Апокалипсис (СИ) - Котов Сергей

Я подумал пару секунд. Попробовал войти в режим. Понял, что у меня это не получается. И после этого кивнул.

После укола мне действительно стало значительно лучше. Голова стала ясной, даже усталость и голод будто бы отступили.

— Мне бы хотелось конкретики, — сказал я, — лозунги — это, конечно, хорошо. Но что именно вы от меня требуете?

— Для начала давайте я вам расскажу полный расклад, — ответил старший, — чтобы легче было принимать решение. Итак, мы не ожидали, что вы попадётесь в такую примитивную ловушку. Мы просто использовали все возможные пути — и представляете наше удивление, когда в один прекрасный миг вдруг получили сообщение о том, что птичка в клетке?

Я промолчал. Тюремщик был прав на сто процентов. Я слишком расслабился; слишком уверился в собственной гениальности и непогрешимости — и просчитался в элементарной ситуации. Моим марсианским учителям наверняка за меня было бы мучительно стыдно. Я даже покраснел, представляя реакцию Кая, когда он обо всём узнает…

— Это чтобы вы не переоценивали вашу ценность, — пояснил старший, — вы не учитывались в наших стратегических планах. Но можете помочь. Точнее, мы можем помочь друг другу, если посмотреть на ситуацию объективно и беспристрастно.

— Можно конкретнее, пожалуйста? — спросил я, — тут довольно прохладно. Мне бы хотелось занять более… комфортное положение.

— Вижу, — хохотнул старший, смерив меня взглядом; меня даже передёрнуло от омерзения, когда я понял, на что он намекает. Но всё-таки я выдавил из себя подобие улыбки, — нам нужно знать местоположение артефактов, которые вы называете тюрвингами.

Я поморщился. Моргнул пару раз. Потом ответил:

— Ясно. А что взамен?

— Взамен — жизнь и комфортное обращение. А после нашей победы — свобода. При условии хорошего поведения, разумеется.

— Звучит заманчиво, — я цокнул языком.

Мои тюремщики растерянно переглянулись.

— Похоже, слухи о фанатизме русских несколько… преувеличены, — заметил старший.

— Или он с нами играет! — заметил старик.

— Это значит, что мы договорились? — переспросил меня главный тюремщик, — вы дадите нам то, что мы просим?

— Дам, — кивнул я, — без проблем.

— Это… это очень странно… — снова пробормотал старик, — мне отец рассказывал, что русские солдаты выдерживали страшные вещи, но так и не выдавали информацию, которая не имела почти никакого значения… неужели они так… но постойте! — он подошёл ко мне и заглянул в глаза, — вы ведь там были! Вдвоём с товарищем! Там, в Берлине — я пытался рассказать о вас своему отцу, но он отвёл меня через два дня к доктору, который… — старик махнул рукой, — вы понимаете, как много для меня значили все эти годы? Вы, мой страшный мифический враг, из самого детства! Представляете, что я почувствовал, когда узнал от друзей о вашем нападении на хранилище Аненербе?.. Намёк на то, что вы были реальны? И вот — вы передо мной… тогда, когда моя родина переживает величайшее возрождение!

— Я думаю, что… — вмешался главный.

— Ничего вы не думаете! — перебил его старик, — вам даже свою игру начать не удалось бы, если бы не оставшееся патриоты моего поколения! Американцы разучили вас думать!

— Не здесь, — холодно и твёрдо сказал главный, — не сейчас.

— Я хочу видеть его страдания! — настаивал старик, — я не для того спускался в эту преисподнюю и ждал все эти годы! Он! Он должен почувствовать всё сполна! Вы не знаете, каково это — когда вешают лучших людей нации, как… как скот! Десятилетия унижений!..

Главный сделал какой-то знак, и двое других присутствующих подошли к старику, аккуратно взяли его под локти и повели в сторону массивной металлической двери, которая мягко отъехала в сторону при их появлении.

— Он вас водит за нос! — не унимался старикашка, — чем скорее вы отрежете ему яйца, тем раньше поймёте это!

Я поморщился; кажется, главный тоже — но из-за маски сложно было сказать наверняка.

— Вы должны простить своего коллегу, — сказал старший, когда дверь закрылась, — он многое пережил.

