Традиции чекистов от Ленина до Путина. Культ государственной безопасности - Джули Федор

В некоторых эпизодах подчеркивается резкий контраст между тяжелым бременем ответственности, которое несет чекист, и безответственностью интеллектуала. На каком-то этапе на «Мосфильме» даже прозвучало предложение, чтобы Лагутин погиб в результате того, что Евдокимов так и не смог всерьез отнестись к его работе.

Исправленная версия сценария, где преуменьшена роль Лагутина как «охранника», вызвала новую серию критических замечаний со стороны консультантов от КГБ. Теперь один из них выразил недовольство тем, что Евдокимов чрезмерно любезен с Лагутиным: «Евдокимов приходит и говорит Лагутину: "Извини, я тебя задержал". Лагутин не тот человек, перед которым должен извиняться ученый. Может, он и сказал "Извини, я задержал тебя". Но мы [в КГБ] восприняли бы это как иронию. Лагутин выполняет свои обязанности, и когда ученый извиняется перед ним, это звучит неправдоподобно»[515].

Это замечание кажется нелогичным и чересчур придирчивым. Оно также отражает неуверенность и мнительность по отношению к интеллигенции, что выдает предположение консультантов о том, что любая вежливость, проявленная к чекисту, имеет иронический подтекст. Однако суть проблемы, безусловно, заключается в том, что консультанты сами не были уверены, как на данном этапе следует изображать взаимоотношения ученого и чекиста.

В. И. Толстых, сотрудник «Мосфильма», в ответ на эту претензию утверждал, что даже если вежливость Евдокимова по отношению к Лагутину не совсем реалистична, ее следует оставить в силу ее воспитательной ценности, как пример желательной степени вежливости в личных взаимоотношениях интеллигентов и чекистов: «Вы говорите, неправильно, что Евдокимов извиняется перед Лагутиным. Возможно, это возмутит 90% ваших товарищей, но меня как зрителя это устраивает, поскольку показывает этическую сторону, характер взаимоотношений между чекистом и ученым. Если в жизни все не так, как в кино, — тем хуже для жизни. Я бы предпочел, чтобы и в жизни ученый относился к чекисту по-дружески, по-товарищески, более этично. И, возможно, фильм проложит путь к более корректным отношениям между учеными и чекистами»[516]. (Видимо, Толстых выступил успешно, поскольку этот эпизод остался в окончательной версии фильма.)

Тем временем представители КГБ продолжали упорно отрицать существование практики охраны советских ученых. Подводя итоги в декабре 1963 года, представитель КГБ на «Мосфильме» Шмелев счел нужным отметить, что «такого рода охраны ученых в нашей стране нет, но в данном случае она становится необходимой, когда выясняется, что иностранный разведчик охотится за некими секретными данными, которыми владеет Евдокимов»[517].

КГБ и частная жизнь

Более широкий спектр проблем возник в декабре 1963 года в связи с другой спорной сферой деятельности КГБ — слежкой — и новой неопределенностью вокруг советской концепции «бдительности». Понятие бдительности всегда занимало видное место в чекистском лексиконе. По сути, оно оправдывало само существование чекистов, поскольку предполагало наличие вездесущих врагов, притворяющихся обычными советскими гражданами или дружественными туристами и дипломатами.

Необходимость бдительности была одной из ключевых идей фильма. Как утверждается в мосфильмовском описании картины, «этот фильм определенно сыграет позитивную роль во внушении советским людям чувства патриотизма, высокой политической бдительности, а также уважения к сотрудникам органов государственной безопасности»[518]. На собрании в декабре 1963 года Толстых с одобрением отметил, что «существенным достижением» киноленты является тот факт, что в ней убедительно показывается, что крупные ученые «могут стать объектом пристального внимания зарубежной разведки»[519]. Тема научной и технической разведки — тема врагов, выкрадывающих советские открытия, — в советском кинематографе активно разрабатывалась еще с 1920-х годов, внедряя в умы зрителей идею бдительности[520]. Очевидно, и этот вопрос показался на первый взгляд простым; но вскоре съемочная группа снова столкнулась с идеологическими трудностями, проявившимися в хрущевскую эпоху. Как уравновесить необходимость «бдительности», с одной стороны, и «доверие», с другой? Следует ли считать иностранцев врагами или друзьями? Какова позиция по умолчанию?

Мы можем проследить трансформацию отношения к практике слежки, рассмотрев, как конкретный эпизод фильма, особенно задевший КГБ, несколько раз переписывался с целью сделать его идеологически приемлемым.

