Все против всех (СИ) - Романов Герман Иванович

— Боярин Никита за два дня расшевелил городок, — усмехнулся Иван, вспомнив, как их торжественно встретили у настежь открытых ворот празднично одетые священники, жители, стрельцы, сбежавшиеся с окрестных сел смерды. Вместе со всеми открыто проявляли восторг поместное дворянство — все прекрасно помнили, когда они потеряли свое положение, когда процветающий центр удельного княжества превратился в захолустный московский городок, ставший захудалым в одночасье.

Видя такую неприкрытую радость, Иван решил рискнуть. Громогласно поведал собравшимся людям об обидах, что чинили не только над жителями, но и над ним самим — все заплакали, услышав про убийство их удельного князя со всеми чадами и домочадцами, и о том как из пищалей расстреляли малых деток без всякой жалости. И о казнях лучших дмитровских бояр и дворян поведал — везде раздавались громкие голоса, многие потеряли близких в этих бессудных казнях. Видя такую реакцию, Князев возбудился, и перестал стесняться в словах, обрушив на умы массу информации о жестокостях покойного царя Иоанна, разорениях времен опричнины, воровстве и тяготах народных. И зерна легли в подготовленную почву, что дало тут же буйные всходы — сам не ожидал, что доведет народ до исступления…

— Окольничий Никита Дмитриевич, вот какое дело.

От такого обращения Вельяминов побагровел — столь быстрого продвижения он не ожидал, но пришлось его немного огорошить, сделав многозначительную паузу, и тут же полностью прояснив ситуацию.

— Я не царь, чтобы дать тебе этот чин, но как удельный князь Старицкий имею полное право дать его в своей Боярской Думе, в которой ты займешь достойное тебя почетное место. Но нам с тобой нужно многое сделать, чтобы зря времени не потерять, что будет гибельно.

— Да, государь, будет лучше, если мы поторопимся, — Вельяминов низко поклонился, демонстративно. Да и обращение было символичное — государем назвал, по сути «милостью божьей», выделив специально удельного князя, как самостоятельного правителя, полностью независимого от «боярского царя» Василия Шуйского. Многозначительное именование, отнюдь не оговорка случайная, а выверенное решение.

— Грамоты отправлены в мои города, что я беру над ними власть, согласно праву моего отца над ними?!

— Да, государь — князь Юрий Катырев-Ростовский отправился с отрядом в Звенигород, Боровск и Верею. С ним сотня детей боярских и ратников, а вот власть самозванца там непрочна. В Старицу отправлен боярин Андрей Салтыков с грамотами, лишь Алексин далеко. А в Стародубе Ряполовском, что на Клязьме, хотя и отправил гонца, но власть будет непрочна. Там князь Дмитрий Михайлович Пожарский полк собирает, чтобы на Москву идти. Земля его родовая, родители схоронены. Ведь их земли, вашему родителю князю Владимиру Андреевичу токмо царем Иоанном переданы, в земщину, в обмен за Верею, что отошла в опричнину.

— То нюансы, грады сии забираю как возмещение обид многих. И на них грамоты есть, а так как опричнина отменена, то и родовые грады мои. А потому отпиши немедленно грамоту, что град Стародуб Ряполовский передаю в вотчину князю Пожарскому.

Иван сообразил о ком идет речь — одном из предводителей будущего «Второго ополчения», памятник которого установили на Красной площади. Такого человека следовало перетянуть на свою сторону любыми способами, и лучший из них, снова стать ему «природным» князем, а не «холопом государевым». Надо собирать людей — войско нужно большое, хорошо вооруженное и без всякого местничества в командовании. А Пожарский как нельзя лучше подходит, проверен историей.

— Вотчину свою вернет, токмо пусть вначале признает, меня как государя своего, удельного князя. И полк в Дмитров ведет, тут войска собирать будем, и самозванца отсюда гнать начнем…

Договорить не успел, как дверь открылась, и дежурный дворянин громко произнес, голос чуть дрожал:

— Государь, отряд в полтысячи конных, к граду приближается, в двадцати верстах уже!

