Альковные секреты шеф-поваров - Ирвин Уэлш

Ладно… Доклад. Надо повторить доклад.

НЕТ НЕТ НЕТ.

Где же «дипломат»? Где он его оставил, в каком баре? «Бир», «Черный бык», «Абботсфорд», «Гилдфорд», «Кафе-Рояль», «Ватерлоо»… затем декорации расплывались, память хранила только лица. Роб Макензи, Гэри Трейнор, Купе… тьфу! Кто еще? Соломенная блондинка с кривыми зубами, которые становились тем ровнее, чем больше он пил… А в кармане целые залежи фунтовых монет. Очень мало банкнот, зато тридцать семь фунтов железом.

Куда же делся «дипломат»? Старый кожаный «дипломат» с докладом… Один из барменов наверняка его сохранил. Припрятал за стойкой. Но пивные открываются в одиннадцать, а ему как раз в это время надо начинать. Придется позвонить, сказаться больным… Мозг лихорадочно перебирал дешевые отмазки из серии «мое сочинение съела собака». Нет, все это чепуха!

Скиннер схватил телефон и позвонил Робу Макензи.

— Роберто-о-о, дружище! Как самочувствие?— протрубил он с напускной бодростью.

Но Макензи был не лыком шит: он раскусил его игру с такой легкостью, будто сидел рядом.

— Ну ты вчера был хорош, легковес хренов! Пытался меня перепить на абсенте! Меня!.. Сколько тебя учить?

Ага, понятно. Абсент. Вот откуда эти дикие цветные кошмары…

Паника схватила Скиннера железной перчаткой и встряхнула, как тряпичную куклу.

— Роб, мой чемоданчик. С которым я всю ночь таскался. Ты его не видел?

— Ну-у-у-у, не знаю… Не зна-а-аю,— затянул Макензи дурацким тоном, наполнив душу Скиннера смесью ужаса и надежды.

— Он у тебя, что ли?!

— Может бы-ы-ыть… может бы-ы-ть,— гнусил Макензи, явно наслаждаясь ситуацией.

— Мы вчера к тебе заходили?

— Да-а-а…

— Роб, кончай! Мне он нужен позарез!

— Ха! Через полчаса я буду сам знаешь где!— сказал Макензи с ноткой вызова.— Подходи.

— Знаю.

Скиннер положил трубку, чувствуя в груди биение слабого родничка надежды: еще не все потеряно. Можно успеть.

Поспешно сняв носки, он устремился в душ. Да, все еще можно исправить, хотя для этого потребуется нечеловеческое напряжение воли, источником которого может быть лишь крайнее отчаяние.

Соскребая мочалкой коросту вчерашнего непотребства, Скиннер чувствовал, как в организме переключаются передачи и запускается процесс очистки, напитывая дыхание вонючими отходами. Эти миазмы скоро достигнут носа Джона Купера. Отличное ароматическое сопровождение для воспоминаний о давешнем унижении! То-то начальник обрадуется: будет сидеть, фыркать, вынашивать планы мести.

Макензи был электриком и на работе до полудня не показывался. В восемь тридцать он явится в бар «Центральный» у подножия Литского подъема. Доклад назначен на одиннадцать, но в офисе Скиннера ждали в десять, согласно скользящему графику. Успеет в самый раз.

Вбежав в «Центральный», Скиннер прямо с порога увидел Макензи. Малютка Роб салютовал ему обеими руками: в одной была зажата початая кружка «Гиннесса», а в другой — вожделенный «дипломат».

Скиннер с болезненной завистью облизнулся при виде темного густого эликсира. Пальцы непроизвольно скрючились, ощутив фантомную тяжесть холодной кружки; рот задрожал от воспоминания о кисловатом привкусе; пустой желудок заурчал, грезя о приятном. Ах, «Центральный»! Гостеприимные кабинеты, домашняя атмосфера, неброская добротность, что уходит корнями в купеческое прошлое портового района, одновременно подчеркивая честное, приземленное и безыскусное настоящее! Любимое заведение Скиннера. Сама мысль о том, что его сейчас вырвут из этой теплой берлоги и зашвырнут вверх, на улицу Роял-Майл, в царство лжи, пафоса и лицемерия… Ну как тут не заказать кружечку? Всего лишь одну, чтобы унять муки! Похмелье надо лечить, это факт. После кружки пива он станет объективно бодрее, увереннее. Благоразумный, взвешенный поступок.

После второго «Гиннесса» Скиннер почувствовал, как все вчерашние кружки, рюмки и стаканы возвращаются мутным приливом, накатывают на него, переполняют организм…

— Эй, Роб,— промямлил он озабоченно (всего лишь озабоченно, отнюдь не паникуя, ибо пиво утихомирило душу).— Мне сегодня доклад делать… А я, вишь, опять нажрался.

