Зеркала - Нагиб Махфуз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет. Я поддерживаю позицию революции в отношении партий, в том числе в отношении «братьев-мусульман» и даже коммунистов.
— А почему «даже»?
— Я не коммунист, но приветствую сотрудничество между революцией и коммунистами. Революция и коммунизм — это два течения, у которых общий источник и которые стремятся в конечном счете к достижению сходных целей. Я также поддерживал правительство в вопросе о единстве с Сирией и в йеменской кампании.
— Следовательно, все обстоит так хорошо, что лучше и быть не может… — заметил Реда Хаммада.
— Я не закрываю глаза на недостатки, — сказал доктор Садек засмеявшись, — но их невозможно избежать в периоды общественной ломки. Можно одним успешным ударом опрокинуть старый режим, но, чтобы изменить характер общества, требуется время. Возьмем, например, сельскохозяйственные кооперативы. О них говорят немало плохого, и говорят справедливо. Между тем в принципе это превосходная форма организации. С коррупцией когда-нибудь будет покончено, а кооперативы останутся. То же самое можно сказать и о государственном секторе. Вы помните банк земельного кредита? Исмаил Сидки использовал его, чтобы порочить своих врагов и подрывать единство нации. Однако же Исмаил Сидки ушел, а банк остался!
Когда произошла катастрофа 5 июня 1967 года, доктор Садек растерялся, утратил душевное равновесие. Он ходил по друзьям, бродил из дома в дом, слонялся по кофейням с таким видом, будто настал конец света. Между нами состоялся долгий телефонный разговор, который он закончил словами:
— Неужели наша прошлая жизнь была только иллюзией?
Через несколько дней я встретил его в доме Реды Хаммады в Гелиополисе. Он был вне себя от гнева и без конца повторял с возмущением:
— Сколько злорадствующих! Смеющихся! Издевающихся! И никто не сошел с ума, никто не покончил с собой, никого не хватил инфаркт! Наверное, это мне следовало бы сойти с ума или застрелиться.
Однако постепенно он обретал присутствие духа и стал смотреть на поражение как на тяжкое испытание, которое, однако, должно помочь нам правильно оцепить самих себя. И чем чаще он слышал о стремлении врагов революции задушить ее, тем убежденнее становился в своей правоте и проникался все большим энтузиазмом. Даже искренне уверовал в то, что дальнейшее развитие революции важнее, нежели возвращение оккупированных арабских земель. Ибо что пользы, говорил он, в том, чтоб вернуть земли, но потерять самих себя? К тому же продолжение революции — единственная гарантия того, что захваченные земли будут рано или поздно возвращены, главная предпосылка возрождения арабского народа.
— Наш бич — отсталость. Именно отсталость, а не Израиль наш главный враг. Израиль наш враг потому, что он угрожает нам увековечением отсталости.
Однажды ночью мы вместе вышли из дома доктора Махера Абд аль-Керима. Я уселся рядом с доктором Садеком в его машину «наср», и она медленно тронулась с места, разгоняя темноту фарами, закрашенными синей краской. Неожиданно для себя я сказал ему:
— Абдо аль-Басьюни рассказывал мне странные вещи…
— Что именно?
— Он сказал, что доктор Зухейр Кямиль влюбился в журналистку-практикантку по имени Ниамат Ареф…
— И что в этом странного?
— Ему, как ты знаешь, шестьдесят, а ей двадцать.
— Любовь всегда любовь, невзирая на возраст, — засмеялся доктор Садек.
— Он собирается на ней жениться.
— Дорогой мой, войны уносят тысячи, а то и миллионы жизней, во время землетрясений гибнут тысячи людей. Что же до женитьбы Зухейра Кямиля, то вполне возможно, что все пройдет мирно, а если кто и пострадает, то всего лишь один или два человека!
Мы немного помолчали, потом он снова заговорил:
— Признаюсь тебе, что и я люблю…
Я вспомнил, что говорила Дария при нашей последней встрече, но предпочел не выказывать свою осведомленность.
— … итальянскую танцовщицу из «Оберж де пирамид».
— Может быть, это только увлечение?
— Любовь наша длится уж десять лет…
— О, тогда это действительно любовь!
— Иногда мне кажется, что она затянулась дольше, чем следовало бы!
Я чуть было не спросил его о жене, но вовремя удержался. Он сам, будто прочитав мои мысли, сказал:
— А как я любил когда-то жену…
И спокойно рассказал мне об их любви — любви молодого врача к медицинской сестре — все то, что я уже слышал.
