Отблеск безумной звезды - Тронина Татьяна Михайловна

— Ты уверена? Может, ты только хочешь его любить? — с нажимом спросил заведующий.

— Пал Палыч… Вы меня и Кеши хотите лишить?.. — растерялась она.

— Если б ты действительно его любила, ты бы не цеплялась так за ребенка!

— Пал Палыч… — голос у Оли задрожал.

— Глупенькая ты… — с горечью произнес тот. — Запомни раз и навсегда — ты не одна.

— Ну да, у меня еще тетя Агния есть и подруга Римма… — потерянно забормотала Оля.

— При чем тут тетя, при чем тут какая-то Римма! — строго произнес Пал Палыч. — У тебя есть ты!

— Я?..

— Да, ты! И вовсе не обязательно из кожи вон лезть и унижаться… Будь самой собой. Какая ты на самом деле — вот ты это знаешь?..

— Да уж, наверно…

— А может быть, нет! Делай что хочешь, не жалей ни о чем… Выпусти ты себя из тюрьмы, в которую сама себя заточила!

Оля не знала, плакать ей или смеяться. В словах Пал Палыча была странная логика — разругаться, расстаться со всеми, кто ей дорог, для того, чтобы самоопределиться. «Наверное, он что-то путает, — тут же решила Оля. — Сам же сказал, что далек от всех этих дел!»

— Пал Палыч… — осторожно произнесла она. — Вот у меня есть подруга Римма, это вы уже знаете… Так вот, эта самая Римма переругалась со всеми на свете — пожалуй, только я у нее и осталась. Такой взрывной, бешеный темперамент, чуть что — рвет все отношения… И что-то я не заметила, чтобы она от этого счастливей была!

— У Риммы твоей другие проблемы. Она, можно сказать, твоя противоположность… А гармония, душа моя, она где-то посредине!

— А вы свободны?

Пал Палыч помрачнел.

— Нет. Когда-то я сам себе запретил заниматься любимым делом. Я не вспоминал об этом и не жалел, что занимаюсь теперь чем-то другим. В конце концов, работать в санатории, на свежем воздухе — так приятно! Да еще руководить другими… Но вот пришла ты со своей бедой и заставила меня вернуться в прошлое.

— Пал Палыч, я не хотела! — в отчаянии, сопереживая своему собеседнику, закричала Оля. — Простите, простите меня!

— Не прощу! — рявкнул заведующий. — Голубей снова как ветром сдуло. — Не смей просить прощения! Ни у кого его не проси. Да, есть твердолобые люди, которые должны извиняться за каждый свой шаг, но такие как раз не извиняются! А вот такие, как ты… — не договорив, он с досадой махнул рукой.

Разговор с Пал Палычем совершенно выбил Олю из колеи, она даже забыла, что обещала позировать Силантьеву.

Пришла домой и без сил упала на кровать. «Что он такое говорил?.. Почему считает, будто я несвободна?.. Может быть, несостоявшийся психиатр-психолог решил на досуге поупражняться на мне?..»

— Ольга! — кто-то яростно заорал у нее под окнами. — Вы что, издеваетесь надо мной?

Она выглянула в окно — Силантьев в своих заляпанных краской джинсах и вечной безрукавке стоял в траве и гневно потрясал кулаком.

— Я жду, жду… Вы спите, что ли?

— Я забыла, Ярослав Глебович! — спохватилась Оля. — Честное слово, я не нарочно! Про… простите меня.

— Ладно уж, — буркнул тот. — Наденьте что-нибудь посветлее и выходите.

Оля вытащила из шкафа бледно-сиреневое платье, подкрасила губы…

Силантьев встретил ее у крыльца с брезгливой гримасой:

— Это самое светлое платье, что у вас есть?.. А макияж?.. Боже, деточка, вы похожи на утопленницу!

«Ты не умеешь говорить «нет»… Будь самой собой!»

— Идите к черту, Ярослав Глебович! — с каким-то наслаждением позволила себе вспылить Оля. — Не нравится — не рисуйте, найдите себе кого-нибудь другого!

Силантьев посмотрел на нее с изумлением. Потом смущенно прокашлялся:

— Нет, я буду писать именно вас…

Он усадил ее на небольшой стульчик посреди яблоневых деревьев, всунул в руки тяжелую книгу с золоченым переплетом, потом принялся небрежно драпировать в какую-то огромную светло-голубую шаль с кистями. Через несколько минут вдруг прибежала Мура и начала орать на Силантьева, что он не имеет права воровать у нее из комода парадные скатерти. Оказывается, это и не шаль была вовсе…

Силантьев назвал Муру «старым граммофоном». Побагровев, та пообещала пожаловаться на него Степану Андреевичу и убежала, громко топая квадратными каблуками по асфальтовой дорожке.

