Темпоград. Научно-фантастический роман - Георгий Гуревич

— Терпи, Клактл. Для твоей планеты стараемся.

Льву было легче, чем тоиту. Он понимал цель, да и ум его был все время занят. Прежде всего он совершенствовался в тоитском языке. Стремясь разоблачить «обманщика», поймать его на противоречиях, Клактл все время донимал Льва вопросами. И Лев узнавал все новые слова, вникал в тонкости произношения, упражняясь, сам задавал вопросы. Клактл охотно рассказывал о своей стране с некоторым оттенком элегической грусти. В тесной жаркой однопространственности все казалось ему прекрасным на Тое: бескрайние пески пустынь, мутные воды Реки, циклопические стены, ограждавшие города от набегов кочевников, даже сами кочевники на своих четырехрогих. И корявые глыбы дворцов, и мокрые узоры хаиссауа, шествия жрецов с факелами, жертвы Великой водной змее. Клактлу все казалось умилительным, а Льву — удивительным.

Удивляли Льва, гражданина XXI века, и многие черты жизни тоитов, как бы извлеченные из далекого прошлого.

Сам он родился и вырос на махонькой планете, космической крапинке, которую спутник облетал за полтора часа. За сутки Лев мог добраться до любого поселка в Австралии или в Антарктиде. Он жил на односуточной планете, Клактл же — на необъятной, многомесячной. Даже по Реке в иную деревню надо было плыть из столицы месяцами.

Лев вырос в прекрасно изученном, хорошо знакомом мире, о каждом факте на каждом участке Земли мог запросить и получить фото с описаниями. Клактл же проживал в мире неведомом. Даже он, грамотный жрец, почти ничего не знал о чужих странах. Для большинства же тоитов письменность не существовала вообще. О прошлом и отдаленном они узнавали по смутным слухам: «Старики говорят, что…»

Еще удивительнее были социальные черты.

Детская смертность! Половина младенцев умирала, не успев научиться ни ходить, ни говорить. А голодовки! В неурожайные годы целые области вымирали, трупы валялись повсюду. А мимо трупов шествовали парадные процессии жрецов, ехали властители на колесницах. Равнодушие имущих, покорность умирающих. Почему терпят, для чего терпят?

«Вот где проблем непочатый край, — думал Лев. — Целую планету надо накормить, просветить, нормальную жизнь наладить. Хорошо бы попасть на работу в будущий Тойплан, которому поручат проектировать хозяйство планеты. Впрочем, вероятно, начинать надо бы с революции. А это уже внутреннее дело тоитов, тут вмешиваться не полагается. И вообще, рассуждать о хозяйстве рано пока. Сначала надо спасти Той, потом уже перестраивать, благоустраивать… Благо-устраивать, устраивать благо… бла-го…»

Мысли лениво ползли, буксовали в усталом мозгу. Потом он додумает. Сначала выбраться надо из этой душегубки.

— Долго еще? — ныл представитель неблагоустроенной планеты.

— Потерпи, друг, — хрипел Лев. И сам взывал в микрофон: — Долго еще?

Связь с внешним миром не прерывалась, можно было спрашивать что угодно, но ответы приходили не сразу, с увеличивающейся проволочкой. Так и в космосе, в удаляющейся ракете: на орбиту Марса ответ придет минут через десять, к Юпитеру — через час, на уровень Сатурна — через два часа с лишним. У Льва было такое ощущение, будто однопространственность удаляется в неведомые дали, падает, валится в бездонную дыру. На самом же деле кабина стояла на месте, все в той же стенке, перемещалась только поперек времени. И потому нельзя было ответить с определенностью на простейший вопрос: «Долго ли еще терпеть?» По какому времени «долго»? По московскому, по темпоградскому или по неравномерно изменяющемуся, от регулятора зависящему времени кабины?

В промежутках между вопросами и ответами из внешнего мира приходили инструкции, советы и настойчивые просьбы — держаться, не растрачивать часы на передышки (если тоит чувствует себя сносно).

— Не могу больше, — хрипел Клактл.

— Друг, потерпи. Очень нужно вытерпеть.

Раза три и Юстус включался в передачу, видимо, отошел. Слабым голосом он расспрашивал о самочувствии Клактла — не Льва, а Клактла. Юноша был немножко задет, что не о нем беспокоятся, отвечал с некоторым раздражением:

— Хнычет все. Противный такой, чешуя шелушится. Я бы не стал жизнь отдавать за таких. Нелюди вроде.

— А для меня они как дети, — ответил Юстус (через добрый час). — Да, детишки, неопрятные, невоспитанные, невежественные, драчливые. Вырастут, будут людьми. Для будущих людей стараемся.

Всякий раз, включаясь в передачу, Юстус просил раскрыть портфель и рассортировать тетради с записями, подчеркнуть такие-то и такие-то формулы, отметить такие-то страницы.

— У меня привычка недописывать слова, — предупреждал он. — Пищу только корни. Я-то помню, что имелось в виду, а в Темпограде придется расшифровывать.

Лев понимал, что Юстус экономит минуты, прибегая к его посредничеству. В однопространственности время текло все-таки медленнее, чем в Темпограде, можно было объяснить больше.

— Я попробую начать расшифровку, — предложил он.

Еще одно занятие. Меньше думаешь о жаре.

— Обратите внимание на тетрадь «Причины взрыва новых», — попросил Юстус. — И на записи о нравах тоитов. Это я не все успел переписать начисто. И сами расспрашивайте Клактла.

Переписка и расшифровка занимали мысли. А тоит одно тянул: «Долго еще?»

Лев отвечал привычно:

— Друг, потерпи! Для твоей же планеты.

10. НА ОРБИТЕ БЫСТРОГО ВРЕМЕНИ

Внешний мир вошел в кабину внезапно. Послышались звонкие удары о металл, скрежет, стук колес. Вневременную однопространственность встряхнули, сдвинули, покатили. «Осторожнее, вы, черти», — сказал отчетливый бас. Откуда-то пахнуло прохладой, упоительно свежим, вкусным, как ключевая вода, кислородом. И в люк брызнул свет, серо-голубой свет дневных ламп.

— Милости просим в Темпоград, — сказал тот же бас.

Лев не без труда выбрался наружу и оказался в просторном зале, выложенном глянцевитыми черными и голубыми плитками.

Люди как люди — в синих комбинезонах, белых халатах. Привычно встречает прибывших медицина. Кремовые автобусы неотложной помощи. Тележки для багажа.

Обыденность поражала прежде всего в Темпограде. Словно не в другое время прибыли, а в любой земной город — в Париж, Владивосток или Тимбукту. Та же забота о багаже, те же дежурные санитары с носилками, встречающие с букетами цветов, коридоры, лифты, лестницы. В конце концов ты попадаешь в гостиницу: снова лифт, снова коридор, нумерованные двери разного цвета. Один из номеров — твой. В нем застланная кровать со взбитой подушкой, стенной шкаф с пустыми вешалками, полированный стол, на столе телефонная книжка и дверца пневмопочты с дисками меню. За стенкой ванна и душ. И, как во всем мире, красный кран брызжет горячей водой, синий — холодной. Где тут иное время? Непохоже.