Анна и Черный Pыцарь - Финн

— Все в порядке, Финн? Он извинился?

— Он не говорил того, что ты подумала. Он сказал совсем другое слово.

— Какое слово?

— Он назвал тебя катахрезой.

— Это плохое слово?

— Ну, не совсем. Это то, что называется «фигура речи». Пей чай, пока горячий.

Откуда-то из глубины памяти предков я, порывшись, извлек пример.

— Это как люди говорят, например, «красные чернила», или «цветное белье», или еще что-нибудь вроде этого. Это когда два слова противоречат друг другу буквально — чернила, они же черные, а тут они красные, — но вместе они имеют нормальный смысл. Вот так мистер Джон тебя назвал, а вовсе не которезкой.

— Ой, — сказала она, подумав, — это же совсем другое. Тогда все в порядке. Я думала, он сказал не это.

— Нужно быть осторожным, — добавила она, еще подумав, — правда, Финн? Я же катахреза, да, Финн?

То же самое она с гордостью сообщила бармену за стойкой. По-видимому, его эта идея не впечатлила.

— Я устал, — пожаловался я. — Можно я уже пойду домой спать?

Сколь велика была моя радость, когда она согласилась, что это хорошая идея!

Когда мы наконец ввалились в дом, сверху раздался крик мамы:

— И где же это, интересно, вас двоих носило? Уже почти утро!

— Охотились на катахрезу, — с гордостью проорал в ответ я.

— Молодцы! — пришел ответ.

Только когда я снова был в постели, до меня вдруг дошло, насколько странной была эта ночь. «В стилистике — сочетание слов с несовместимыми лексическими значениями, образующее, однако, своеобразное смысловое целое», — гласила посвященная катахрезе статья в словаре. Кажется, Джон был не так уж и неправ. Анна была форменной катахрезой, и, если уж на то пошло, вдвоем они составляли еще одну, не менее впечатляющую. Все, что оставалось мне, — «быть осторожным».

С течением времени я все больше и больше укреплялся в этом чувстве. На теперешний момент я уже так привык к тому, как оба выражают свои мысли, что вполне мог переводить идеи Джона на понятный Анне язык и делать то же самое для Джона, когда ему случалось заблудиться в ее фантазиях. Должен признаться, это было вовсе не легко. Его по-прежнему многое ставило в тупик, многое причиняло боль и смущение, но с течением времени, и это было совершенно очевидно, он начал утрачивать те нетерпимость и озлобление, тот яд, которые столь часто выказывал поначалу в общении с ней. Все его острые углы, о которые можно было так легко пораниться, постепенно смягчались. Что же до Анны, то она ни на йоту не утратила своего волшебства, но в чем-то научилась говорить именно то, что хотела сказать. Не то чтобы это проявлялось всегда и во всех ситуациях, но тем не менее. Возможно, дело было и в том, что она попросту росла. Бедняге Джону приходилось воистину несладко. Никаких откровений, никаких блистательных прозрений — только медленный прогресс, и тот с большим трудом. Причем в каком направлении они двигались, ему было непонятно. Ей — и того меньше. А уж обо мне и говорить не приходилось.

Джон решил, что Анна должна в полной мере почерпнуть от сокровищницы его знаний, так что мы втроем договорились, что будем время от времени отправляться на целый день в один из музеев Южного Кенсингтона. Мне не хотелось расстраивать его, и потому я не стал сообщать, что мы почти везде уже побывали и что Анне там было не особенно интересно.

Так что в одно прекрасное утро возле центрального входа в музей ошивалась целая стайка детей в количестве приблизительно восьми штук, явно и несомненно жаждущих просвещения. Я даже попросил Милли пойти с нами и помочь мне приглядеть за ними. Мне совершенно не улыбалась перспектива гоняться за ребятней по всему музею. К счастью, она согласилась.

Прибыл Джон, готовый набить наши головы знаниями под самую завязку. В центре огромного холла красовалась впечатляющая модель блохи человеческой, размером гораздо крупнее Анны. Последняя обогнула ее, рассматривая с выражением глубокой подозрительности на лице. Красноречивое покачивание головой говорило, что она осталась о блохе весьма невысокого мнения и ее совершенно не интересовало то, что Джон или кто бы то ни было еще могли о ней сообщить. Я неоднократно пытался обратить внимание Джона на то, что у них с Анной явно было что-то общее. Это общее вызывало у меня такое чувство, будто у меня чешется где-то, куда я никак не могу достать, но Джон в ответ всякий раз только хмурил брови. После нескольких месяцев общения с Анной я уже все знал об этой умственной чесотке, но Джон этого на себе еще не испытал. Еще испытает, дай только время. Я вовсе не собирался защищать его от Анниных пыток. Он был достаточно взрослым, чтобы самому о себе позаботиться.

