Сочинения - Феодор Студит

Из Метопа меня ссылают в Вонит, крепость в Феме Анатоликон, и я рад, что меняю место ради Господа моего и Бога. Прошу вас, чада мои, молитесь о моем спасении. Братьям своим, особенно «десяти», прострите руку помощи словом и делом по мере возможности, чтобы заменить меня в мое отсутствие. Братья ваши, Ипатий и Николай, тепло приветствуют вас. Благодать Господа нашего Иисуса Христа со духом вашим. Аминь.

Готовый написать твоей отеческой и любезной мне святыне, я очень часто встречал препятствие в своих грехах. Ни на какую другую причину я до сего времени сослаться не могу. Теперь же, найдя удобный случай и письмоносца, уже с радостью обращаюсь и приветствую почтенную для меня и священную главу. Если вообще всякий, подвизающийся ради благочестия, заслуживает сильной любви со стороны моей гнусности, то твоему отечеству подобает от меня исключительное почитание. Так как я не по заслугам удостоен от тебя любви, то понятно, что и люблю тебя значительно сильнее, чем многих других. А что на меня обращена любовь, это в сильнейшей степени доказывается тем, что во время испытания дел, то есть гонения, ты меня превозносил и восхвалял, как будто я полезен для общего блага; и это делалось не каким–либо частным образом и незаметно, а доводилось даже до сведения Патриарха.

Это — знак твоей любви и попечения о других, а также уродливости моего недостоинства, поныне подавленного похвалой твоего богомудрия. Вот сколько я могу сказать как бы в свою защиту по данному вопросу.

А что бы могло быть дальше? Ты взят, отец, и переведен, заключен и сослан. Слух, распространяясь от одного к другому, оглушил, поразил нас, чад твоих, не знающих способа, как помочь тебе, не осведомленных об обстоятельствах дела. Ведь мы, смиренные, в нынешнюю шумную и бурную ересь, как на якорь, полагаемся на твое величие, управляющее и направляющее нас своей божественной твердостью в безопасное плавание.

Итак, сообщи нам, блаженный, о себе хоть как–то поверхностно, дабы своею поддержкою препоясать нас силой, а кроме того — молитвами укрепить, увещаниями возбудить нас, уверить, что не до конца Господь попустит жезлу грешников поражать Его Церковь, и что потому мы должны твердо выносить медленность, которую по неисследимым судьбам Своей Премудрости Бог положил полезным применить к нам, смиренным во всех отношениях.

Пришло время, когда я могу обратиться к твоей святыне с дружеским письмом. А ведь раньше, когда по моим грехам державными были возбуждены в Церкви Божией к ее вреду печальные вопросы, мы так разошлись друг с другом, что этот горестный раздор стал известен и Востоку, и Западу. Горе тем дням! Горе тому печальному событию! Это было нарушением Евангелия Божия, нарушением, от которого застонали концы земли и восстенало небо. Но теперь, когда прежние замешательства по мановению Промысла устранены, возгорелось, по Его попущению, нечто, может быть, даже и худшее, будучи, понятное дело, последствием предыдущего. Горе, конечно, и нынешним дням, которые следует считать не за что иное, как за подготовку к пришествию антихриста. Но так как твоя святыня, по благодати всеблагого Бога, оказалась во всем согласною с нами, правильнее сказать — с истиною, избрав вместе со всеми православными один и тот же путь благочестия с горячей ревностью, несмотря на старость, что достойно и удивления, и похвалы, то я, смиренный, опять обращаюсь к прежней любви и близости.

По словам Божественного Златоуста, ничто не содействует единомыслию так сильно, как согласное учение о Боге, ни разномыслию в такой степени, как разногласие в учении о Нем. Поэтому, сбросив прошедшее, как некое тяжелое бремя, с великою радостью являю тебе в настоящее время небесный свет единомыслия и обращаюсь к тебе, как к возлюбленному моему отцу, приступаю, как к изгнанному и заключенному за правду, венчая тебя одобрениями и похвалами возвеличивая почтенную седину и долговременные подвиги.

О, великое дарование Божие, не попустившее твоим блестящим подвигам быть сокрытыми под прежним темным сосудом! Ныне тебя почитаю, как исповедника Христова, восхваляю, как стража православия, радуясь с тобою и торжествуя по поводу твоих подвигов в добре. Хотя, по апостолу, страдание за Христа есть самое большее из дарований, однако я жалею твою честную старость, считая страдания не легким делом. Впрочем, я убежден, что ты все превозмог бы о укрепляющем тебя Христе (Флп.4:13) для торжества Православия, для превозношения меня, грешника, и, подобно мне, любящих тебя, а прежде всего — для превозношения всей Церкви Божией, для получения нетленного венца правды.

