Зеркала - Нагиб Махфуз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Все эти твои вздохи — сплошное слюнтяйство, — говорил он.
Я страдал оттого, что мою любовь поднимают насмех, а он втолковывал мне:
— Послушайся моего совета, назначь ей свидание в кактусах.
Во время каникул Сайид по средам приглашал нас к себе домой, жил он в конце улицы, окруженной садами. В тот день у них во дворе устраивался зикр[57]. Мы рассаживались на двух скамьях, слушали религиозные гимны и, наблюдая за ритмичными движениями участников зикра, пили чай. Когда поблизости не было его отца, Сайид рассказывал нам неприличные анекдоты о верующих. Насколько религиозной была его семья, настолько сам он был циником во всем, что касалось веры. Это приводило меня в замешательство и никак не укладывалось в голове. Убедившись, что начальной школы ему не одолеть, Сайид стал работать в лавке отца в квартале аль-Гури. Вечерами, к закрытию лавки, мы приходили к нему, и он водил нас по закоулкам Хусейнии, по всем ее кофейням. Благодаря ему мы познакомились с достопримечательностями и соблазнами улицы аль-Баб аль-Ахдар, кафе «Аль-Фишауи» и Хан аль-Халили, услышали, как звучит азан[58] в устах шейха Али Махмуда и песни аль-Араби. Мы едва перешли в среднюю школу, как уже научились курить наргиле, играть в нарды и домино. Это были лучшие дни Сайида Шаира. Он жил и работал в доме отца, а жалованье свое тратил на развлечения. В четырнадцать лет он держался как взрослый мужчина. Нелады между Сайидом и его отцом начались из-за историй с покупательницами. А однажды Сайид принялся заигрывать с женщиной, муж которой, как оказалось, стоял у входа. Разразился скандал, отцу пришлось вмешаться, и он поколотил сына у всех на глазах. Сайид рассвирепел и кинулся бить стеклянные бутыли, в которых отец держал благовония. Отец прогнал его из лавки и из дому, отношения между ними были порваны навсегда. Мы предлагали ему, чтобы наши отцы выступили посредниками и помирили их, но Сайид наотрез отказался.
— Довольно с меня домашней тюрьмы, — сказал он. — Мир широк…
Мы думали, что, когда его гнев остынет, он вернется домой, но шло время, и мы убеждались, что Сайид и без того всюду чувствует себя как дома, что разрыв с семьей пережил удивительно легко и его совсем к ней не тянет. Тогда мне это казалось непостижимым, но впоследствии я понял, что в семье рядом с тремя положительными братьями, один из которых, окончив торговую школу, занимался вместе с отцом делами, а двое других продолжали успешно учиться, Сайид чувствовал себя как бы отщепенцем. Помню, однажды он с гордостью сказал мне:
— Все торговцы в квартале только и мечтают, чтоб я служил у них.
— А как же твои проделки с женщинами? — усомнился я.
— Женщины, — сказал он с усмешкой, — для того и слоняются по лавкам, чтобы где перемигнуться, где словом перекинуться. Настоящая купля-продажа бывает только под праздники.
Он сменил немало торговых заведений, пока экономический кризис не свел торговлю на нет. Сайид, как и многие другие, оказался на улице без всяких средств к существованию, один как перст. Мы тогда еще учились и не могли ощутимо помочь ему. Однако он был хорошо знаком с владельцем кофейни в Маргуше, одновременно занимавшимся оптовой торговлей наркотиками. Сайид предложил ему свои услуги и стал работать на него. Он был горд собой и хвастлив, как мальчишка, когда выкладывал нам эту новость. Мы же страшно испугались за него.
— Ты с ума сошел! — сказал Сурур Абд аль-Баки.
— Не делай этого! — поддержал его Реда Хаммада.
Но Сайид посмеивался над нашими страхами и просил только, чтоб мы ничего не говорили Халилю Заки, который его ненавидел. Несмотря на все уговоры, Сайид ступил на опасный путь, избавивший его, однако, от бедности и голода. Следующим его шагом было проникновение в квартал публичных домов, причем не в качестве клиента, а исключительно с деловыми целями. Он завел любовницу — содержательницу притона — и поселился у нее. Однажды он пригласил нас посетить его новые владения. Сурур Абд аль-Баки отказался от приглашения, а остальные, подстрекаемые любопытством и тягой к приключениям, согласились. По дороге в гости я вспомнил случай из детства, связанный с моим родственником Ахмедом Кадри. Я даже отыскал тот дом, правда, в нем не осталось никого из прежних его обитательниц. Сайид Шаир водил нас по всем закоулкам, как прежде водил по Хусейнии, и знакомил с их правами, посвящал в тайны этих мест. Мы сидели в кофейнях в компании сводниц, сутенеров, жуликов и вышибал, слушали непристойные песни, бесстыдные разговоры, любовались плясками полуголых девиц. Все это дурманило наши головы, наполняло сердца горько-сладкой отравой.