В рассматриваемой сцене генерал КГБ и его подчиненный Киселев обсуждают гостей, которые были на дне рождения Марины, девушки Евдокимова. Евдокимов — не настоящая фамилия ученого: вот уже несколько лет он живет под псевдонимом, чтобы сбить со следа западную разведку; на самом деле он Пантелеев. Гости Марины попали в поле зрения КГБ потому, что на празднике им стало известно настоящее имя Евдокимова. У КГБ появились основания полагать, что вскоре об этом узнали иностранные разведслужбы, а значит, среди советских граждан, присутствовавших на вечеринке, был предатель, шпионивший в пользу зарубежной разведки. В одном из эпизодов генерал с Киселевым обсуждают, как лучше действовать.

В версии сценария начала 1962 года имелся такой диалог:

«Генерал своим коллегам:

— Кто был в тот вечер у Мироновой?

— Только сотрудники института.

— Тогда придется предупредить каждого из гостей: фамилию Пантелеев им следует забыть. Можете идти.

Офицер уходит.

Генерал — Киселеву, который держит несколько толстых папок:

— Ну-ну, не каждый писатель может похвастаться такой продуктивностью!..

[Киселев кладет папки перед генералом. На каждой наклеена фотография.]

КИСЕЛЕВ: Все они приехали в Москву в последние три месяца»[521].

Итак, генерал КГБ занимает относительно жесткую позицию, отдавая приказ предупредить каждого гостя о том, что настоящую фамилию Евдокимова следует «забыть». Кроме того, зритель узнает, что в КГБ, вероятно, имеются подробные досье на обычных советских граждан.

В исправленном варианте сценария досье больше не появляются, и мысль о том, что каждого гостя следует обязать держать в секрете настоящую фамилию Евдокимова, выражает уже не генерал, а молодой, исполненный благих намерений, но неопытный офицер.

Но даже исправленным сценарием в КГБ остались недовольны. Консультант от КГБ Бачурин заявил: «В ряде мест используются такие выражения, как "слежка" "проверка" и так далее. В связи с этим [у зрителей] могут возникнуть какие-то подозрения. Например, генерал спрашивает, проверили ли гостей?[522] Для советского зрителя это звучит предостерегающе»[523].

Офицер КГБ Шмелев вслед за Бачуриным высказывается против употребления таких слов, как «слежка» и «проверка». Шмелев утверждал: «Слово "слежка" следует заменить словом "исследование". Зачем оскорблять слух чекистов и нечекистов этим специальным термином? Русский язык чрезвычайно богат, можно обойтись и без этого слова»[524].

Представители КГБ были особенно чувствительны к ярлыкам, связанным с деятельностью чекистов. Больше всего их беспокоила «упаковка». В этот период КГБ вообще тревожился о мнении общественности, поэтому приоритет отдавался прежде всего внешним проявлениям либерализации.

Подтекст выдвинутых КГБ возражений проясняется в свете высказываний Шмелева: «Что касается проверки гостей Марины: простите, но я сидел здесь и думал, и советский зритель этого фильма подумает: культ личности какой-то, нельзя уже сходить к другу без того, чтобы немедленно узнали, кого ты посещал, чем вы занимались, что танцевали и так далее. Вместо приказа провести "проверку" генерал мог бы отдать распоряжение докопаться до сути дела, выяснить все. Это легко можно сделать, и тональность картины станет совершенно иной»[525].

Задача избежать впечатления чрезмерной навязчивости чекистов считалась даже более насущной, чем идея фильма о том, как важна бдительность. Это указывает на тот факт, что требования, возлагаемые на обычных советских граждан, стали менее строгими; бдительность теперь не считалась всегда и везде качеством само собой разумеющимся. Она требовала законного оправдания. Впервые в советской истории идея права на частную жизнь возникла как данность, и представители КГБ реагировали и приспосабливались к ней, по крайней мере в том смысле, что готовы были пусть и неискренне, но обсуждать ее. Самым важным считалось выбрать правильный «тон», гармонирующий с радостным и ярким оптимизмом хрущевской эпохи.

Никакая деятельность КГБ не должна была вызывать ассоциаций с Большим террором, о котором мимоходом упоминает Шмелев, используя выражение «культ личности». Это словосочетание, придуманное Хрущевым, быстро закрепилось в языке. К этому времени оно уже превратилось в речевой штамп, под которым подразумевались все злоупотребления сталинской эпохи, а в данном контексте — вездесущность сталинских органов госбезопасности.