Право на скелет - Татьяна Хорунжая

– Отойди от меня! – огрызнулся он.

Но Аня схватила его в охапку.

– Ты цел? Где болит? – причитала она и стала исследовать его голову и плечи. Они были покрыты слоем грязи, а ей казалось, что под этим слоем непременно должна быть кровь. Аня руками сметала грязь с плеч и груди. Крови не было.

– Я цел! Не трогай меня!

Она не верила и продолжала ощупывать его спину и голый живот.

– Тебе больно? Больно?

Он скинул с себя ее руки.

– Я сказал: не трогай меня! – неожиданно тихо сказал он. – Не испачкай руки о деревенского холуя. Потом опять будешь извиняться и сожалеть…

Он развернулся и быстро пошел на выход.

Она бежала за ним, не зная, что сказать. Даже дом запирать не стала.

– Ты неправильно меня понял… – начала было оправдываться она, но он резко остановился и перебил ее:

– Я не слепой, как ты иногда думаешь… – Он хотел еще что-то добавить, но передумал и пошел дальше. Аня бежала и уговаривала:

– Да нет же, я не…

– Всё, закрыли эту тему, – уже спокойным голосом Гюнтер закончил разговор, садясь в машину.

Они молчали всю недолгую дорогу. Дома он сразу прошел в баню, пробыл там недолго, вернулся чистый и спокойный и, включив телевизор, уселся на любимый ковер. Аня поняла, что разговаривать с ним сейчас бесполезно, молча развернулась и тоже пошла в баню.

Стянула одежду и со злости швырнула ее в угол – всю, кроме футболки Гюнтера. Ее она обняла, залезла на полок и заплакала от бешенства на саму себя и от собственного бессилия. Вроде бы она всё делает правильно. Она все еще приличная девушка. Но почему тогда сейчас ей так паршиво, почему теперь кажется, что она с самого начала вела себя с ним как-то не так… Высокомерно, что ли…

«А гордиться мне нечем… Чем я лучше его? Ничего в моей жизни не было… Кроме сплошных запретов. Тут нельзя, там нельзя, везде нельзя, всё нельзя! – в бешенстве она сняла и швырнула в стену браслет с руки. Он разорвался, и бусины с шумом покатились в разные стороны. – С этим не общайся, сюда не поступай, здесь не работай, это не принято, это не модно, начальнику улыбайся, маму слушайся…Общайся с моральными уродами, если они имеют хороший статус в обществе. Вся жизнь по часам: работа-дом-работа-дом-работа… Ничего в моей жизни не было, кроме серых будней и одиночества, а молодость проходит зря… мимо меня… Я только и делаю, что всего боюсь и подстраиваюсь под нужных людей. Зато всем угодила! Примерная девочка, молодец, в старости можешь помереть с чистой совестью, потому что кроме нее у тебя ничего не будет. Серая, мышастая жизнь. Да я вообще живу не своей жизнью, а жизнью тех, кто диктует мне правила! А теперь и Гюнтера заставляю подчиняться этим правилам. Но что я потеряю, если упаду в глазах других? Да ничего! Ни-че-го…»

Она проревелась от злости и обиды на саму себя и бессмысленно уставилась на капли пота, стекающие с нее. «Вода… Вода дает очищение. Вода успокаивает и помогает смыть старую грязь.»

Девушка решительно встала. Навела тщательный марафет, смывая с себя остатки неуверенности и неприятных размышлений, и вышла из бани другим человеком. В передбаннике по-прежнему лежала стопкой нетронутая Гюнтеровская одежда. Она выбрала себе рубашку и с наслаждением надела только ее.

Когда Аня вернулась в дом, Гюнтер мирно лежал на том же месте, где она его и оставила. Аня взяла расческу и демонстративно встала перед экраном телевизора, расчесывая длинные волосы, с которых еще капала вода. Он отвел глаза:

– С легким паром! Тебе идет. А теперь выйди и переоденься.

– Зачем? Мне нравится, и я буду ходить так.

– Не упускаешь возможности продиктовать свои правила?

Аня пожала плечами:

– Тебе можно, а мне нельзя? Ты же ходишь полуголый.

Она подошла ближе. Он напрягся и сел, глядя в сторону. Чтобы положить расческу на место, Аня прошла, перешагнув через Гюнтера и нарочно коснувшись его лица краем своей рубашки. Он вскочил.

– Ты определись, чего тебе хочется! То избегаешь меня, то сама провоцируешь. То ты девочка-недотрога, то… – он не стал договаривать.

– Да тут, по-моему, всё очевидно… в чем я определилась и чего мне хочется…

– Перестань! Ты издеваешься надо мной?

– Да. – Она сделала шаг к нему. Он сделал шаг назад, отстраняясь от неё.

– Не делай того, о чем будешь жалеть. Не трогай меня, я уже просил.

– Да почему я должна тебя не трогать, если мне хочется? – и она, подойдя так близко, что ощутила, как он дышит животом, повела ладонью по его телу, от шеи до пупка, пока он не остановил ее руку. Сделал еще шаг назад и спрятал свои руки за спину.

– Неужели ты не видишь… что у меня сейчас крышу сорвёт? Я здоровый мужик, а ты полуголая разгуливаешь рядом. Каждое твое прикосновение – 220 вольт для меня… Ты садистка, всего меня в бабкином доме облапала!

Аня всё отлично видела. Она торжествовала: он смотрел на нее тем же взглядом изголодавшегося волка, но теперь он был полностью в ее власти… Волк, загнанный в угол. «220 вольт, говоришь?..» – она расстегнула свою рубашку и прижалась к нему всем телом. Это оказалось еще приятнее, чем она много раз представляла. Она чувствовала тепло и напряжение каждой его мышцы. Он сделал последнюю попытку предотвратить неизбежное:

– Анна! Прекрати! Не играй с огнем!

– Ты назвал меня по имени… А может, я хочу обжечься?.. – она достала его руки, спрятанные за спину, и засунула их себе под расстегнутую рубашку. – Да ладно, сдавай позиции, я же вижу… я чувствую, что ты проиграл. Полная капитуляция…

Рассветные лучи плыли по комнате сквозь занавешенные шторами окна. Начинали петь первые птицы. Белый мягкий ковер.

Он лежал у нее на спине, взяв ее в охапку и оперевшись на локти.

– Ты такая маленькая, хрупкая… – шептал он. – Я боюсь дотрагиваться, чтобы не сломать тебя нечаянно…

Да, она видела, что каждое его движение, как и каждое слово, – это постоянный самоконтроль. Но если бы он знал, как ей приятно ощущать его тяжесть и силу…

– Да брось. Пара синяков от мужских пальцев только украшают женскую попу! Ты для меня как одеялко: можно укрыться с головой, и еще куча места останется… Я боюсь другого.

– Чего?

– Что ты больше меня не захочешь…

– Дурилка… Это невозможно.