Неспящий Мадрид - Грегуар Поле

Яростно отброшенная рукопись, стукнувшись о край мусорного бака, отлетает на тротуар. Миранда вопит как оглашенный:

— Промазал! Миранда!

Он нагибается, чтобы поднять пачку бумаги, теряет равновесие, приземляется на четвереньки.

— Прекрасно. Великолепно.

Он встает, отряхивается. Мимо по Гран Виа как раз проезжает мусоровоз, за ним следуют два мусорщика в блестящих комбинезонах. Миранда, прицелившись в кузов, прямо в измельчитель, швыряет рукопись, которая на ветру отрывается от слабого переплета, страницы рассыпаются, частью в мусор, частью по асфальту, взлетая и кружа, когда проезжает машина. Один из мусорщиков толкает его:

— Cálmate, tió[55]. Мешаешь работать. Отвали.

Мусорщик догоняет своего товарища. Миранда рукопись Берналя еще у него под мышкой — словно проснулся. Он смотрит перед собой, оглядывается. Ловит такси.

— Калье Гойя, шестой этаж.

— Этаж — это ваше дело. Номер дома?

Х

— Еще. У тебя есть еще?

— Это и есть моя работа: истории, которые не рассказывают. Что меня убивает, это, наверно, секретность.

— Ну давай, не держи в себе, продолжай.

— Это случилось не далее как вчера, глупость несусветная. Сержант Лопес. Он жирдяй, весит тонну и старается никогда не покидать свой кабинет. Но вчера ему как раз пришлось поехать на вызов. Когда я вернулся в участок с тобой, оставив тебя капитану, то зашел к нему в кабинет, к Лопесу. У него и смех жирный, он вообще все время смеется, но вчера его так разобрало, что он рассказывать не мог. Выехал он, значит, на кражу со взломом на калье Серрано. Надо сказать, если Лопес вытащил свои сто пятьдесят кило на кражу со взломом, вору бояться нечего. Но тут Лопес вернулся с парнем в наручниках. Невиданное дело. И Лопес хохотал, хохотал, он такой глупости в жизни не видывал, это чистая правда, парень взломал дверь, взял все, что мог, и поехал вниз на лифте. Завидное хладнокровие. Но не повезло — лифт сломался, застрял! Такое раз в жизни бывает. Представь себе лицо этого парня: драгоценности, деньги, ноутбук все у него в сумке, а лифт стоит между этажами. Что ему делать? Нажать кнопку вызова? Глупее не придумаешь! Вот так Лопес его и взял.

Хосуа завершает рассказ коротким смешком, поджав губы. В глубине своего кармана он комкает бумажку, какой-то проспект, из тех, что раздают на улице и берут почти из жалости, «ЧАСЫ ЛУЧШИХ МАРОК. НАШИ ЦЕНЫ ВАС ПРИЯТНО УДИВЯТ».

— Он все правильно сообразил, этот Лопес. Не уверен, что я сам бы додумался. Решил бы, что вор уже смылся, а лифт ни при чем. Так что Лопес парня взял с поличным, без сучка без задоринки. Что я хотел бы увидеть, так это лицо вора.

— Еще бы.

— Что-то я разговорился. Ты знаешь, который час?

Летисия поднимает голову. Красный циферблат на башне «Телефоника» показывает 3 часа.

— Думаю, уже нет смысла идти ночевать к подруге, да?

— И правда…

— Погуляем еще?

— Всю ночь?

— Я совсем не устала. Так хорошо ходить, гулять, разговаривать.

— Ты читала «Тысячу и одну ночь»?

— Нет, кто это вообще читает?

— Я, например. Наверно, в основном страдающие бессонницей холостяки. Там принцесса так же рассказывает истории, чтобы скоротать ночь.

— Да. Немножко похоже.

— Похоже. О, посмотри-ка, Гран Виа. Наглядеться не могу. Смотри. Даже слов нет. Это стоит всех прогулок и всех бессонниц на свете. Гран Виа — какая красота. И всегда полно людей, в любой час. Жизнь хороша, правда?

— Ну что, пойдем? Я замерзаю, когда стою на месте.

— А тебя не впечатляет?

— Во-первых, мне холодно, и потом, в этот час страшновато. И все-таки, согласна, неплохо.

— Брось, Летисия, смотри, это весь город, это мы, это все, это, в общем, я хочу сказать…

— Я никогда так на это не смотрела, но понять могу.

— Когда я уехал из Барселоны, думал, что вовек не привыкну. А теперь мне даже не хочется туда возвращаться.

— Ты из Барселоны?

— Да.

— Я не знала. Ты знаешь, что я тоже?

— Да, знаю.

— А где ты жил?

XI

Авенида дель Бразиль, четвертый этаж. Сеньора Алонсо уснула в кресле. Капрал, его жена и Эмилио пьют «анис дель моно» в сизой от дыма кухне.

— Да-да, атакуй! Ты слишком быстро опускаешь руки.