— Она была бедна. И несмотря на то что и моя семья не была богатой, родия ни за что не соглашалась на наш брак…
— Но ты женился на ней…
— Мы любили друг друга как сумасшедшие…
Я не сдержался и заметил:
— А потом любовь остыла!
Доктор Садек повысил голос, словно защищаясь:
— Все дело в том, что ее отношение к любви совсем изменилось, как только она стала матерью.
— В каком смысле изменилось?
— Не знаю.
— Как это не знаешь?
— Возможно, она испытала какую-то другую, более возвышенную любовь, но вкус к обычной любви потеряла… И тут я…
— Что, «ты»?
— Я полностью к ней охладел.
— Бедная женщина, она заслуживает сожаления!
— Я очень забочусь о ней, ни в чем она не знает нужды! Но порой мне хочется, чтоб она нашла себе другого мужчину и была бы с ним счастлива!
Я подумал о том, что история Дарии получила логическое завершение. Но до сих пор меня иногда мучают сомнения.
Случилось так, что Садека и меня одновременно познакомили с женой доктора Зухейра Кямиля. Садек пригласил всех нас прокатиться в Файюм, провести там ночь и вернуться обратно. Жену свою он с собой не взял, сославшись на то, что она занята с детьми. Через год после этой поездки Гадд Абуль Аля сказал мне:
— Я видел их вместе.
— Кого?
— Ниамат Ареф и доктора Садека Абд аль-Хамида в Кинг-Мариуте[66].
Скрывая охватившее меня неприятное чувство, я пробормотал:
— Быть может, это просто…
Но он, насмешливо перебив, запел:
Говорят, она переменилась,Но, быть может, это просто сплетня…
Я подумал, что персона этого блистательного доктора заслуживает более пристального изучения с точки зрения ее духовной организации. Он много говорил о политике и искусстве, но ни словом не обмолвился о своей любви к Ниамат. Продолжал бывать у Зухейра Кямиля, продолжал, как и прежде, играть роль его друга и почитателя… От всего этого я стал испытывать к нему глубокую неприязнь, которая еще больше усилилась, когда в том же году я увидел Дарию в машине Гадд Абуль Аля на Шоссе пирамид. Я тотчас вспомнил о вилле неподалеку от пирамид, о которой говорил Аглаи Сабит, когда рассказывал о связи Абуль Аля с Амани Мухаммед, женой Абдо аль-Басьюни. Значит, Дария решилась вновь попытать счастья с легкомысленным, не внушающим доверия человеком. Нравственные проблемы, постоянно занимавшие меня, снова напомнили о себе. Я подумал о тех (а их немало), кто с пренебрежением называет эти проблемы «буржуазными», и сказал себе: как хорошо, что нам осталось не так уж долго жить в этом сложном и полном соблазнов мире!
Сабри Гадд
Он был назначен к нам в секретариат в конце 1967 года. Двадцатидвухлетний юноша с дипломом лиценциата философии. С первого же дня он возбудил во мне острое любопытство. Сабри родился в деревне, но вырос и учился в Каире. Он был из семьи среднего достатка, три его сестры были замужем и работали.
— Вы знакомы с устазом Аббасом Фавзи? — спросил меня однажды Сабри.
— Конечно. Он был нашим начальником, пока не ушел на пенсию несколько лет назад.
— Где он сейчас живет?
— В Абдине. Хочешь с ним встретиться?
— Да, я хотел бы взять у него интервью для журнала «Наука».
— Ты сотрудничаешь в этом журнале?
— Я у них стажером…
— Если хочешь, можем пойти к нему вместе. Я давно его не видел.
Мы отправились к Аббасу Фавзи, который жил на верхнем этаже принадлежавшего ему дома в Абдине. Встретил он нас со своим обычным радушием. Сабри Гадд стал расспрашивать Аббаса о его исследованиях в области классической арабской литературы и, закончив разговор, хотел было уйти. Но устаз Аббас удержал его.
— Я не позволю тебе уйти, — сказал он, — пока ты не ответишь на мои вопросы. Меня серьезно интересует все, что касается молодого поколения. Будешь ли ты говорить со мной откровенно?
Юноша улыбнулся.
— Конечно.
— Только, пожалуйста, откровенно. Мы не на службе, и это не официальный разговор, поэтому, будь добр, говори правду.
— Я готов.
— Устаза интересуют вещи, — вмешавшись в разговор, пояснил я, — касающиеся не лично тебя, а всего вашего поколения.
— Я готов, — повторил Сабри Гадд.
Устаз Аббас устроился на диване поудобнее.
— Как вы относитесь к религии? — спросил он.
— Никто не интересуется ею, — просто ответил юноша.