Дюна. Первая трилогия - Фрэнк Герберт

Пауль посмотрел налево. Песчаные облака, как разрезные жалюзи, перегородили небо. Воздух за фильтрами дистикомба казался столь же сухим, как посреди хайрега.

Конечно, он был не один, десница службы безопасности вовсе не расслабилась с тех пор, когда он перестал прогуливаться по ночам в одиночку. Высоко над головой как бы случайно пролетали орнитоптеры с приборами ночного видения и контрольными приемниками, следящими за укрытым в его одеянии передатчиком; проверенные люди патрулировали улицы. Прочие разбредались по городу, рассмотрев и запомнив Императора в его фрименском обличье: дистикомб, Пустынные сапоги-тимаги. Грим делал его кожу более темной, за щеки были вставлены пластиковые вкладыши. Слева у подбородка торчала трубка дистикомба.

С противоположного края мостика Пауль оглянулся назад. Около каменной решетки, скрывавшей вход в его апартаменты, что-то шевельнулось. Конечно же, Чани. «Пошел искать песка в Пустыне», — говорила она в таких случаях.

Ничего не знает, — думал он. Приходилось выбирать меньшее из страданий, но теперь уже даже самое малое становилось непереносимым. В последний раз тау чуть не выдало все его чувства, счастью, она неправильно их истолковала… Она-то думала, что страхи его вызваны неизвестностью.

Если бы только не знать ни о чем, — думал он.

Он сошел с моста и вошел в верхний коридор. Повсюду там были плавающие лампы, торопились по делам люди. Квизарат не дремал. Внимание Пауля привлекли таблички над дверьми, прежде он не обращал на них внимания: «Скорая торговля», «Ветровые конденсаторы и дистиллирующие устройства», «Перспективные пророчества», «Испытания Веры»…

Надо всем этим можно было повесить одну общую табличку — «Распространение бюрократии».

В его Вселенной само собой зарождалось новое существо: чиновник гражданский и религиозный. Вступая в Квизарат, он чаще всего был новообращенным. Ключевые посты занимали фримены, зато эти кишмя кишели во всех нишах пониже. Они могли позволить себе меланжу — и как свидетельство богатства, и в гериатрических целях. Они держались в стороне от властей: Императора, Гильдии, Бене Гессерит, Ландсраада, правящего семейства и Квизарата. Рутина и отчетность были их истинными божествами. Им служили ментаты, они пользовались изощренными системами ведения документации. Целесообразность была главным понятием в их катехизисе. И на словах всякий из них открещивался от идей, против которых выступил Джихад Слуг. Да, машина не может быть подобием человеческого разума. Но на деле любой из них явно предпочитал машины людям, статистику личности и общий подход личным контактам, требующим воображения и инициативы.

Выходя на пандус с другой стороны здания, Пауль услышал, как зазвонили колокола, созывая на вечернюю службу в Храм Алие.

В тревожном перезвоне колоколов странным образом слышалась вечность.

Располагавшийся по ту сторону заполненной народом площади храм еще не успел потерять новизну, и обряды его были придуманы недавно. Но что-то в этом здании, высящемся на краю Арракинской впадины, свидетельствовало о противоположном. Быть может, потому, что песок и ветер уже начинают точить камень и пластик, или потому, что прочие сооружения словно жались к нему. Храм казался древним, исполненным тайн и традиций.

Пауль отдался напору толпы. На этом настоял единственный оказавшийся неподалеку сопровождающий. Быстрое согласие Пауля вовсе не обрадовало службу безопасности. Еще менее того — Стилгара; больше всех беспокоилась Чани.

Несмотря на обступившую толпу, он ощущал странную свободу в движениях, его старательно обходили, не задевая; горожан и паломников учили правильно обходиться с фрименами. И он держался как человек из глубокой Пустыни. Такие легко вспыхивают гневом.

К ступеням храма подходили быстрее, напор толпы даже увеличивался. Теперь окружавшим трудно было избегать столкновений с ним и отовсюду неслись ритуальные извинения: «Прошу прощения, благородный господин. Увы, я был неловок», «Простите, почтеннейший, но такой давки я еще не видел», «Извиняюсь, святой человек, какой-то грубиян подтолкнул меня».

После первых извинений Пауль уже не обращал внимания на последующие. За ними не было ничего, кроме ритуального страха. Ему даже подумалось — как далеко ушел он от родного Каладанского замка! Где впервые поставил он ногу на путь, что привел его на эту людную площадь, в столицу планеты, находящейся в невероятной дали от Каладана? И вступал ли он на эту тропу вообще? Разве хоть однажды в жизни действия его определялись только одной причиной? Сложные мотивы, комплексы побуждений действовали на него; подобного переплетения реальности не ведал никто из людей во всей истории человечества. Пауля все преследовало ощущение, что он может еще уклониться от поджидающей его в конце концов участи… но толпа валила вперед и с легким головокружением он подумал, что заблудился, потерял свой собственный путь по жизни.

Толпа несла его вверх по ступеням под портик храма. Голоса приумолкли. Запахло страхом — едким и кислым, как пот.

Псаломщики-аколиты уже начали службу. Простой речитатив их заглушал прочие звуки — перешептывание, шелест одежд, шарканье ног, покашливание, — гимн говорил о Дальних Краях, которые в священном трансе посещает Великая Жрица.

Она едет на великих червях пространстваСквозь бури и ураганыВ страну тишины и покоя.И хранит уснувших у логова змей,Облегчает жар Пустыни,Прячет нас в прохладной тени.Это блеск белых зубов ееВедет нас в ночи,Это пряди волос ееУводят нас в небо;Благоухание, ароматы цветочныеОкружают ее.

Балак! — по-фрименски подумал Пауль. — Будь осторожен! Она может быть разгневана.

Вдоль стен портика высился ряд светящихся трубок, выполненных в форме свечей. Они мерцали, тем самым пробуждая древние воспоминания в душе Пауля… так и было задумано. Хитроумный замысел, атавизм. Пауль ненавидел себя: ведь и он приложил руку к этому обману.

Через высокие металлические двери толпа втекала в огромный неф, во мраке его высоко над головой играли огоньки, вдали ярко светился алтарь. Пляшущие огни за этим обманчиво простым сооружением из черного дерева, украшенным изображениями на темы фрименских мифов, в сочетании с полем пред-двери[17] создавали впечатление северного сияния.

Семь рядов служек, выстроившихся под этим призрачным занавесом, обретали совершенно странный вид: чернели их одежды, белели лица, в едином порыве открывались и закрывались рты.