— Но остался верен себе, — я закончил фразу, — ничего. Будем считать, инцидент исчерпан. Можно мне теперь одеться?

— Разумеется, — старший кивнул, — сразу, как только дадите первые верифицируемые координаты.

Я вздохнул.

— Вы что, думаете, я настолько хорошо знаю географию, что таскаю в голове глобус с координатной сеткой? — ответил я, — дайте карту. Покажу и расскажу, что знаю.

5

В ситуации силового захвата людьми есть три варианта развития событий. Первый — это полный отказ от сотрудничества, со всеми вытекающими крайне неприятными для здоровья последствиями. Второй — это выполнение требований захватчиков. И, наконец, третий: попытка создать видимость сотрудничества, не подвергая свою сторону конфликта серьёзному риску. Вопреки распространённому мнению, чаще всего используется именно третий вариант. По крайней мере, так говорилось в секретных марсианских учебниках, написанных для спецназа. Не думаю, что их земные аналоги как-то сильно отличаются.

Конечно же, эти варианты годятся только для тех случаев, когда захватчики — люди. Если же не повезло попасть в плен к инопланетянам или паразитарному эгрегору, для начала приходится изучать их возможности. Впрочем, и то и другое я уже проделывал. А вот в руках людей оказался впервые. Точнее, как людей? Видящий, который жаждал провести надо мной одну малоприятную операцию, скорее всего, был одним из проявлений стремительно возрождающегося эгрегора, ещё мало осознанного, а потому особенно злого. Впрочем, в моей ситуации решения принимали именно люди. Поэтому можно было позволить предписанные наставлениями действия.

Та ерунда, которую я гнал на протяжении почти часа наедине с высшим руководством разведки была достаточно похожа на правду, чтобы обеспечить мне несколько комфортных часов. Возможно, даже дней — но я точно не собирался задерживаться в плену настолько долго. Мне нужно было всего лишь сменить обстановку. Ослабить бдительность. И потом — действовать. Физически я мог освободиться ещё там, в камере для допросов. Режим позволял достаточно точно вычислить необходимые усилия и векторы, чтобы порвать ремни. Но я слишком мало знал о системе защиты за железной дверью. Опять пришлось бы импровизировать — что крайне опасно. К тому же появление тюрвинга на допросе я расценивал не иначе как провокацию. Они явно хотели заставить меня продемонстрировать «неизвестные и не задокументированные» возможности, перестраховывались. Значит, их системы защиты были в тот момент на максимуме. Но я не дал им повода их использовать, проявив выдержку.

Сложнее было заставить их поверить, что я оказался готов к сотрудничеству так быстро. Но и тут все прошло достаточно гладко: я рассказал о своём «счёте» к государству Россия за охоту, которую на меня устроили; поведал историю о том, что «хочу блага для всех людей», а для этого важно, чтобы «война закончилась как можно скорее, чтобы сберечь жизни» и «чтобы все тюрвинги, наконец, оказались в одних руках». И для этого совершенно не важно, чьи это будут руки.

Удивительно, но мои тюремщики проглотили это. Даже не поперхнувшись. Их взгляд на вещи, их уверенность в абсолютной правоте собственной стороны заставили меня заподозрить возникновение нового эгрегора, который ещё не осознал себя, но уже близок к этому. Интересно, что получится, если этот гипотетический эгрегор столкнётся с тем, который живёт в видящем и ему подобных? Почему-то мне не хотелось быть рядом, когда это произойдёт.

Впрочем, эту проблему я благоразумно отложил на потом.

После допроса меня отвели в камеру. Увы, она оказалась не настолько комфортабельной, как я рассчитывал: обычное подземелье с некрашеными бетонными стенами в которых, к тому же, были здоровенные щели, откуда несло прелой, земляной сыростью.

Удобства тут были из нержавейки, покрытой слоем известкового налёта, безо всяких перегородок. Кровать была железной, с куцым матрацем, без намёка на постельное бельё. А дверь, к моему сожалению, оказалась бронированной. Я сразу попробовал в режиме просчитать точки уязвимости, но, увы, не преуспел: все найденные изъяны с лихвой покрывались запасом прочности ключевых узлов.