Захотелось выругаться — время действительно не хватало. Дня бы через три можно его встретить, но не сейчас — под рукою полторы сотни поместной конницы и две сотни стрельцов. Стены Дмитрова бревенчатые, долго не выстоят. Придется в поле врага встречать, да ополчение созывать…

Глава 34

— Пушек почитай и нет, и те плохие — со стен палить из них готовы, в поле принести ощутимую пользу не смогут. Стрельцов самая малость — две сотни всего, пищали есть, а бердышей едва половина, с сошек стреляют, как мушкетеры иноземные. Поместная конница не организована толком — по отдельности всадники хороши, и с луков стреляют метко, и сотнями действовать могут, но вот полками вряд ли. Да и кони низкорослые, выносливые, но тела им не хватает, хотя есть и крупные статью лошадки. Пороха мало, как и свинца, денег в казне еще меньше. Так что войска как такового у меня нет, самозванец рать двинет, побьет нас, несомненно. Токмо такое случиться может, если мы будем мух ртом ловить и ничего не делать.

Усмехнувшись, Иван обвел взглядом князей и бояр, самых влиятельных в его наспех сколачиваемой армии — в светлице их до десятка собралось. И главными из них два брата Ивана, Большой и Меньшой. Князья Одоевские — первые перебежчики из Москвы в его лагерь, сложили присягу царю Василию Шуйскому. Это они привели полтысячи поместной конницы, все что под их командованием было, да несколько десятков дворян по дороге присоединилось со своими холопами. С ними были и сыновья, уже взрослые, бородатые — его племянники, как это ни странно, смотрели на него широко открытыми глазами не как на дядю, а на правителя. А еще на лавках сидели епископ и два архимандрита, слободские старосты и стрелецкий голова — не заседание одной токмо Боярской Думы, а в усеченном виде законодательное собрание «удела», говоря современным языком.

— Но что мною сказано, не означает, что худо все. Нет, не плохо, но в наших силах сделать гораздо лучше, чем есть. Со смутой в этом году заканчивать нужно — раздавить ее, чтобы впредь никому из самозванцев, не пришло в голову желания царским престолом овладеть помимо воли всей русской земли. А то, что выходит — самозванец представился сыном седьмой, незаконной жены царя Ивана Васильевича, и потребовал себе царского венца. Так что ему вот так просто водружать на голову шапку Мономаха?! А ведь получил ее, ибо многие бояре и князья о смуте думали, свалить царя Бориса Годунова жаждали! Но того хоть Земской Собор избрал, право у него такое есть! А царем Василия Шуйского крикуны на Красной площади, по велению Боярской Думы сотворили!

Все молчали, пока Иван произносил «вводную речь», расставив предварительно фигурки своих оппонентов, и показав эфемерность их прав на царский венец. Теперь можно было переходить к вопросу о своих правах, но не выпячивать их, а лишь обозначив.

— Если мы со Смутой этим летом не закончим, то она расползется по городам и весям. Самозванец шлет грамоты по всем градам земли нашей, а там люди, недовольные царем Василием, присягать будут Лжедмитрию, коего ляхи русским царем выдвинули. А оно православным надо — самозванца на престоле, с царицей Маринкой Мнишек, ревностной католичкой?! Так они всю страну спалят и разорят! И так холопы в соблазне великом пребывают, и грабят всех, не желая собственным трудом на хлеб зарабатывать! Гиль и смута великая в умах настала, и мы погибнем, если саблей и словом ее не остановим немедля — время терять нельзя!

По светлице прошелся гул, все дружно выразили свое неодобрение — еще бы, перспективы самые удручающие. Некоторые из собравшихся бояр и дворян уже лишились своих вотчин и поместий, у многих родственников до смерти побили. Видя поддержку, Иван усилил напор на умы:

— Царь Василий Иванович, не по праву московский престол заняв, поддержку земли русской утратил. И сейчас помощь у свеев ищет, обещает им за поддержку отдать вначале Корелу, а потом и до Новгорода с Псковом дойдет! Это что же такое — один с ляхами, другой со шведами — а наши ли они цари?! Да оба самозванцы, власти алчут! Гнать их взашей!