Отблеск безумной звезды - Тронина Татьяна Михайловна

— Павел отказался от наследства… — встрепенулась Эмма Петровна.

— Мама, не будем это снова обсуждать! — недовольно перебил ее Викентий. — Я тебе сто раз объяснял, отказываются от наследства только тогда, когда оно уже открыто… То есть после смерти завещателя.

— Но Павел сказал…

— Павел мог что угодно наболтать, только его слова никакой юридической силы не имеют!

— А если старик придумал нечто особенное? — напомнил Иван, напряженно прислушивавшийся к этой перепалке. — А ну как он все государству отписал или нашему разлюбезному Ярославу Глебовичу?..

— Не имеет права! — вспыхнула Эмма Петровна. — Мы его тогда недееспособным признаем…

— Мама, перестань!

— Во-первых, никто недееспособным Степана Андреевича не признает, — раздельно произнесла Кристина. — Он умнее нас всех вместе взятых. Он может кому угодно завещать наследство.

— Да не имеет же права!

— Еще как имеет! — отчетливо произнесла Кристина, глядя в раскрасневшееся лицо Эммы Петровны. — Если б у него на иждивении были инвалиды или престарелые, тогда, конечно, можно было отсудить свою долю, но среди вас я что-то не заметила инвалидов…

— Ха-ха! — громко произнес Силантьев, поддевая на вилку маринованный гриб. — Вы еще подеритесь тут все!

— Ярослав Глебович, в конце концов, это невыносимо! — не выдержав, закричал и Иван, стукнув ладонью по столу.

— Тише, господа, тише!.. — сердито произнес Викентий. — Тут же Мура где-то рядом… Она все Степану Андреевичу доложит.

— Это точно! — подняв палец, громко прошептала Лера. — Она к нему то и дело с докладами бегает, сама видела!

Оля допила вино и отставила бокал. Разговоры о наследстве уже давно успели надоесть ей, и особенно раздражала Эмма Петровна, хотя та, разумеется, старалась не для себя.

«Бедный Кеша, что ему приходится терпеть… Такая материнская любовь как наказание!»

Пока все ожесточенно спорили, Оля вышла на крыльцо. От выпитого слегка кружилась голова.

«Зачем я сказала, что не знаю, есть счастье, или нет? Разве я несчастлива? — с тоской подумала Оля. — Нет, я очень, очень люблю Кешу, но иногда хочется чего-то такого… Чтобы жизнь не казалась такой скучной и правильной. Хочется немного сойти с ума…»

Но тут Оля вспомнила, что с ума она уже сходила, когда пропадала этой весной неизвестно где.

Она по темной тропинке дошла до руин бассейна, села на мраморный камень.

— Невозможная женщина… — вздохнул кто-то рядом. Это была Лера, Оля и не заметила, как та подошла.

— Кто?

— Эмма Петровна, кто еще… Как ты ее терпишь, не представляю! — засмеялась Лера. — От нее буквально какие-то волны исходят… Волны ненависти и раздражения. Безумная тетка.

— Все мы немного безумны… — уныло пробормотала Оля.

— Но не все из нас отравляют жизнь своим близким. И кто ее просил вспоминать о Павле!

Оля хотела поправить ее — первым о Павле заговорил Кирилл, но промолчала. «Наверное, Павел сильно справил ей жизнь. Избил, выгнал из дома… Я бы тоже не хотела лишний раз вспоминать такого человека!»

Лера щелкнула зажигалкой, прикуривая очередную сигарету, и исчезла в темном саду, оставив после себя облачко голубоватого дыма.

Зато появилась Кристина.

— Ты с кем тут? — спросила она, ежась от ночной прохлады.

— Лера только что ушла…

Даже в темноте было видно, как сморщилась Кристина.

— Лера… — с непередаваемой интонацией прошептала она. — Ты знаешь, Оля, сколько ей лет?

— Лет тридцать, тридцать пять… А что?

— Ей тридцать девять! — мстительно произнесла Кристина. — А паспорт она свой переправила, как будто ей тридцать четыре…

— Откуда ты знаешь?

— Знаю! И грудь у нее ненастоящая… Шлюшка. Ты видела, как она с Кириллом кокетничала? Не представляю, как Ваня, этот святой человек, ее терпит…

— Оля! — издалека позвал Викентий. — Оля, ты где?..

— Извини… — сказала Оля и заторопилась обратно.

— Холодно же! — Викентий поцеловал ее в щеку, встретив у крыльца. — Идем в дом, я тебе кое-что покажу.