— Да сколько угодно… — хмыкнул ей в спину Силантьев.

Он поставил свой мольберт в тени, а Олю оставил сидеть на самом солнцепеке, да еще и замотанной в скатерть, под которой и без того было невыносимо жарко…

Шевелиться и менять позу Силантьев строго-настрого запретил.

Оля скосила глаза — на раскрытых страницах речь шла о преимуществах машинной дойки коров. Судя по всему, Силантьев воспользовался справочником по ветеринарии, изданным бог знает в каком году, поскольку в одном абзаце приводилась цитата товарища Сталина о неоспоримой роли сельского хозяйства. Справочник внешне выглядел очень солидно, вероятно, тем и привлек художника.

— Чего вы там хихикаете? Не смейте гримасничать! У вас, Ольга, должен быть вид тургеневской девушки, читающей стихи на пленэре и на мгновение оторвавшей взгляд от книги, словно в мечтательном забытьи… Поднимите лицо и глядите чуть выше — туда, за мою голову!

Оля старательно уставилась на тарелку антенны, висевшую над одним из балконов особняка.

«Раз уж согласилась на эту авантюру, то терпи! Раньше надо было думать…» — сказала она себе.

— Хозяину она пожалуется… — проворчал себе под нос Силантьев, выдавливая на палитру краски из тюбиков. — Ишь, испугала!

У него была вечная война с Мурой.

— Ненавижу этих старых баб… Девушки еще туда-сюда, молодые женщины тоже ничего — они детьми занимаются, у них голова и руки заняты, старухи бывают иногда просто гениальные! Но эти истерички постклимактерического периода… Демоны осени!

Оля едва не выронила книгу, и Силантьев угрожающе запыхтел.

— …да, а чего такого? Взять хоть вашу Эмму Петровну. Настоящая чума! Совершенно испортила своего Викентия. Чего вы опять ерзаете? А, ну да, он же ваш жених… Тем лучше — будете знать, как с маменькиным сыночком связываться. И не меняйте выражения лица!

— Если вы еще раз плохо отзоветесь о Кеше, то я немедленно прерву с вами всякие отношения… — стараясь не шевелить губами, произнесла Оля.

— Ладно, не буду вашего обожаемого женишка трогать… Но насчет баб этого самого возраста я абсолютно прав! — Силантьев стремительно бил кисточкой по холсту. — Вот вы сами, Ольга, подумайте… Сколько в народе анекдотов и историй про тещ, про свекровей! Сколько реально от них пострадало людей! А дело не в том, что они тещи или свекрови, а в том, что они бабы этого самого возраста!

Оля окончательно взмокла под тяжелой скатертью.

— Да, так оно и есть! Вы вот вспомните хоть один анекдот, в котором про зловредность невесток говорится… Ан нет! Молодости свойственна глупость, но никак не злость. А как портятся отношения со взрослыми уже детьми! — ожесточенно продолжил Ярослав Глебович. — Моя мамаша, помню, как ей полтинник стукнуло, ударилась в религию. И заявила, что я не сын ей, а хам и сволочь неблагодарная… Потому, что я, видите ли, не в юристы пошел, а в вольные художники. Она, дескать, совсем о другой судьбе для своего ребенка мечтала… У вас, Ольга, нормальные с матерью отношения?

— Она давно умерла… — промычала Оля, не шевеля губами.

— Не меняйте позу… Это вам повезло! Значит, у вас хорошие о ней остались воспоминания.

— Мне повезло?!

— Хотя, конечно, не всех этот кризис ломает, — тут же поправил себя Силантьев. — Бывают хорошие тетки… Но редко. В основном те, кто делом заняты — интересная работа, творчество и все такое… Мозгу необходима гимнастика, без нее он засыхает. Не далее как вчера сидел у реки, писал закат. И примостились неподалеку две кумушки… О чем они говорили? Одна взахлеб ругала своего зятя, а другая в ответ наиподробнейшим образом объясняла, как надо варить солянку. Ни одна из них не слушала другую, но обе не ощущали никакого дискомфорта!

— Это эмоциональное общение, — тут же поправила Оля Силантьева. — Важно не о чем, важно как…