Сталин. По ту сторону добра и зла - Александр Ушаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Коба не обращал на многочисленных зрителей ни малейшего внимания. Все его мысли были уже на съезде, и он даже не сомневался в том, что не привыкший проигрывать Ленин отыграется в Лондоне за поражение на предыдущем съезде.
Вождь был несказанно зол на меньшевиков, которые устроили над ним партийный суд после его обвинений Дана и других меньшевистских лидеров в сделке с кадетами на выборах во II Государственную думу, обвинив его самого в клевете.
И Коба не ошибся. V съезд, состоявшийся в апреле—мае 1907 года в Лондоне, проходил под аккомпанемент большевиков (меньшевиков на нем было меньше) и тем не менее, к величайшему негодованию вождя, признал необходимым в условиях спада революционного движения распустить боевые дружины и свернуть партизанское движение.
Конечно, Коба был озадачен, однако Ленин успокоил его. «Когда я вижу социал-демократов, — не скрывая недовольства роспуском боевых дружин, именуемых в уголовных кодексах всего мира «бандами», сказал он в частной беседе Сталину, — горделиво и самодовольно заявляющих: мы не анархисты, не воры, не грабители, мы выше этого, мы отвергаем партизанскую войну, тогда я спрашиваю себя: понимают ли эти люди, что они говорят?»
Многие социал-демократы, возможно, и не понимали, а вот Коба понял своего кумира прекрасно. Да и как не понимать? Сколько раз, представляя себя на месте легендарного разбойника, грабил он богатых, и раздавал их имущество бедным, и не испытывал при этом ничего, кроме радости. И могли он теперь, когда его вождь говорил ему «иди и отними!», подвергать его слова сомнениям и заводить волынку о какой-то там морали! Да нет, конечно, цель, как было уже сказано, оправдывала средства, а цель у них была святая. И, конечно, они договорились...
В Лондоне Коба впервые увидел одного из главных ораторов партии — Троцкого, и он очень не понравился ему. Троцкий уже тогда отличался непомерным высокомерием и нежеланием опускаться до общения с рядовыми членами партии, да еще с совещательными голосами, с какими Коба присутствовал на съезде. И когда после одного из заседаний Ленин остановил проходившего мимо Троцкого и представил ему «товарища с Кавказа», Троцкий поморщился так, словно у него заболели зубы. Удостоив «товарища» презрительным взглядом, он быстро пошел прочь. Позднее он скажет, что узнал о присутствии на V съезде Сталина только из его написанной французским автором Б. Сувориным биографии.
А вот сам Сталин навсегда запомнит эту встречу. Брезгливый взгляд Троцкому он никогда не простит. Впрочем, была у него и еще одна причина (и куда более веская), по какой он невзлюбил Троцкого. Объявив себя выше «всех фракций», Лев Давидович, по его мнению, превратился в «красивую ненужность». И в то время, когда он вел полную приключений и невзгод подпольную жизнь, находились люди, которые говорили ради того, чтобы говорить...
Даже при всей своей неприязни к Троцкому Коба не мог не признать, что Лев Давидович на самом деле был великолепным оратором, но уже тогда почувствовал и его слабость. Да, Троцкий много и красиво говорил, а высказавшись, неожиданно для всех исчезал. В своих выступлениях он напоминал собой не участника, а слетевшего с небес небожителя, который, выполнив свое дело и наставив простых смертных на путь истинный, мгновенно возвращался на небо. Ангелы, насколько это было известно Кобе, никогда не оставались среди людей и не интересовались такими простыми вещами - есть ли у них хлеб.
Вся сила таких людей исходила от их проникновенных и действительно способных своими речами зажигать на какое-то время слушателей. Ну и, конечно, вся эта теоретическая риторика вряд ли могла произвести яркое впечатление на практика Кобу. Уже тогда он слабо верил в долговременные истерики и собирался строить свое будущее на куда более прочной основе. Что в конце концов в отличие от блестящего Льва Давидовича он и сделал. И пока тот произносил речи, Сталин завоевывал союзников. Не мог он не отметить и то, что большинство их противников составляли евреи.
Конечно, это не добавляло им любви Кобы. И, вернувшись после лондонского съезда в Тифлис, он весьма едко отозвался о них. «По этому поводу, — усмехнулся он, рассказывая о съездовских встречах, — кто-то из большевиков (кажется, тов. Алексинский) заметил, шутя, что меньшевики — еврейская фракция, большевики — истинно русская, стало быть, не мешало бы нам, большевикам, устроить в партии погром». Коба явно шутил, но глаза его говорили совсем о другом, и ни у кого из присутствующих не возникло сомнений: прими большевики такое решение, и Коба с большим удовольствием осуществил бы свою пока еще шуточную угрозу.
