Всадник - Анна Одина

Лот сделал в нарративе драматическую паузу, и повозка проухала по кочкам, укрытая молчанием, как супница крышкой.

– Однажды, – продолжил Лот, – в покои Уго вбегает музыкант, кидается это он перед Господином муз на пол и просит его выслушать. Уго хмурится, но велит говорить. А дело в том, что музыкантам нельзя выходить в город – они живут на полном довольствии, вроде как в монастыре, и законы Храма суровы. А этот музыкант нарушил закон, вышел и должен в этом признаться Уго, хотя он не просто музыкант, а первый Мастер струн. «Почему же ты говоришь мне об этом?» – спрашивает Уго. «Потому что мне грозит смерть», – ответствует Мастер струн. И рассказывает, что сбежал из Храма, чтобы купить на рынке рыбьего клея для поврежденного инструмента вроде деревянной груши с натянутыми нитями. «С каких же пор рыбий клей стал смертелен для жителя Маритима?» – спрашивает Уго недобро. Вообще-то был он неласковый, и это, считай, так, мягко пожурил. Про него говорили, что за провинность мог наказать по всей строгости – якобы превращал он музыку в ядовитых аспидов и напускал их на своих несчастных врагов, но об этом, медзунамец, пока речи нет. Ну так вот. «Я встретил на рынке Смерть, – в отчаянии говорит Мастер струн. – Это была пустота в плаще цвета… пустоты. И в капюшоне у нее ничего не было – только что-то еще темнее пустоты. Она сделала мне знак, по которому я понял: она ждет меня». Но Уго тяжело было вывести из равновесия. Вот он и отвечает спокойно: «Чего ж ты хочешь? Могу приказать казнить тебя за провинность, и все тогда сойдется». «Господин, – просит в ответ Мастер струн, – я молод и хочу жить. Обещаю, что забуду музыку, отрежу себе большой палец на правой руке и никогда, никогда не смогу больше держать»… – тут Лот немного напрягся, – мычок. Или тычок. В общем, назвал он правильным словом этот длинный прут с жилой, которым водил по деревянной груше. «Я уеду в Ламарру к эфестам, женюсь на эфестянке, и у меня будет еще много, много лет. Отпустите меня, господин!»

Сюцай почесал затылок, а затем спину.

– И чего?

– Чего, чего, – пробормотал Лот. – Ну вот, Уго смотрит на спину музыканта, потому что тот лежит лицом в землю, и молчит. Тогда Мастер струн медленно выпрямляется, оставаясь на коленях, потому что он, как это… прочитал в молчании Господина свой приговор. Но не тут-то было. Уго велел ему ждать, поднялся от удивительного инструмента с белыми и красными педальками, за которым сидел, закрыл его крышкой и… покинул храм.

Повозка проехала еще с милю. Медзунамец молчал, ожидая продолжения, а Лот задумчиво чмокал губами, слегка подгоняя уставшего мула. Наконец его спутник не выдержал:

– Не томи, чего затих?

Лот продолжил, довольный тем, что сумел заинтересовать собеседника:

– Уго было очень много лет. Никто не знал сколько. Не как тебе, длинное копыто[63], будет, когда ты состаришься и станешь дряхлый и никому не нужный, будешь у огня кости свои греть, а в несколько раз больше. Да, Сюцай, и такое случается. Никто не знает, почему на Материке являются иногда люди, которые живут долго и с возрастом почти не меняются. Вот и Уго. Ты бы никогда не сказал, что ему лет двести. Да и никто бы не сказал, потому что сверстников в Маритиме у него не было, а выглядел он лет на тридцать пять – тридцать семь. Ну, может, на сорок. Никто не знал, сколько лет Уго. Уго жил в храме всегда, он был Господином муз, и без него не было музыки. Понял ты, нет? Уго был всегда, – повторил Лот и почему-то вздохнул. – Кабы не этот проклятый сон, я б показал тебе его изображение на стене храма. Мало кто знает о нем, кроме меня, потому что портрет почти стерся – музыканты прислоняются к нему лбом перед игрой, такая примета.

Так вот идет это тогда Уго на рынок и видит там Смерть. Он, удовлетворенный (Смерть бродила по рядам с тканями и украшениями, а говорить с ней поблизости от рыбного клея он не хотел), подходит и говорит ей: «Ты Смерть, и ты сделала знак моему рабу. Что за новые причуды у тебя – заранее подавать знаки людям?» «Ты зря бранишь меня, Господин муз, – отвечает шепот из пустого капюшона. – Я не подавала ему знаков, а просто удивилась, что вижу его на рынке в Маритиме. Ведь я ожидала встретить его через неделю вечером в Ламарре». И тут Уго рассмеялся и хлопнул Смерть по плечу. Да, – с гордостью перебил течение своего рассказа Лот. – Такой он был, наш Уго, даже со Смертью разговаривал как с равным! Так вот. Тут бы истории и конец. Но нет. «Свидание в Ламарре? – переспрашивает Уго. – Красиво ты придумала, Смерть, но есть у меня другое предложение». И Смерть с интересом наклонила к нему капюшон цвета ничто; и тихо разговаривая, они пошли с базара.