Если ответить на письмо для тебя невозможно, то даруй мне самое лучшее из того, что имеешь, — святые твои молитвы, ибо я исполнен грехов и жалок более всех людей.

Великое и теплое твое служение и неотступное пребывание при заключенных в темницу братьях сделали тебя, человек Божий, бездомным, беглецом, скитальцем. Но дерзай: под кровом Бога Небесного водворишься (Пс.90:1), небесный Иерусалим будет тебе обиталищем. Ты действительно подвизался, бедствовал, брал на себя расходы, часто подвергался побоям и даже был задержан, хотя и не окончательно, — был выпущен. Велика твоя награда: наравне с заключенными, если даже не больше. Ты нам единодушный брат, общник в благах, какие только у нас есть, равным образом и во временных. Бог да спасет тебя. Молись о нас и отныне впредь по мере сил помогай заключенным Бога ради, мужчины ли это или женщины, — ибо все мы во Христе братья.

Услышав о твоей честности, я с особенной радостью принял известие о твоем нынешнем заключении ради Господа и Бога нашего. О, мудрая из женщин! О, истинный телесный и духовный потомок блаженной Феоктисты! Это для тебя — увенчание совершенных аскетических подвигов. Это — цвет твоей испытанной покорности.

Как велика твоя слава! Как блестящ твой успех, из благородных самая благородная — и по плоти, и по духу! Какое слово может тебя восхвалить должным образом? Какой язык, прославляя тебя, не останется пред тобою в долгу? Но что же требуется для этого? — Чтобы ты довела свой подвиг до конца.

Хотя ты и терпишь одиночное заключение, но его разделяют с тобою Христос и Ангелы. Хотя это с телесной точки зрения и может печалить, но с духовной должно веселить, если ты взираешь не на видимое тленное, а на невидимое небесное. Если доведешь свое дело до конца, ты можешь быть причислена к лику исповедников Христовых.

Прошу, госпожа, будь стойка, укрепляйся свыше. Не бойся царя, если тебе предстоит явиться пред его лицом, как не побоялись мученицы ни обнажения тела, ни ран, если даже и это случится. Ведь Христос — твое ограждение и помощь, дабы ты победила все так же, как Феврония и ее сподвижницы. Это я должен тебе сказать вследствие великой заботы о тебе и любви о Господе, чтобы ты не сделалась отступницей от Христа.

Если ты из снисходительного человеколюбия не тяготишься оказывать милость моему смирению, то разве я позволю себе отказаться от оправдания хотя бы словом пред твоей доброй душой?

О, сострадательное твое расположение! О, сердце милостивое; о, душа снисходительная! Для меня ты, господин, подобен вечно текущему источнику, угашающему мою жажду чувственную и умную, или скорее — саду, полному различных прекрасных плодов, которыми я могу наслаждаться по выбору.

И в самом деле, ничто из существующего не может заменить верного друга. А я осмеливаюсь называть тебя отцом, ибо ты с давних пор и поныне являешь мне признаки чадолюбия. Следует только удивляться тому, что ни время, ни степень печали, ни искушающие события, ни отнятие имущества по злобе, ни что другое, — ни великое, ни малое — не ослабило полноты твоей доброты. И родители, как мы видим, не всегда сохраняют естественное чувство любви, иногда оно у них ослабевает или по какой–либо случайности даже уступает место ненависти, — в твоем же благородстве ничего подобного нет. Ты всегда один и тот же, и не изменяешься, ибо усвоил себе любовь к Богу неизменяемому и всегда равному Себе. Такая тебе подобает слава, человек Божий.

Но я боюсь, как бы богатство твоей благости не обратилось мне в осуждение. Что могу я, нищий, воздать за нее, кроме своей отвергнутой молитвы? Итак, молю благого моего Бога сотворить тебе посещение, вместо моего смирения, к совершенному спасению, особенно от безумствующей христоборной ереси.

Хотя я и не получаю писем от твоей честности, госпожа, однако, как только окажется верный письмоносец, не премину писать тебе, как моей духовной матери. И как мне не называть так тебя, страдающую за Христа, оторванную от главы, изгнанную из дома, из города, отлученную от родственников, друзей, сосланную в какие–то дальние места?! Я уже не говорю о славных, совершенных в давнее время, прочих твоих благодеяниях, оказанных мне, грешнику, наконец, и до сих пор еще оказываемых. Это свойственно женщине благороднейшей по духу; свойственно душе, мученически настроенной; сердцу, всею силою ищущему Бога.