Анна и Черный Pыцарь - Финн

Мисс Хейнс никогда не была в состоянии понять, почему Анна иногда останавливалась и принималась медленно кружиться на месте. Для Джона это тоже не было новостью. Он потратил не один час, выясняя подробности, но ее идеи относительно рисования кругов не совпадали с его представлениями. Она попыталась просто и ясно объяснить ему, что это — как быть одновременно двумя разными людьми. Может быть, даже больше, чем двумя. В конце концов, если вы стояли на одной стороне дороги, то для вас круг рисовался в одну сторону, а если на другой — то определенно в другую, и это действительно было как быть двумя разными людьми! Как-то раз она спросила меня, что такое «порочный круг» и всякие другие вещи, о которых говорят взрослые, типа «читать между строк», что вообще было совершенной глупостью, потому что каждому известно, что между строк ровным счетом ничего нет.

Я очень редко отправлялся в Рэндом-коттедж в одиночестве, но, когда это случалось, я проводил больше времени в разговорах об Анне, чем за работой в саду. Джон хотел знать обо всем, что она сказала, сделала и придумала с тех пор, как он в последний раз ее видел. По большей части мы приезжали вместе, причем она восседала у меня на руле, если же с нами отправлялась Бомбом, то мы ехали на автобусе и при условии, что погода была теплой и солнечной, они обе усаживались у ног Джона, и он слушал их неумолчный щебет. Когда он чувствовал себя лучше, то присоединялся к их незамысловатым играм.

— Никаких усилий, Джон, помни, что сказал доктор, — напоминала ему Арабелла.

— Проклятие. Принесите мне выпить, Финн, и себе тоже возьмите, да захватите что-нибудь для детей.

Поскольку мы наведывались к Джону очень часто, он всегда держал про запас лакомства и напитки для детей.

Я нередко думал, что Анне следовало бы родиться горной козой: она перескакивала с предмета на предмет с резвостью, достойной этого животного, что очень часто нервировало учителей, а меня вгоняло в краску. Возле моста была огромная стройка, которая причиняла массу неудобств окрестным жителям, не устававшим на нее жаловаться. Штабеля кирпичей, труб, досок, цемент, песок и кучи мусора. Никому не приходило в голову посмотреть на это с той точки зрения, что в один прекрасный день весь этот бардак превратится в здание. Именно в таком духе Анна рассматривала обучение в школе и прочие свои исследования. Что-то было хорошо, и она с удовольствием этим занималась, а остальное ее не интересовало, и она не видела в нем никакой пользы. Учителя этого решительно не понимали, но, в конце концов, кто знает, как все обернется, так что я приготовился ждать. Будущее обещало быть блестящим, и мне этого вполне хватало. Забавно, как обычно ведут себя взрослые. Они выбрасывают прочь самые важные вещи. Например, тот одуванчик, который выкопал Джон у себя в саду.

— Можно мне его? Пожалуйста!

— Зачем он тебе? Их же так много повсюду. Это просто трава, докучный сорняк.

Анна рассматривала их совершенно по-другому. Одуванчик должен был жить в каком-нибудь хорошем месте, поэтому она пересадила его на клумбу в парке. Правда, он там надолго не задержался. Преподобный Касл был оскорблен до глубины души, когда обнаружил Анну сажающей многострадальный одуванчик посреди церковного двора, и сообщил ей об этом в весьма недвусмысленных выражениях. Незадолго до этого он как раз рассказывал пастве, как Господь разобрался со всеми растениями и решил, что это хорошо, и Анна была с ним совершенно согласна. Если бы только взрослые могли видеть вещи так, как видела их она, все было бы гораздо проще, но они почему-то этого не желали, так что мама в конце концов оказалась обладательницей самого лучшего в округе садика сорняков. Вне всяких сомнений, нужно быть полным идиотом, чтобы не признать, что сорняки, если за ними правильно ухаживать, выглядят просто великолепно, и Анна с удовольствием занималась этим.

