Нет прохода - Уилки Коллинз

— Ну, как вы ее находите?

— У нее неприятный привкус, — сказал Вендэль, возвращая стакан и слегка передернувшись, — и она мне не нравится.

— Вы правы, — сказал Обенрейцер, слегка отведав и посмаковав водку, — у нее неприятный привкус и мне она не нравится. Фу! Она жжет.

Он выплеснул то, что осталось в стаканчике, в камин.

Оба они оперлись локтями о стол, положили голову на руки и сидели, устремив взор на пылающие поленья. Обенрейцер оставался бдительным и спокойным, но Вендэль, после каких-то нервных подергиваний и вздрагиваний, во время одного из которых он вскочил на ноги и стал дико озираться по сторонам, впал в какое-то чрезвычайно странное сонное состояние. Он вез с собой бумаги в кожаном бумажнике, или портфельчике, лежавшем во внутреннем боковом кармане застегнутой на все пуговицы дорожной куртки. И что бы ему ни снилось во время той летаргии, которая овладела им, но что-то неотступно связанное с этими бумагами выводило его из сонного состояния, хотя он и не мог проснуться. Он запоздал ночью в русских степях (какое-то смутно ему представлявшееся лицо назвало так это место) вместе с Маргаритой, и в то же время чувствовал прикосновение к своей груди чьей-то руки, осторожно прощупывавшей его портфельчик, когда он лежал у костра. Он потерпел кораблекрушение и носился по морю в простой лодке; он потерял всю свою одежду и у него не было ничего другого, кроме старого паруса, чтобы прикрыть свою наготу; и в то же время какая-то неслышная рука, отыскивающая бумаги по всем другим наружным карманам платья, которое на самом деле было на нем, и не находившая их, побуждала его проснуться. Он находился в старом подвале в Углу Увечных, куда была перенесена та самая кровать, которая была и находилась в этой именно комнате, в Базеле, и Уайльдинг (не мертвый, как ему казалось, чему он даже не очень удивился) тряс его и шептал: «Взгляни на этого человека! Разве ты не видишь, что он встал и роется под подушкой? Зачем ему рыться под подушкой, как не для того, чтобы найти те бумаги, которые ты спрятал на своей груди? Проснись!» Но все же он спал и над ним витал рой новых сновидений.

Спокойно сидел его спутник с локтями на столе, положив голову на руки и, наконец, сказал:

— Вендэль! Нас зовут. Пятый час!

Тогда, открыв глаза, он увидал обращенное в его сторону лицо Обенрейцера, с затянутыми пеленой глазами.

— Вы спали тяжелым сном, — сказал тот. — Усталость от продолжительного путешествия и холод!

— Я теперь совершенно проснулся, — воскликнул Вендэль, вскочив с своего места, но стоя еще не твердо на ногах. — А вы совершенно не спали?

— Быть может, я дремал, но мне кажется, что я все время смотрел на огонь. Но так или иначе, мы должны умыться, закусить и трогаться в путь. Пятый час, Вендэль, пятый час!

Это было сказано таким тоном, чтобы разбудить его, потому что Вендэль уже снова почти заснул. Во время приготовлений к путешествию, а также и во время завтрака, он и на самом деле часто засыпал, двигаясь совершенно машинально. Пока не окончился этот холодный, пасмурный день, у Вендэля не оставалось никакого отчетливого воспоминания о дороге, кроме только звенящих колокольчиков, отвратительной погоды, скользящих лошадей, хмурых склонов холмов, мрачных лесов и остановки у какого-то придорожного постоялого двора, где им пришлось пройти через коровник, чтобы попасть в комнату для путешественников. Он мало в чем отдавал себе отчет, кроме только того, что Обенрейцер весь день сидел задумчиво на своем месте и следил за ним пытливым взором.

Но когда он стряхнул с себя свое оцепенение, рядом с ним уже не было Обенрейцера. Карета стояла и лошадей кормили уже у другого придорожного постоялого двора, около которого также остановилась для отдыха целая вереница длинных узких фургонов, нагруженных бочками с видом и запряженных лошадьми в синих хомутах, с украшенными головами. Транспорт прибыл оттуда, куда направлялись наши путешественники, и Обенрейцер (теперь уже не задумчивый, а веселый и живой) беседовал с передним возницей. Когда Вендэль, быстро пробежавшись взад и вперед по живительному воздуху, расправил свои члены, заставил скорее обращаться свою кровь и стряхнул с себя остатки летаргии, вереница фургонов тронулась: все возницы кланялись Обенрейцеру, проходя мимо него.

— Кто это? — спросил Вендэль.

