Дюна. Первая трилогия - Фрэнк Герберт

— Значит, и ты заразился? — спросил Эдрик. Он медленно повернулся в оранжевом газе, удивляясь страху в словах Скитале. Или же лицедел успел предать их? Он не мог заглянуть в будущее, проверить, так ли это. Грядущее бурлило мутным ручьем, клокотало на камнях-пророках.

— Мы все уже заражены ею, — отвечал Скитале, напоминая себе, что интеллект Эдрика, увы, ограничен. Как бы намекнуть, чтобы гильдиец понял?

— Но ведь когда мы уничтожим его, — проговорил Эдрик, — зараза…

— Следовало бы оставить тебя в невежестве, — усмехнулся Скитале, — но долг не позволяет. К тому же это опасно для всех нас.

Эдрик дернулся, взмахнул перепончатой ногой, остановился, всколыхнув облака оранжевого газа.

— Странные речи, — неуверенно сказал он.

Более спокойным тоном Скитале проговорил:

— Да, власть Муад'Диба уже готова взорваться, развалиться на части, которые будут разлетаться столетиями! Разве ты не видишь этого?

— Гильдии приходилось иметь дело с религиями, — запротестовал Эдрик. — И если новая…

— Это же не просто религия! — попытался растолковать Скитале, подумывая, что сказала бы Преподобная Мать, если бы оказалась свидетельницей суровой трепки, которую ему пришлось задать собрату-заговорщику. — Эта государственная религия — нечто совершенно иное. Муад'Диб повсюду насажал своих квизара тафвид, и они подменили собой былые правительства. Эта власть не имеет постоянных представительных органов, не имеет посольств. И то и другое подменяют епископы, которым и принадлежит власть. Люди завистливы.

— Но пока их ничто не соединяет, с ними легко справиться поодиночке, — отозвался Эдрик с самодовольной усмешкой, — стоит отрубить голову, и тело упадет на…

— У этого тела две головы, — заметил Скитале.

— Сестра… которая может выйти замуж.

— Которая выйдет замуж.

— Скитале, мне не нравится этот тон.

— А мне не нравится твое невежество.

— Ну и что, если она выйдет замуж. Как это скажется на наших планах?

— Это скажется на целой Вселенной.

— Но ведь они вовсе не уникальны. И я сам, например, обладаю известными силами.

— Ты младенец рядом с ними. Ползешь на четвереньках там, где они бегут.

— И все же они не уникальны!

— Не забывай, гильдиер, что мы, тлейлаксу, некогда сами породили Квисатц Хадераха. Существо, способное лицезреть весь спектакль, разворачивающийся во времени. Это неотъемлемое свойство его, нельзя надеяться на собственную безопасность, угрожая ему. Муад'Дибу, конечно, известно, что удар будет нанесен по его Чани. Значит, мы должны действовать быстрее, чем он. Свяжись с гхолой, заставь его действовать. Я сказал, как это сделать.

— А если я не смогу?

Тогда перуны Муад'Диба поразят нас.

~ ~ ~

О червь пожирающий,

Устоишь ли против стремления необоримого?

Плоть и дыхание влекут бессчетнозубого

В землю начал, дабы

Сокрушить чудищ, в пламени пляшущих.

Нет обличья у многоликого,

Что укрыло бы пламень желания,

Жар божественный, яд устремления.

Пауль хорошенько пропотел в тренировочном зале, фехтуя с гхолой крисом и коротким мечом. Он теперь стоял у окна, глядел на площадь перед храмом и пытался представить себе, что делается с Чани в лазарете. Утром ей стало плохо, шла шестая неделя беременности. Врачей лучше тех, что уже суетились вокруг нее, попросту не существовало. Они известят его, если что-нибудь произойдет.

В полуденном небе над площадью нависали темные пылевые тучи. Такую погоду фримены звали «грязной».

Когда же наконец придет весть от врачей? Секунды осторожно крались мимо него, не решаясь обеспокоить своим присутствием.

Ожидание… ожидание… И Бене Гессерит еще ничего не ответили с Валлаха. Естественно, не без умысла.

Все это он уже видел… когда-то. Но теперь он отгораживал свое сознание от пророчества, желая быть просто рыбой, скользящей в водах времени не по собственной воле, а повинуясь могучим течениям и не сопротивляясь судьбе.

Гхола звенел оружием, разглядывал его. Пауль вздохнул, протянул руку к поясу и выключил щит. Как и всегда, по коже волной пробежали мурашки.

Когда придет Чани, придется встретить ее гнев лицом к лицу, — думал Пауль. Пока еще ему отпущено достаточно времени, чтобы примириться с тем, что его умолчание продлило ей жизнь. Разве он был не прав, предпочитая Чани наследнику? Ах-хх, по какому праву он решил это за нее? Дурацкая мысль. Нечего было и колебаться, зная альтернативу: застенки, пытки, горе… и все остальное, куда худшее.

Он услышал, как отворилась дверь… раздались шаги Чани.

Пауль повернулся.

Лицо Чани дышало убийством. Все прочее: золотое одеяние, подбиравший его широкий фрименский пояс, ожерелье из водяных колец, рука на бедре, возле ножа, внимательный взгляд, мгновенно обежавший комнату, — только подчеркивало грозу на лице. Когда она оказалась рядом, Пауль раскрыл объятия и привлек ее к себе.

— Кто-то, — выдохнула она, уткнувшись носом в его грудь, — все это время потчевал меня контрацептивом… пока я не перешла на новую диету. Будут сложности с родами.

— Но есть же какие-то средства? — спросил он.

— Опасные. Я знаю, кто давал мне этот яд! И возьму ее кровь!

— Сихайя, — шепнул он, еще крепче прижимая ее к себе, чтобы унять внезапную дрожь. — Ты же понесла. Разве этого не довольно?

— Сейчас моя жизнь просто сгорает, — отвечала она, — будущие роды определяют теперь всю мою жизнь. Врачи сказали мне, что все жизненные процессы ужасно ускорились. Я должна есть, есть и есть… Пряность тоже — во всех видах — есть и пить. Я убью ее за это!

Пауль притронулся губами к ее щеке.

— Нет, моя Сихайя, ты никого не убьешь, — и подумал: Любимая, Ирулан продлила твою жизнь. Роды принесут тебе смерть.

Горе грызло кости его, и жизнь утекала… в черную пустоту. Чани отодвинулась от него.

— Ее нельзя простить!

— Кто говорил о прощении?

— А тогда почему мне нельзя просто убить ее?

Вопрос откровенный, чисто фрименский, и Пауль едва сумел подавить истерическое желание расхохотаться, с трудом выдавив взамен:

— Это ничего не исправит.

— Ты видел это?

И то, что он видел, мгновенно предстало перед его умственным взором. У Пауля заныло под ложечкой.

— Видел… видел… — пробормотал он. Все вокруг до мельчайших подробностей укладывалось в будущее, которое буквально парализовало его. Слишком часто он видел все это; какие-то цепи приковали его к этому будущему, которое сладострастным суккубом[15] наваливалось на него. Горло стиснула внезапная сухость. Значит, ведьмин зов проклятого пророческого дара наворожил ему наконец сегодняшний день, не ведающий пощады?