Он повел ее не на веранду, где еще шумели голоса, а в другое крыло дома.

— Мура сказала, что Степан Андреевич разрешил показать тебе его коллекцию… — шепотом произнес Викентий, проходя по полутемным комнатам, — в эти июньские ночи темнело не до конца, да еще яркий месяц плыл за окнами.

«Какой огромный дом… Интересно, если бы у меня был такой дом, как бы я со всем справлялась? — невольно мелькнуло у Оли в голове. — А вдруг рано или поздно я стану здесь хозяйкой?..»

Мурашки пробежали у нее по спине, и так стало жутко, непривычно, неприятно от этой мысли, словно она тоже заразилась лихорадкой по поводу наследства.

Пройдя анфиладу комнат, Викентий распахнул последнюю дверь и зажег свет.

— Ого! — восхищенно пробормотала Оля. — Настоящий музей!

В самом деле, здесь все стены были покрыты коврами, на которых висели мечи, кинжалы, сабли, еще какие-то предметы, прежде незнакомые Оле, но назначение которых угадывалось легко, — все это было холодное оружие.

— Ты понравилась деду, иначе он не разрешил бы привести тебя сюда, — с гордостью произнес Викентий. — Конечно, он мог сам показать тебе свою коллекцию… Но такой милости удостаиваются лишь высокопоставленные чиновники, которые иногда заглядывают к Степану Андреевичу. Ты не должна обижаться…

— Что ты, Кеша, я ничуть не обижаюсь! — засмеялась Оля, у которой все еще бродило вино в крови. — Ух ты, а это что?..

Она указала на нож с волнистым клинком.

— Умоляю, не трогай! Вот трогать тут ничего нельзя… — испугался Викентий. — Это крис, малайский кинжал… Кстати, у малайцев он считается магическим оружием. Ему приписывают сверхъестественные способности самостоятельно летать по воздуху, убивая свою жертву, на расстоянии гасить огонь и все такое прочее…

— Потрясающе! — завороженно пробормотала Оля. — Ой, а это что?.. Похоже на милицейский жезл…

— Ты угадала — это куботан, — Викентий поцеловал ее в щеку. — Короткая дубинка… Оружие американских полицейских. А вот, смотри…

Он подвел ее к другой стене.

— Вот это явара. Японское оружие. Разновидность кастета.

— Явара… — шепотом повторила Оля.

— Куджанг — нож, распространенный на Западной Яве… Все это Степану Андреевичу привезли его друзья и почитатели — те, кто знал о его увлечении.

— Боже, какой красивый меч!

— Это не меч, это хевсурская сабля. Рядом тоже висят кавказские сабли. Обрати внимание, все они украшены кубачинскими мастерами. Гравировка, чернь, позолота… Это настоящие произведения искусства!

— Да… — восхищенно выдохнула Оля.

Она повернулась и увидела, что на следующем ковре висит одно-единственное ружье. Ружье в этой комнате выглядело неким чужеродным предметом, хотя тоже явно было не из дешевых…

— Это в Союзе писателей Степану Андреевичу подарили лет двадцать-тридцать назад — изделие тульских оружейников, — заметил Викентий взгляд Оли. — Персональный сувенир. Видишь гравировку? «Мастеру отечественной словесности, замечательному писателю…» Ну, и тэдэ и тэпэ. Подхалимы. Конечно, этому ружью здесь не место, оно выбивается из общей концепции. Огнестрельное оружие — у него в кабинете.

— Нет, почему же… — неожиданно не согласилась Оля. — В этом что-то есть! Какая-то идея…

— Ага, старик бы еще пулемет сюда притащил! — иронично фыркнул Викентий.

— Ружье на стене… — задумчиво произнесла Оля. — Кажется, это у Чехова: если в начале пьесы ружье висит на стене, то в конце оно обязательно должно выстрелить?

— Господи, какие ассоциации лезут тебе в голову! — засмеялся Викентий и вновь с нежностью поцеловал ее.

— Абсолютно литературные ассоциации! — торжественно возгласил Иван, стоя в дверях. — Я согласен с Оленькой.

— Ваня… — похоже, Викентий не слишком обрадовался сводному брату. — А я тебя и не заметил!

— Силантьев напился и теперь толкует о всеобщей любви. Уж кто бы говорил… — сообщил Иван, утирая платком вспотевшее полное лицо. — Кристина его еще слушает, а все остальные уже разбежались.