Сайид Шаир как равный был принят в мире «деловых людей» и открыл кафе, которое быстро приобрело известность благодаря своей «изысканности», дешевым винам и музыканту, услаждавшему игрой на арголе слух пьяниц и наркоманов. Сайид управлял своим «делом» с суровой властностью настоящего хозяина и с приветливой улыбкой опытного приказчика. Он носил европейский костюм, подчеркивая тем самым, что в отличие от других владельцев кофеен — выходцев из простонародья — он человек совсем иной породы. Когда началась вторая мировая война, его доходы необычайно возросли. Но тогда же его покинула сожительница. В те дни многие смазливые проститутки перебрались в ночные клубы, где развлекались английские солдаты. В старом квартале остались лишь безнадежно затасканные и потерявшие всякую привлекательность. Квартал пришел в упадок, приличные клиенты его больше не посещали. В ту пору мы видели Сайида Шаира лишь изредка. Один раз это было, когда мы все собрались на похоронах Шаарауи Фаххама. В углу поминального шатра[59] встретились Гаафар Халиль, Халиль Заки, Реда Хаммада, доктор Сурур Абд аль-Баки, Ид Мансур и Сайид Шаир. Встретились в связи со смертью друга люди в расцвете сил — всем нам было от тридцати до тридцати пяти лет. Каждый уже занимал свое место в жизни: учитель, чиновник, адвокат, врач, маклер, содержатель кафе, торговец наркотиками. Скорбя о потерянном друге, мы говорили, что не забудем его, что был он веселым малым и умер с улыбкой, что всю жизнь мечтал о том, чему так и не суждено было сбыться.
Сайид Шаир упрекнул нас за то, что мы перестали заходить к нему. Мы оправдывались, говоря, что старый квартал стал не очень-то подходящим местом для визитов.
— Забыли, откуда вы родом… — осуждающе процедил он сквозь зубы. И, печально вздохнув, добавил: — Шаарауи, да упокоит аллах его душу, был единственным, кто частенько ко мне наведывался.
Через несколько лет после окончания войны вышел официальный указ, запрещавший проституцию, и Сайиду Шаиру пришлось свернуть «дело». Ему в то время было лет сорок. Он обладал уже капиталом в несколько тысяч фунтов и богатейшим опытом в делах сомнительного свойства. Мы собрались как-то в кафе «Аль-Фишауи».
— Почему бы тебе не воспользоваться этой прекрасной возможностью начать новую жизнь?! — сказал Сайиду Реда Хаммада.
— Терпеть не могу проповедей! — расхохотался Сайид.
Он решил выждать какое-то время. Поселился в подозрительной гостинице на улице Моски, много пил, курил гашиш, развлекался с девицами, играл в карты, одним словом, жил так, словно ему ни до чего не было дела. Все важнейшие события — палестинская война, пожар в Каире, июльская революция — прошли мимо него. Когда ему исполнилось пятьдесят, он женился на сорокалетней торговке наркотиками, муж которой умер в тюрьме. Несмотря на строгие меры, принятые революционным правительством для пресечения торговли наркотиками, он продолжал заниматься ею, нимало не тревожась о последствиях. Построил себе большой дом в Даррасе[60], неподалеку от подножия горы Мукаттам, разбил сад на целый феддан, посадил в нем пальмы, виноград, гуаву, лимоны, хенну[61] и жасмин. Комнаты обставил в восточном стиле, а на крыше поместил клетки с курами, гусями и кроликами.
Мы снова собрались все вместе, теперь уже на похоронах жены Реды Хаммады. Около полуночи я и Сайид возвращались домой, и по дороге у нас произошел такой разговор.
— Разве ты недостаточно богат, чтоб бросить торговать наркотиками? — спросил я его.
— Зарабатываю я много, но трачу еще больше.
— А под суд попасть не боишься?
Похлопывая меня по плечу, Сайид ответил:
— Плевал я на суд! — И с неожиданной грустью продолжал: — Помнишь мою давнишнюю любовницу, которая бросила меня во время войны? Я узнал, что она родила от меня сына, но не могу найти их следов!
— Тебе хочется иметь сына?
Не ответив, он сказал с усмешкой:
— Я доволен своей женой, и другой мне не нужно. — И, смеясь, добавил: — Для меня взять вторую жену — все равно что совершить самоубийство. — Потом, вздохнув, проговорил: — Все это ерунда по сравнению с горем нашего друга Реды.