Что же касается самого лондонского съезда, то Коба видел его значение прежде всего в «фактическом объединении передовых рабочих всей России в единую всероссийскую партию под знаменем революционной социал-демократии». В Лондоне он еще больше убедился в силе большевизма, и в своем определении его он был предельно лаконичен. «Большевизм, — заявил он, — это тактика пролетариев».
Сразу же после съезда в Лондоне состоялось заседание большевистской фракции, на которой было решено укрепить Бакинскую организацию. Оно и понятно: отношения с закавказскими меньшевиками, среди которых было достаточно сынов Израиля, обострялись с каждым днем, и для борьбы с ними нужен был твердый и закаленный партиец...
Не прошло после лондонского съезда и двух недель, как в стране резко обострилась политическая ситуация. Уставшее от демократии правительство поставило точку на конституционных играх и разогнало II Думу. Начался период «столыпинской реакции» и твердой власти. Столыпин шутить не собирался и думал не о «великих потрясениях», а о «великой России». Охранка свирепствовала, и многие видные революционеры оказались в тюрьмах.
Однако Коба и не подумал уходить в тень. От своих людей он узнал, что тифлисская контора Государственного банка получила из Санкт-Петербурга 375 тысяч рублей пятисотрублевыми ассигнациями и 13 июля будет их перевозить.
Случай был удобный, и Коба имел прекрасную возможность порадовать Ленина, хотя сам и не собирался принимать участие в возможной перестрелке. Да и зачем, если у него был Камо со своими подручными. Они обговорили все детали, и на следующий день Тер-Петросян с пятидесятью боевиками появился на Эриванской площади в форме офицера. Около одиннадцати часов показались два экипажа, в одном из которых находился кассир с деньгами, в другом — четыре вооруженных солдата. Экипажи сопровождали пятьдесят казаков.
Камо отдал команду, и в казаков полетели бомбы. Взрывом кассира выбросило из фаэтона, испуганные лошади понесли, однако не растерявшийся Камо бросил им под ноги еще одну бомбу. Фаэтон опрокинулся. Камо схватил деньги и мгновенно исчез. Понятно, что предпринятые полицией меры не дали никакого результата, и деньги, которые в это время хранились под диваном директора Тифлисской обсерватории, так и не были найдены. Камо отвез их в Финляндию, где и передал Красину. Ленин мог быть доволен и, по всей видимости, произнес не одно доброе слово, вспоминая так вовремя подвернувшегося ему под руку грузина.
Но радовался он рано. Деньги были в крупных купюрах, и их номера были сообщены не только российским, но и заграничным банкам. И хотя небольшую сумму Литвинову с помощью французских коллег удалось обменять, большую их часть Ленин приказал сжечь. Ну а непосредственного руководителя ограбления арестовали в Германии по доносу провокатора...
И этот по-своему весьма интересный человек стоит того, чтобы о нем рассказать подробнее. Симон Тер-Петросян тоже родился в Гори и с ранних лет смотрел на своего приятеля Сосо снизу вверх, чем несказанно бесил своего отца. «Что вы нашли в этом голодранце Сосо? — возмущался он. — Разве в Гори нет достойных людей? Не доведет он вас до добра». «Однако все было тщетно, — рассказывала сестра Камо. — Сосо притягивал нас к себе как магнит. Что же касается брата, он был им словно околдован».
Симону исполнилось всего шестнадцать лет, когда его выгнали из училища за богохульство. Учиться он не имел никакого желания и потому отправился в Тифлис, где встретил Сталина и с радостью стал работать с ним. Со своей смелостью, склонностью к авантюризму и мгновенной реакцией он был создан для самых опасных дел.
Не знавший жалости, он стал палачом партии и расправлялся с выявленными провокаторами, затем доставлял в Россию купленное за границей оружие. После ограбления Тифлисского банка Камо оказался в Германии, где и был арестован. Четыре года он симулировал сумасшествие и в конце концов был передан российским врачам. Военный суд направил его на новую экспертизу в больницу, однако он бежал.
В сентябре 1912 года Камо попытался ограбить почту на Коджарском шоссе. Его арестовали и приговорили к смертной казни. Однако его спасла амнистия в честь 300-летия дома Романовых, и он получил всего двадцать лет каторги. Осенью 1919 года он «работал» в независимой по тем временам Грузии, где убирал нежелательных большевикам политиков. После очередных арестов и побегов Камо прибыл в Москву. Ленин предложил ему поступить в Академию Генерального штаба, но Камо лишь усмехнулся в ответ. И тогда Ленин отправил его в распоряжение заместителя Троцкого Э.М. Склянского, рекомендовав «как человека совершенно исключительной отваги, насчет взрывов и смелых налетов особенно». Иными словами, как диверсанта и террориста.