Невзирая на муки мисс Хейнс и озабоченность Джона по поводу неорганизованности ее ума, Анна продолжала везде выискивать растения, которые, с точки зрения мистера Бога, были хороши. То, что подчас их можно было найти в самых неожиданных местах, ее совершенно не останавливало. Они росли в трещинах стен, на пустырях и в прочих совершенно неприспособленных для этого местах, и выдергивать их оттуда было в корне неправильно. Все сущее представлялось ей удивительным и прекрасным, если только у вас достанет ума остановиться и внимательно посмотреть. Зачем портить игру мистеру Богу, если он считает, что все это очень важно? Отношение Анны ко всему творению именно этим и определялось. Быть может, если бы Джон как-нибудь проснулся посреди ночи, как это часто делал я, он бы понял Анну гораздо скорее. На самом же деле такое с ним случилось всего один раз, причем он умудрился обвинить в этом меня. Если бы только Анна умела читать мои сны с такой же легкостью, с какой читала мысли, она бы не стала злоупотреблять этим и так часто будить меня в два часа ночи. Во сне мне никогда не удавалось дойти до самой приятной его части. Как было бы здорово хотя бы раз запустить руку в сундук с деньгами, который я как раз получил в наследство, о чем мне с довольной миной рассказывал очень милый с виду адвокат, — но, увы, этому так и не суждено было случиться. На этот раз меня разбудила фраза: «Финн, а что такое которезка?»

— Финн, а что такое которезка? — Она увлеченно барабанила мне по грудной клетке. — Мистер Джон сказал, что это я.

— Не ты, Кроха. Может быть, я? Уверен, это не ты.

— Нет, я, Финн. Он сказал, что я которезка. Ты должен ему сказать, чтобы он меня так не называл. Скажи ему!

— Разумеется, скажу, в следующий же раз, как увижу его. Обещаю.

— Нет, сейчас, Финн. Скажи ему сейчас!

— Думаю, ему вряд ли понравится, если его разбудят в такое время суток.

— А мне плевать. Скажи ему немедленно, что я не которезка.

В ее голосе так явно слышались слезы, что не оставалось ничего другого, кроме как сказать ему сейчас. Мы вышли из дому и направились к ближайшей телефонной будке. По дороге я попытался убедить ее, что он ни за что не стал бы такого говорить.

— Но он же сказал, Финн! Он правда сказал.

Полагаю, любой, кто осмелился назвать маленькую девочку вроде Анны которезкой, заслуживает того, чтобы его разбудили в любой час дня и ночи. В любом случае телефон стоял непосредственно рядом с его кроватью, и, чтобы ответить на звонок, ему бы даже не пришлось оттуда вылезать. В отличие от меня, которому нужно было для этого встать, одеться и пройти пешком почти полмили. Анна несколько раз пыталась набрать номер, и наконец телефонистка смогла установить соединение. Я придвинулся так близко к трубке, как только мог. Некоторое время оттуда доносились гудки, а потом раздался его голос:

— Джон Ходж у телефона.

— Финн, скажи ты. Скажи ты!

— Ну уж нет. — Я помотал головой. — Твоя идея, сама и разговаривай.

— Мистер Джон, это Анна! — заорала она в трубку.

— Здравствуй, Анна. Что тебе нужно? С тобой все хорошо? А с Финном?

— Да, мистер Джон. Финн тут. Он хочет с вами поговорить. — И, всхлипнув, она сунула трубку мне в руки.

— Джон, что это за история с обзыванием Анны которезкой? Она утверждает, что вы так сказали, и весьма расстроена по этому поводу.

— Дай ее сюда, Финн. Ради всего святого, дай ей трубку.

— Анна, дорогая, — сказал он. — Я бы никогда не стал называть тебя которезкой. Я просто не мог этого сделать.

— Нет, могли, мистер Джон. Я сама слышала, как вы сказали: «Она — самая отъявленная ходячая которезка, какую я только встречал!»

— Нет-нет, милая моя Анна, ты ошиблась. Никакая не которезка, я сказал, что ты — катахреза.[17] Дай мне лучше обратно Финна, я все ему объясню.

— Вот ведь чудак-человек! — вмешался вдруг некий голос. — Думать надо головой, прежде чем пугать малое дитя.

— Мадам, немедленно положите трубку. У нас очень важный разговор.

— Вот об этом я вам и говорю, — сурово отбрила его телефонистка. — Вас обоих в тюрьму надо посадить за то, что пудрите ребенку мозги вашими глупыми хрезами. А ей, между прочим, давно пора быть в постели. Мой вам совет, отведите ее домой и погладьте по головке, чтоб быстрее уснула.

— Мадам, пожалуйста, положите трубку.

— Финн, — сказал он уже мне, — слово было «катахреза». Катахреза, понимаете, а не которезка.

Слово «катахреза» не входило в мой повседневный словарный запас. Никакой практической пользы я в нем не видел. Единственный раз в жизни, когда мне случилось его слышать, — так это на уроке английского в школе.

— Давай-ка пойдем и выпьем по чашечке, Кроха, — сказал я. — Полагаю, мы это заслужили.

— Все в порядке, Финн? Он извинился?

— Он не говорил того, что ты подумала. Он сказал совсем другое слово.

— Какое слово?

— Он назвал тебя катахрезой.