— Это правда, Эмилио, можешь мне поверить, я ведь женщина, я знаю, как это бывает, с первого раза они никогда не соглашаются. Вот я твоего брата два раза отшивала.

— Нет, один.

— Два.

— Один! Откуда ты взяла второй?

— В парке Ретиро, ты не помнишь? Он был такой лапочка, знаешь, мы шли, он молчал, как язык проглотил, а потом украдкой взял меня за руку.

— Это не называется отшила.

— Да? Я отняла руку, он смутился и через пять минут ушел, сославшись на деловую встречу, это в воскресенье-то!

— Перестаньте. Она меня не отшила, это не отказ. Она сказала, что занята, у нее кто-то есть.

— Ну и что? Ложь, говорю тебе, ложь. За слепыми, знаешь ли, по-моему, в очередь не выстраиваются.

— Спасибо.

— Да не обижайся ты, я не то хотел сказать, но ведь это правда, будь реалистом. Стой на своем. Ты хоть посмотрел, обручальное кольцо она носит?

— Нет на ней кольца. Но это ничего не значит.

— Конечно, если тебе хочется все видеть в черном цвете.

— Еще глоточек анисовой?

— Хорош ты будешь завтра утром.

— Да оставь его, милый, завтра же суббота.

— А он, знаешь ли, в субботу работает. И с раннего утра, так ведь? Если вы в «Телефонике» не будете работать по субботам, жизнь в стране замрет. В котором часу ты начинаешь?

— В шесть.

— Тебе надо быть там в шесть утра?

— Да.

— Переночуешь здесь?

— Нет, у меня вещи, комбинезон и прочее, все дома. Да я и спать-то не собираюсь. Не знаю даже, пойду ли завтра на работу. Не представляю, как опять выдержу целый день в пяти метрах от ее киоска.

— Эмилио, послушай меня. Ты не можешь вот так сразу же отступиться. Ты любишь ее, да? Ну так подари ей цветы, напиши ей письмо…

— Она слепая.

— Я знаю, но есть же у нее кто-то, кто ей прочтет?

— Это точно, кто-то у нее есть.

— Да прекрати, я уверен, что она соврала. Защищается, это нормально. Она не скажет «да» вот так запросто первому встречному. Ты подходи к ней каждый день, перекинуться словом, поболтать, так и завяжешь отношения. В конце концов она привыкнет к твоему голосу, это очень важно для слепых — голос. Они многое распознают по голосу, им ведь только этому и приходится доверять. Рано или поздно она убедится, что ты от чистого сердца, и ответит тебе тем же, и не будет больше говорить, что, мол, у нее кто-то есть. Разговаривай с ней обо всем и ни о чем, говори приятное, только не форсируй.

— Да, Эмилио, сразу ниже талии не надо. Как у нее, кстати, ниже талии-то?

— Прекрати, а то я разозлюсь.

— Ну ладно, ладно.

— Конечно, она красивая, очень красивая. И сама этого не знает.

— Она слепая от рождения? Никогда не видела?

— Понятия не имею.

— Вот видишь, ты даже таких вещей не знаешь. Поговори с ней — о ней, о себе, подари ей цветы, почитай газету, короче, сделай ей что-нибудь приятное, это же так важно чувствовать, что кто-то думает о нас. Будь романтичным.

— Быть романтичным после тридцати? Нерасчетливо как-то.

— Ох, братишка, кончай ты про расчеты. Знаешь, что я тебе про них скажу? Расчеты — это двустволка. А жизнь — автомат Калашникова. Ну же, дерзай и покажи ей, что она стоит твоих усилий и терпения.

— Вот-вот, не спеши, ухаживай за ней, для женщины это главное — чтобы за ней ухаживали, важно знать, что кто-то живет ради нас, просто так, ни за что. Знаешь, какое это счастье! Сделай ее счастливой, вот и все.

XII

— Который час?

— Пять минут пятого. Я просто с ног падаю.

— Ты меня удивляешь. Какой вечер и какая ночь! Ладно, допьем бутылку и пошли.

Филипп Куврер берет свой бокал и встает, опрокинув стул. Народу в баре уже мало, никто этого не замечает.

— Селина, я поднимаю свой бокал за твои подвиги и за мое терпение.

Он ставит стул на место, садится и пьет. Усталая Селина, поставив локоть на стол и вяло подперев рукой щеку, закуривает очередную сигарету.

— Как же ты, наверно, скучал все это время! Что ты делал?

— Представь себе, читал. Тассо, ни больше ни меньше, «Освобожденный Иерусалим». Вслух. Смешно, никак не мог сосредоточиться.

— Ты меня удивляешь.

— Ну вот, я его отложил, взял Мейринка, «Голема», прочел несколько страниц, опять отложил, взял Роденбаха, «Призвание», все вслух, опять несколько страниц, потом Теккерея, потом Стерна, потом Овидия, я уже не помню, в каком порядке. Еще Ламартина, Лорку, Кеведо, в общем, лоскутное одеяло самого что ни на есть эстетического чтения, и я добрался до «Неистового Роланда», когда ты позвонила с хорошей новостью.