Лот опять замолчал, а бойкий Сюцай почему-то не решался его торопить.

– Уго не вернулся в храм. Мастер струн, не получив разрешения бежать в Ламарру, не двинулся с места и остался в храме, но не умер. Не умер ни в тот день, ни в течение еще нескольких десятков лет, а вместо этого стал Господином муз и повелел написать на стене портрет своего предшественника. А что с Уго произошло, никто не знает. Никто никогда и нигде так и не видел его. Считается, что Смерть забрала его вместо того Мастера струн. Так мы рассказываем эту историю детям и поем им колыбельную «Сон Уго» – нашим женщинам разрешено запоминать некоторые мелодии. Вот что такое свидание в Ламарре, медзунамец Сюцай. Так что никогда не говори, что сбежал от Смерти… никогда.

Сюцай сглотнул слюну.

– Я тебя услышал, – подтвердил он и потянулся за походной флягой.

Сзади раздался стук копыт. Кто-то догонял повозку, причем, судя по нарастанию громкости, делал это со скоростью стрелы, выпущенной из лука, и сомнений в том, кто именно приближается, быть не могло. В глазах у хозяина повозки потемнело: бежать было бесполезно, сворачивать – некуда. Заворочалась и приподнялась с соломы и жена Лота, обратив взор на приближающийся вихрь.

– Темная стрела на серебряном фоне, – пробормотал Лот, бессмысленно дергая вожжи в разные стороны, как будто пытаясь заставить мула взлететь.

– Что? – пробормотал загипнотизированный Сюцай.

– Вымпел на «Скифе», – ответил Лот, но объяснить ничего не успел, ибо «темная стрела» их догнала.

Поравнявшись с повозкой и перегородив ей путь, всадник замедлился и приветственно наклонил голову, с которой во время бешеной скачки слетел капюшон. Но от этого беглецам намного легче не стало: лицо наездника пряталось под глухой маской, и теперь не оставалось уже никаких сомнений в том, что их догнал тот самый Всадник.

– Добрый день, – проговорил магистр, будто забыв, что эти три человека – единственные, кому удалось бежать от учиненного им в Маритиме мора, и день для них, если и был «добрым», то только в сравнении с безнадежно спящими согражданами.

– З-з-здравствуй, Всадник, – выдавил Лот.

– Куда держите путь, добрые люди, не в Ламарру ли?

– В нее. В Ламарру держим, – обреченно признал Лот. Жена его вжалась в бортик, пытаясь одновременно получше рассмотреть всадника и закрыться от его взгляда прижатой к груди охапкой сена.

– И ты? – Этот вопрос гексенмейстер адресовал медзунамцу.

Сюцай обреченно-утвердительно хрюкнул.

– Вы мне нужны, – продолжил Делламорте. Словно дождавшись этих слов, два животных, служившие четырем людям, остановились: мул просто перестал двигаться, а жеребец сделал то характерное движение шеей назад, которое даже без сопровождения ржанием призвано означать сатанинский лошадиный смех.

– Ты ведь Смерть? – спросил Лот, которому уже нечего было терять (кроме того, Лот, как мы видели, был любознателен). – Или ты… Уго, который стал Смертью вместо прежней Смерти? Ты ведь даже в маске похож на изображение Уго в храме. И это с тобой на свидание мы едем в Ламарру?

Женщина пронзительно закричала. Делламорте нетерпеливо повернул к ней голову, и она затихла, снова уснув. Лот привстал и, протянув к Всаднику руки, проговорил с отчаянием:

– Ты усыпил ее? Усыпи и меня, гексенмейстер, усыпи теперь, когда я нашел ответ на главную загадку Маритима.

– Сколько же вопросов ты задаешь, Лот! – воскликнул Всадник с улыбкой. Лот, не получив ни отказа, ни согласия, сошел с облучка и остановился перед жеребцом, в ступоре глядя на серебряную бляху с темной стрелой в его упряжи.

– Ты рассказал этому медзунамцу все, что знал об Уго? – спросил магистр, глядя на Лота сверху вниз, как учитель смотрит на дошколенка.

– Нет, – покачал головой Лот. – Конечно, нет. Только всего-то и я не знаю, господин.

– Охотно верю, – заметил всадник. – Сейчас я вам кое-что объясню.

И он посмотрел вверх и чуть назад. Наверх, в небо, посмотрели и беглецы. В воздухе над ними висел Серый Онэргап, по его огромному и плоскому мучнистому лицу гуляла расплывчатая улыбка идиота, а многочисленные неровно оборванные руки вяло и бесцельно шевелились, свисая с небес безжизненными колбасами. Самым же невероятным было то, что от запястья одной руки Онэргапа к седлу всадника тянулась тончайшая, ужасающе длинная нить, и когда жеребец переступал тонкими ногами или двигался, нить дергала полумертвое божество, вынужденное тащиться за своим победителем в такой унизительной рабской манере.