Станешь моей победой - Викки Марино
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не говори о нем! — тут же пресекаю и шиплю, будто пытаюсь стерпеть ожог.
— Хорошо… Хорошо… Ты главное — успокойся.
После звонка еще какое-то время стою в туалете, ожидая, пока все студенты разойдутся по аудиториям, освобождая коридор. И только потом осмеливаюсь выйти из сомнительного укрытия, предварительно оценив обстановку сквозь маленькую щель.
Никого. Пусто. Пора…
Выскочив, несусь без оглядки к эвакуационному выходу. Страх оказаться пойманной вызывает большой приток адреналина. Чувствую, как шальная кровь на бешеной скорости носится по венам, подстегивая.
Быстро спускаюсь на первый этаж, забираю в гардеробе плащ и, проскочив охрану, покидаю стены университета.
Но на улице притормаживаю. Остановившись на крыльце, полной грудью тяну свежий воздух, наполняя легкие. Качаю усиленно, без каких-либо фильтров. И он действует на меня успокаивающе, даже голова немного прояснилась.
Устремив взгляд в небо, щурюсь от яркого солнца. Оно, раскинув свои лучи, приятно согревает кожу. Я бы могла часами нежиться под лучами, наслаждаясь теплом, но не стоит забывать, что я стою около универа, где впервые в жизни прогуливаю пару.
Минуя ступеньки, пересекаю территорию университета, время от времени оборачиваясь. Мне все кажется, что сейчас из окна выглянет преподаватель и поймает меня за прогулом. А потом грозный ректор просто вернет документы без права на восстановление.
Да, я могу накрутить себя настолько, что еще неделю буду страдать и просыпаться ночами в холодном поту!
Осматриваясь, замечаю, что не только я прогуливаю занятия. Еще несколько десятков студентов хаотично перемещаются по территории. Кто-то болтает на лавочках, кто-то сидит в зоне перекуса в наушниках, потряхивая головой. Но особый галдеж, вперемешку со смехом и непристойными разговорами, доносится со стороны парковки.
Там, как всегда, плотничком друг другу стоят крутые машины студентов, словно килька в консервной банке. И чтобы утром найти свободное место, автолюбителям приходится играть в тетрис.
Перебегая парковку, прибавляю скорость. Не знаю почему, но именно в этот момент пульс бахает по нарастающей. А когда раздается рев мотора, душа тут же ухает в пятки.
— Эй, мадонна! — слышу знакомый голос и ускоряю шаг. — Давай запрыгивай в тачку, подвезу!
Едва я успеваю покинуть стоянку и ступить на зебру, дорогу мне преграждает черная БМВ. В диком страхе прижимаю к груди сумку, словно щит, и ногами врастаю в землю, теряя способность двигаться.
— Смелее! — ослепляет меня улыбкой наглец.
— Извини, но с тобой я никуда не поеду, — взволнованно выдвигаю и, приложив немалые усилия, пытаюсь обойти машину. Вот только стоило мне шагнуть в сторону, как автомобиль тут же пришел в движение. — Дай пройти… Пожалуйста, — голос едва до писка не срывается.
— Залетай, говорю, — не сдается Мирон и, выбросив на асфальт сигарету, смотрит на меня так, что сердце тут же совершает остановку. Прямо в глаза. С вызовом. Я же от его сумасшедшей энергии всем телом содрогаюсь.
Не смотреть, не растворяться, не чувствовать…
— Слушай, не знаю, что ты задумал, но… но… — тарахчу, не скрывая раздражения.
— Ты станешь моей победой! — неожиданно и весьма уверенно заявляет Савельев. — Моей… — и, спрятав глаза за темными очками, со свистом срывается с места.
Это что, первоапрельская шутка?
«Ты станешь моей победой!»
Мой организм прекращает работать. Просто отказывают все жизненно важные функции. Я не дышу, не моргаю. Полностью обесточена. Стою с открытым ртом и провожаю взглядом отдаляющуюся машину, пока она не скрылась за поворотом.
«Моей победой…»
«Моей…»
Сознание кружится в каком-то вихре. Все внутренности трещат по швам, и мне с трудом удается сохранить оболочку целой. Разорвет же, уничтожит…
Раз за разом прокручиваю в голове слова Мирона. Они, словно самый опасный яд тут же проникли под кожу, опалили каждую жилу, каждую клетку, поражая сердце. Мне срочно нужен кардиостимулятор!
И знаете, что самое страшное? Чем чаще Мирон оказывается рядом, терзая, нарушая мои границы, тем больше я в нем растворяюсь. Он искусно играет на контрасте чувств, лишая меня возможности думать о чем-то отвлеченном, не позволяет потерять к нему интерес.
Дурак! Дурак! Дурак!
Несколько часов бесцельно брожу по городу, восстанавливая жизненный ритм работы организма. Убеждаю себя, что не стоит зацикливаться на словах Савельева, вот только переключиться ни на что другое не могу.
А вернувшись домой, меня второй раз за день подрывает…
— Это все твоя вина! Если бы ты не шастала по многочисленным мастер-классам и уделяла больше времени воспитанию нашей дочери, ничего бы не произошло! — кричит отец не своим голосом.
— Ты не имеешь права меня в этом обвинять! Это тебя целыми днями дома не бывает! Ты даже ночуешь на работе! — парирует мама, отбиваясь на повышенных.
Становится жутко. Я всего пару раз слышала, чтобы они так ругались. Но тому были веские причины. А сейчас, что произошло?
Внутри все задрожало. Дыхание стало учащенным, поверхностным. И накрывает какое-то нехорошее предчувствие.
Снимая верхнюю одежду, иду на кухню, где застаю маму всю в слезах. Она сидит на стуле, склонив голову, а над ней, словно голодный стервятник, кружит отец. Размахивая руками, он обвиняет ее в безответственности, в том, что она плохая мать, кричит дурниной, упрекая в халатности.
— Что случилось? — спрашиваю несмело, замирая в дверном проеме. До побелевших костяшек сжимаю лямку сумки и нервно кусаю щеку изнутри.
Увидев меня, родители, кажется, сильнее взбеленились.
— Что случилось? Ты спрашиваешь, что случилось? — вскочив со стула, мама тут же несется ко мне и, больно схватив за локоть, силой тащит к отцу. — Скажи мне, Анна Пална, в каком кафе ты была с подругами?
Ноги становятся ватными. Ладони потеют. По позвоночнику бежит мерзкий холодок.
Они все знают. Все. Но… Но как?
— Лгунья! Наглая лгунья! До нас с матерью довели, что вы были не в кафе, в баре, где полно пьяниц и море алкоголя! Знаю, что оттуда ты ушла не одна! — детонирует отец. Вижу, как на его шее пухнут жилы, как раздуваются ноздри и покрывается красными пятнами все лицо. Да, он в бешенстве. — Станислав Евгеньевич был свидетелем того, как тебя, прости Господи, как самую распутную девку, нес на плече какой-то молодой человек! Но Албанцев, в силу воспитания, не стал это выносить на ужине! — отвернувшись, отец одним резким движением руки сносит со стола все, что на нем стояло. — Боже, какой позор! За что мне это?! — схватившись за голову, сильно зажмуривается.
Сказать что-то в свое оправдание не решаюсь. Меня уже поймали на лжи. Да и