— Финн, — спросил он у меня, — Анна уже была в зале динозавров?

— Не уверен. Нет, не думаю.

— Отлично! В таком случае мы просто обязаны на них посмотреть. Полагаю, она будет крайне впечатлена.

Мы осмотрели всяких бронто-, стего-, ихтио- и прочих товарищей, имена которых никто, кроме Джона, не был в силах произнести, и наконец остановились перед старым добрым Tyrannosaurus Rex. Джон засыпал нас по самую маковку фактами и цифрами, имеющими отношение к старине Рексу, но эти миллионы лет почему-то не произвели ровным счетом никакого впечатления на детей.

— Не хотелось бы повстречаться с ним в темном переулке, — заметила Милли.

Бомбомское «вот блин!» совершенно истощило ее словарный запас.

Мэй издала нечто восторженное, но малоприличное, разнесшееся эхом по всему залу. Несколько голов на мгновение повернулись в нашу сторону. И в самом деле, что еще можно сказать по поводу старины Рекса? «Срань господня!» суммирует весь возможный спектр мнений.

Мы двинулись дальше к новым чудесам. Джон продолжал без остановки сыпать фактами стомиллионолетней давности. Я знал, как легко потерять Анну и, если уж на то пошло, потеряться самому, особенно когда она принимается над чем-нибудь думать. Поскольку во время очередной инспекции ее с нами не оказалось, мне пришлось отправиться назад искать ее. Она стояла перед стариной Рексом — крошечный гномик перед грудой зубов и когтей — и размахивала своей сумкой. По тому, как именно она размахивала сумкой и глядела на него, было совершенно ясно, что она его ни чуточки не боится. Если ее не пугал сам Старый Ник, то у старины Рекса просто не оставалось шансов.

— Давай жми за мной, а то сейчас получишь сумкой.

В ответ она ухмыльнулась и наморщила нос. Мы двинулись на поиски Джона и остальных. Когда мы их обнаружили, Джон как раз пытался объяснить Мэй, что данный экспонат называется Утконосый Платипус, а вовсе не платконосый уткопупс. Несмотря на все его усилия, бедной зверушке суждено было навсегда остаться платконосым уткопупсом!

После часа или двух таких мучений было наконец принято решение, что мы все идем в сад, чтобы там пожрать наши сандвичи, аки волк овцу. Мы с Джоном сели на скамейку, а остальные развалились на траве. Джону, естественно, захотелось знать, что Анна думает обо всех этих динозаврах.

— Ну как, они тебе понравились, малышка?

— М-м-м… — осмысленно отвечала она.

— Они тебя напугали?

Она отрицательно помотала головой.

— Так что же ты о них думаешь?

Некоторое время она раздумывала, глядя ему прямо в глаза, а потом решительно выдала:

— Мяса мало!

Это было не совсем то, что старый Джон ожидал услышать, поэтому он принялся прилежно объяснять ей, что плоть ящеров сгнила миллионы лет назад. Особого успеха это не возымело.

— Угу, я знаю, Финн, мне говорил.

Джон и понятия не имел, какое значение она вкладывала в словосочетание «мало мяса».

— Вы думаете, нашей юной леди все это нравится, Финн? — спросил он меня. — Не слишком ли это для нее?

— Думаю, нет, Джон. Уверен, она почти все усваивает.

— Она кажется такой спокойной, это на нее не похоже. Я даже спросил, может, ей не по себе.

— Не обращайте внимания, Джон. Она думает, вот и все. Пытается все связать вместе. Разработать, как она это называет. Она часто так делает.

— Было бы интересно хотя бы на минутку посмотреть, что творится у нее в голове.

— На вашем месте, Джон, я бы не пытался. Вы никогда не найдете дороги обратно, а кроме того, я не уверен, что там осталось хоть немного свободного места, учитывая, чем и в каких количествах она набивает свою башку.

— Возможно, вы правы, Финн. Что меня действительно озадачивает, так это как перед лицом таких свидетельств люди еще могут верить в то, что Библия говорит правду. Я просто не могу понять, как теория Книги Бытия может устоять против этих фактов.

— Честно говоря, я не вижу в Библии никакой теории. Она просто создает определенное настроение.

Никто из нас не обратил внимания, что Анна стоит поблизости и слышит каждое наше слово. Однако в ответ она ничего не сказала, а только шмыгнула носом.