И тут, как это обычно бывает в эпизодах с пьяным загулом, когда главный герой уже на все плюнул,— не кто иной, как брат-собутыльник, недавний искуситель, великолепный Малютка Макензи, подставил крепкое плечо и протянул руку помощи. Вернее, не руку, а пакетик кокаина.

— Лекарство,— ухмыльнулся друг.

— Спасибо, Роб!— воскликнул Скиннер с искренним чувством.— Ты мой спаситель.

14. Доклад

Она обнаружила их вскоре после похорон, когда расхаживала как одержимая по дому, словно надеясь отыскать мужа. Даже чердак не избежал осмотра: Джойс взобралась туда по скрипучим металлическим ступенькам — с напряженной спиной, замирая от ужаса, ибо боялась высоты.

Этот страх вкупе с неловкостью от мысли, что здесь заповедная территория сына, погнал ее вниз, в сад, так и не дав толком осмотреться. В садовом сарае Джойс почувствовала себя уютнее: запахи парафина и креозота напомнили о Ките. Она отважно вступила в бой с пауками, повсюду растянувшими сети, и жирными улитками, от которых оставались слизистые следы — отвратительные создания не имели права осквернять излюбленный уголок Кита. На душе сделалось покойно и легко. Джойс поняла, почему муж часами просиживал в сарае с книжечкой, и вскоре сама повадилась сюда приходить. Порой она приносила чайник или включала масляный обогреватель, дававший ощущение уюта, несравнимое с засушливым жаром центрального отопления.

Здесь она и обнаружила дневники — стопку толстых тетрадей в выдвижном ящике под старым верстаком, украшенным карими следами кофейной кружки. Это была греховная услада: Джойс смаковала записи тайком, никому не показывая, чувствуя себя мошенницей, присвоившей коллективную собственность.

При виде исписанных страниц ее неизменно охватывало сладкое чувство предвкушения — даже потом, когда все было уже несколько раз перечитано. Она подолгу замирала над иным безобидным словом, перебирая возможные смыслы, пока буквы не сливались в абсурдный узор, от которого кружилась голова. Дневники охватывали период с 1981-го по 1998 год. Почерк был странный: мелкий и витиеватый, совсем не похожий на руку Кита. Джойс разбирала записи с трудом, иногда даже при помощи лупы, борясь с неприятным ощущением, будто она шпионит. Однако изо дня в день сквозь торопливые бисерные строки сиял мощный и несомненный посыл чистой любви, и сомнения постепенно таяли, а сердце наполнялось тихим счастьем.

Порой, бросив взгляд на ржавый будильник и осознав, что чтение незаметно съело несколько часов, Джойс со смущением откладывала тетрадь и возвращалась в дом, где с утроенной энергией хваталась за хозяйство. В один из таких дней, затеяв большую стирку и разбирая наверху грязное белье, она учуяла подозрительный запах. Источником его были сыновние трусы. Она посмотрела их на свет, брезгливо поморщилась и не глядя запихнула в стиральную машину.

Выходные для Брайана Кибби выдались удачными. Во-первых, истовая подготовка к назначенному на вторник выступлению принесла плоды: доклад обещал получиться ярким и хорошо аргументированным. Во-вторых, он сходил с «Заводными походниками» в небольшой пеший рейд по окрестностям Нетти-Бридж и на обратном пути сидел в автобусе рядом с Люси Мур. В-третьих, еще три курочки из «Харвест Мун» снесли яйца.

Однако, вернувшись домой из похода, он обнаружил мать в слезах, с кипой толстых тетрадок на коленях.

Брайан проглотил набежавшую слюну: черные обложки казались зловещими.

— Что это, мам?

Джойс таращила огромные карие глаза, тронутые евангельской грустью. Смерть мужа побудила ее зарыться в лисью нору религиозности. Вспомнив детство, она обратилась к буквализму Свободной пресвитерианской церкви — к немалому огорчению приходского священника мистера Годфри. Ее интересовали преимущественно мистические аспекты веры, а базовые принципы оказались забыты, и, как следствие, в голове царил полный бедлам. Она стала привечать у себя в доме заезжих миссионеров из Техаса, а на днях, отправившись за покупками, затеяла в магазине яростный спор со случайными буддистами. Техасские миссионеры — чистенькие птенчики в черных костюмчиках, стриженные под бобрик, представляли интересы Новой церкви апостолов Христовых. Они регулярно снабжали Джойс брошюрами, которые та глотала с истерическим восторгом, хотя благодати в них было много меньше, чем в записках Кита.

— Прочти это, Брайан… Дневники твоего отца. Я нашла их в садовом сарае, под верстаком. Заглянула туда случайно, помимо воли — я ведь никогда… это было его место. Можешь считать это глупостью, но у меня в ушах как будто голос раздался. Как будто он мне разрешил…