимопомощи. Но дедушка не хочет. Еще чего! Это чтоб он ждал, покуда эти дармоеды смилостивятся и дадут ему жатку? Ну уж нет!

Дома наш Дразнила застоялся. От скуки он начинает безобразничать: высунув голову из хлева, он кладет ее на перекладину и изо всех сил дует на голубей, подбирающих рассыпанный тут овес. Хлопая крыльями, голуби взлетают на крышу сарая. А Дразнила бьет задней ногой в железное ведро.

Вот в Клейн-Шморгау партия заботится о машинах. А наша партия, в Мэрцбахе, никаких забот не знает. Вокруг моей мокрой от пота головы жужжат мухи, а в голове, словно маленькие комарики, жужжат всякие мысли.

В Советском Союзе, или в России, где наш солдат в колхозе был, жатку по полям таскает трактор. А к жатке у них приделан молотильный барабан. Ей-ей! Так наш солдат рассказывал. Это так же верно, как то, что я тут потею сейчас. Трактор тянет эту машину, которая сразу и жатка и молотилка: она косит и тут же вымолачивает зерно. Только поспевай отвозить домой хлеб и солому. Как в сказочной стране получается. А интересно, наш солдат сам верит в то, что рассказывает? Вон фрау Клари взглянула на него сбоку и засмеялась. Он тоже смеется. Чего же он смеется, раз он правду рассказывал?

— Прясло! — кричит бабушка.

Это я задумался и опоздал: оно у меня еще не скручено.

Дедушка косится на нас. Я не хочу, чтобы он говорил, будто я ленюсь. Мне не хочется, чтобы бабушке пришлось выпрямляться и стонать. Я работаю, как хорошая машина.

— Готово, бабушка! — кричу я и уже начинаю крутить новое прясло.

Фрау Клари и наш солдат шепчутся, но я все равно слышу, о чем они говорят.

— Мне жалко мальчика, — шепчет фрау Клари. — Правда, и моей Стефани приходится работать, но Тинко прямо замучили.

— Да-да! Неправильно его воспитывают, — отвечает ей наш солдат, не прекращая косьбы.

Вот-вот он меня нагонит и резанет по пяткам. Ежели он меня косой порежет, тогда кровь землей не остановить. Это когда соломкой уколешься или о шип какой, тогда землей замажешь, и всё.

— Вам надо решительнее заступаться за него, поговорить с дедом. Вы ведь отец, — шепчет фрау Клари.

— Да-да, — кряхтит солдат в ответ. — Это все правильно, но мы с ним вроде как немножко чужие — мальчик и я. А вообще-то верно.

Нет, пускай уж лучше не говорит с дедушкой! А то еще надумает и табель подписывать. Дедушка — тот и не смотрит, когда подписывает, он только спросит: «Опять подписывать?» — и очень старается не поставить кляксу после своей подписи.

— Тинко, пора таскать снопы! — кричит дедушка, посмотрев на солнце. — Уже седьмой час!