— Это наши возчики — Дефренье и Компании, — отвечал Обенрейцер. — Это наши бочки с вином.

Он стал напевать что-то и закурил сигару.

— Я был чрезвычайно скучным спутником сегодня, — сказал Вендэль. — Я не знаю, что это было со мной.

— Вы не спали ночью, а в такой холод у тех, кто не привык, часто случается нечто в роде прилива крови к мозгу, — сказал Обенрейцер. — Я часто наблюдал это. Но в конце концов мы, по-видимому, совершили наше путешествие совершенно напрасно.

— Почему напрасно?

— Глава фирмы в Милане. Вы знаете, у нас виноторговля в Невшателе и торговля шелком в Милане. Ну, и вот, случилось так, что шелк внезапно породил ряд более неотложных дел, чем вино, и Дефренье был вызван в Милан. Роллан, второй компаньон, заболел со времени его отъезда, и доктора не позволили ему ни с кем видаться. Вам оставлено в Невшателе письмо, которое уведомит вас об этом. Я имею эти сведения от нашего главного возчика, с которым, как вы видели, я разговаривал. Он был удивлен, увидев меня, и сказал, что должен вам это передать, если вас встретит. Что же вы предпримете? Поедете назад?

— Поеду вперед, — сказал Вендэль.

— Вперед?

— Вперед! Да. Через Альпы в Милан!

Обенрейцер прекратил свое курение, чтобы взглянуть на Вендэля, и затем снова стал медленно курить, посмотрел вверх по дороге, посмотрел вниз по дороге, посмотрел вниз на дорожные камни под своими ногами.

— Мне поручено очень серьезное дело, — сказал Вендэль. — Еще несколько таких пропавших бланков могут быть использованы для подобной же скверной цели или даже худшей; меня просили, не теряя времени, помочь фирме поймать вора; и ничто не заставит меня вернуться обратно.

— Ну? — воскликнул Обенрейцер, вынув изо рта свою сигару, чтобы улыбнуться и протянул руку своему спутнику по путешествию. — Тогда ничто не заставит и меня вернуться обратно. Эй, кучер! Кончайте! Поторапливайтесь! Мы едем дальше!

Они провели в пути всю ночь. Шел снег, а местами была оттепель, и они в большинстве случаев ехали шагом, почти все время останавливаясь, чтобы дать перевести дух забрызганным грязью и выбившимся из сил лошадям. Спустя час после восхода солнца, они остановили лошадей у дверей гостиницы в Невшателе, потратив около двадцати восьми часов, чтобы преодолеть каких-нибудь восемьдесят английских мил.

Поспешно переодевшись и подкрепившись, они отправились вместе в Торговый Дом Дефренье и Ко. Там они нашли письмо, о котором говорил им возчик вина, со вложением образчиков и сличений почерка, необходимых для изобличения подделывателя. Так как Вендэлем уже было принято решение безостановочно спешить дальше, то их задерживал только вопрос о том, через какой перевал они могли бы перейти Альпы? Относительно состояния двух перевалов — С.-Готардского и Симплонского — проводники и погонщики мулов очень расходились в мнениях. К тому же оба перевала были еще довольно далеко, чтобы можно было предупредить путешественников на основании каких бы то ни было последних известий. Но кроме того, они хорошо знали, что снежный обвал мог в один час совершенно изменить весь путь. Все же, в общем, Симплон, казалось, был более надежным путем; Вендэль решил выбрать это направление. Обенрейцер мало или совершенно не принимал участия в разговоре и едва произнес несколько слов.

Они направились в Женеву, в Лозанну, вдоль низменного берега озера в Вевэ, оттуда в извивающуюся спиралью долину, окруженную горными вершинами и, наконец, достигли долины Роны. Шум колес кареты, стучавших и день, и ночь, сделался для них как бы шумом колес больших часов, отбивавших время. Путешествие не разнообразилось переменой погоды после того, как установился продолжительный мороз. На фоне пасмурного желтого неба перед ними вырисовывались Альпийские горные цепи; путники видели на более близких и низких вершинах холмов и на их склонах довольно много снега, который оттенял, в силу контраста, мрачную прозрачность озера, поток и водопад. От снежной белизны деревни казались бесцветными и грязными. Но снега больше не падало и на дороге не было больших снежных сугробов. Довольно плотная белая туманная мгла, висевшая над долиной и оседавшая на волосах и платье путников в виде ледяных игл, вносила единственное разнообразие в окружающую картину. И дни, и ночи напролет раздавался стук колес. И все время они стучали, и одному из путешественников слышался иной напев, отличавшийся от напева Рейна: «Случай украсть у него живого упущен, и я должен убить его».