Стрекоза в янтаре - Диана Гэблдон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В подтверждение своих слов он снова с яростной силой поцеловал меня.
— Ты меня слышала? — повторил он.
— Да, — запинаясь, сказала я. — Если ты… перестанешь меня трясти, я, может быть… даже отвечу тебе.
Он покорно отпустил меня.
— Извини, англичаночка. Это только… Боже, ну почему ты… да-да, понимаю… но разве ты должна…
Чтобы прервать этот бессвязный поток, я положила руку ему на голову и притянула его к себе.
— Да, — твердо сказала я, отстранившись. — Должна была. Но теперь все кончено.
Я развязала завязки своего плаща, и он упал на пол. Джейми наклонился, чтобы поднять плащ, но я его остановила:
— Джейми, я так устала. Ты не отнесешь меня на кровать?
Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул, глядя на меня усталым, напряженным взглядом.
— Да, — сказал он наконец. — Да, конечно.
Вначале он был молчалив и резок, отголоски недавнего гнева делали его движения грубыми.
— Ох! — в какой-то момент вскрикнула я.
— Боже, прости меня, любимая, но я не могу…
Я остановила извинения, крепко прижавшись к его губам, чувствуя, как исчезает между нами минутное отчуждение, как растет взаимная нежность. Он целовал и целовал меня, кончик его языка нежно ласкал мои губы. Я коснулась его языка своим и обхватила голову Джейми. Он не брился со вчерашнего дня, и рыжая щетина приятно покалывала мои пальцы.
Он улегся рядом осторожно, на бок, чтобы не раздавить меня своим большим телом, и мы долго лежали так, прижимаясь друг к другу, говоря на беззвучном языке нежности.
Живы и одни. Одни. И пока мы любим, смерть никогда нас не коснется. Алекс Рэндолл мертв и уже навсегда одинок, Мэри Рэндолл лежит без сна в своей холодной постели. Но мы здесь, и мы вместе, и это самое главное, нет ничего важнее этого.
Он обхватил мои бедра и притянул к себе. Большие руки ласкали меня, и дрожь, пробежавшая по моему телу, бросила его ко мне. Мы стали единой плотью.
Я проснулась ночью, все еще в его объятиях, и почувствовала, что он не спит.
— Спи, любимая. — Голос у него был нежный, спокойный и ровный; но, дотронувшись до его щеки, я почувствовала, что она влажная.
— В чем дело, любимый? — прошептала я. — Джейми, я правда очень люблю тебя.
— Знаю, — тихо сказал он. — И пока ты спишь, позволь мне рассказать тебе о моей любви. Потому что, когда ты просыпаешься, я ничего не могу вымолвить — боюсь, что все мои слова покажутся тебе пустыми и глупыми. Но когда ты заснешь в моих объятиях, твои сновидения скажут тебе, что я говорю правду. Спи, моя любимая.
Я повернула голову так, чтобы мои губы касались его горла, там, где под маленьким треугольным шрамом медленно бился пульс. Затем положила голову ему на грудь и отдала свои сновидения в его власть.
Глава 46
Timor mortis conturbat ме[40]
По мере того как мы все дальше продвигались на север вслед за отступающей шотландской армией, нам все чаще и чаще встречались люди. Одни, спотыкаясь, брели небольшими группками, низко опустив головы под злым, холодным дождем. Другие скорчились в канавах и под изгородями, слишком усталые, чтобы идти. Вдоль всей дороги было разбросано оружие и снаряжение: тут лежал перевернутый обоз, вокруг которого валялись в лужах мешки с мукой, а там виднелась пара пушек, стволы которых матово поблескивали в тени дерева.
Погода стояла отвратительная, и это нас сильно задерживало. Было тринадцатое апреля; меня не покидало гнетущее ощущение чего-то ужасного. По словам одного из Макдональдов, которого мы встретили на дороге, лорд Джордж и вожди кланов, а также принц и его советники — все находились в Куллоден-хаусе или где-то рядом. Больше он не знал ничего; мы не стали его задерживать, и вскоре этот человек, двигаясь словно зомби — неуверенно и спотыкаясь на каждом шагу, — исчез в тумане. Питание стало еще более скудным, чем месяц назад, когда я была захвачена англичанами. Дела явно шли от плохого к худшему. Люди, которые нам попадались, едва переставляли ноги, изнуренные голодом и трудной дорогой. И все же, повинуясь приказу принца, они упорно двигались на север, к тому месту, которое по-шотландски называлось Друмосское болото, по направлению к Куллодену.
В одном месте земля оказалась такой разъезженной и вязкой, что наши усталые пони не смогли идти дальше. Чтобы снова выбраться на нормальную дорогу, нам предстояло примерно полмили брести краем небольшого леска по мокрому весеннему вереску.
— Через лес будет быстрее, — сказал Джейми, беря поводья из моей онемевшей руки.
Он кивнул в сторону небольшой купы сосен и дубов, откуда долетал сладковатый холодный запах мокрых листьев, устилавших влажную землю.
— Иди этой дорогой, англичаночка, встретимся на другой стороне.
Я слишком устала, чтобы спорить. Вытаскивать одну ногу и ставить ее перед другой требовало огромных усилий; шагать по мягкой подстилке из листьев и опавших иголок было куда легче, чем по болотистому предательскому вереску.
В лесу было тихо, раскинувшиеся высоко над головой огромные хвойные лапы смиряли порывы ветра. Капли мягко стучали по толстому упругому слою дубовых листьев, которые даже в дождливую погоду шуршали и потрескивали у меня под ногами.
Он лежал всего в нескольких футах от края леса, рядом с большим серым валуном, поросшим светло-зеленым лишайником. Лишайник был такого же цвета, что и его плед, коричневые клетки которого сливались с опавшими листьями, покрывавшими его. Он казался неотъемлемой частью леса, я бы споткнулась о него, если бы в глаза не бросились какие-то пятна блестящей голубизны.
Мягкая, как бархат, странная плесень покрывала обнаженные белые конечности. Она проходила по изгибам костей и сухожилий, образовывала небольшие трепещущие отростки, подобно травам и деревьям, которыми зарастают бесплодные земли. Она была сияющей, живой, трепещущей и ни на что не похожей. Я никогда такого не видела, но слышала об этом от одного старого солдата, который сражался еще в окопах Первой мировой войны.
«Мы называли это «трупный цветок», — рассказывал он мне. — Вы не увидите его нигде, только на поле битвы — на мертвом человеке. — Глаза, выглядывавшие из-под белой повязки, озадаченно смотрели на меня. — Интересно, где он прячется, когда нет войн?»
Наверное, его поры рассеяны в воздухе и только ждут своего часа, подумала я. Голубизна была сверкающей, совершенно необычной, яркой, как цветок вайды,
