Последнее слово за мной - Паула Уолл

— Дети как кошки, — промолвила Реба Эрхарт, выискивая в блюде с жареной курицей крылышко, чтобы перебить сладкий вкус во рту. — Вечно тянутся к тем, кому не нужны.

Дот скрестила руки на груди и укоризненно покачала головой.

— Бедное дитя стосковалась по женскому вниманию. Миссис Микс говорит, что его мамаша о дворовых собаках заботится больше, чем о собственном сынишке.

— Вот бли-ин! — протянула Шарлотта.

Подхватив мальчугана, она усадила его на колено. Ей до последнего удавалось сохранить равнодушный вид, но тут Адам-младший доверчиво привалился к ней спиной. Ее руки невольно обхватили его маленькое теплое тельце.

— А знаешь, как делают самые крепкие мечи и шпаги? — прошептала Шарлотту мальчику на ухо, покачиваясь с ним на кресле. — Сначала долбят молотком, пока меч не станет плоским, а потом суют в огонь.

Стараясь не шевелиться, ребенок слушал с такой сосредоточенностью, на какую был способен не всякий мужчина.

— Ну ты и храбрец. Из тебя вырастет настоящий мужчина.

Но только время покажет, сбудется ли пророчество Шарлотты.

Усевшись на могильную плиту Клива Уилсона, Кайенн Мерривезер пристально, будто ворон, вглядывалась вдаль. Она рассудила, что Клив не стал бы возражать против такой вольности, при жизни он частенько пытался усадить ее к себе на коленки — ей тогда не было и двенадцати.

Кладбище — оно как сад. А человеческие жизни как плоды. Одни сладкие. Другие — горькие, как лимонная кожура. А третьи — гнилые до самой сердцевины.

Клив Уилсон пылал неестественной нежностью к детям, причем даже к своим собственным. Наверное, он бы до сих пор с ними забавлялся, если бы вдруг не подхватил простуду и не умер — несмотря на горшочек с домашним супом, который принесла ему Анджела Белл для укрепления сил.

Шерифу хватило одного взгляда на почерневший язык Клива, а понюхав остатки супа, он уже точно знал, что произошло. Когда он зашел к Беллам вернуть горшочек и увидел Кайенн с разбитыми в кровь губами и синяком под глазом, прятавшуюся за спиной у Шарлотты, он понял, в чем причина.

— Самоубийство, — заявил он в закусочной.

Весь город ни минуты не сомневался: Кливу Уилсону ни за что не хватило бы пороху и достоинства, чтобы покончить с собой.

— Что ж, — изрекла Дот, наливая шерифу кофе, — мы все видели, что дело шло к тому.

— И аминь, — подытожил Бен Харрингтон.

Накануне смерти Уилсона Шарлотта обнаружила у себя на заднем крыльце сжавшуюся в комок Кайенн, всю в крови. Она крепко прижала малышку к себе и укачивала всю ночь.

— Ну ты и храбрая девочка, — зло и решительно шептала Шарлотта прямо в гущу черных косичек. — Из тебя вырастет истинная женщина.

Глава 25

Женa преподобного Томаса Джонса всегда молилась перед сном. Опустившись на колени рядом с мужем и сложив руки поверх его ладоней, она призывала:

— Господи, услышь меня! Прости моему мужу его грязные и отвратительные желания и возвысь его помыслы до более чистых целей…

Стоит ли упоминать, что к тому времени, как она заканчивала молитву, у Томаса пропадал весь запал. Благонравный и религиозный, он стеснялся заниматься любовью, даже если в комнату заглядывала кошка, а что уж говорить о Боге.

Годы шли, детей не появлялось, и паства не на шутку обеспокоились. Стали устраивать специальные молебны с наложением рук. Но хоть преподобный Джонс и верил в чудеса, он всерьез сомневался, что даже сам Христос способен заставить его жену раздвинуть ноги.

— Она добрая и справная женщина, — говорили в городе, словно подразумевая, что это с ним что-то не в порядке.

Преподобный Джонс построил свой храм Господень на фундаменте из вины. Он произносил такие проповеди, что старушки, чьим единственным грехом было страстное желание разузнать рецепт соседкиных фруктовых пирогов, рыдали от стыда. Ему удавалось запугать детей до того, что во сне им являлись муки ада.

А не так давно его пламенные речи наполнились еще и порицанием. Он окидывал свою паству орлиным взором, и когда взор этот останавливался на ком-то — человек обмирал от страха. Тыча в беднягу пальцем, преподобный орал:

— Будь проклят тот, кто продает свою душу за выпивку… азартные игры… похоть… ложь… воровство! Покайся!

И человек каялся. До следующей проповеди.

Мало-помалу жена священника стала проводить большую часть своих дней и все ночи, склонившись над библией: глаза покраснели, скрюченные пальцы ползут по странице. Питалась она исключительно хлебом и водой, а любую добавку к рациону сверяла со Священным Писанием. Глаза ее горели таким страданием, что остальная паства сначала ощущала в ее присутствии благоговение, а потом неловкость.

— Как жаль, что у меня на руках нет стигматов, — промолвила она однажды, разглядывая свои ладони.

Томас в ужасе уставился на нее, а она снисходительно ему улыбнулась. Что ж поделать, если в нем недостает самоотверженности и религиозного рвения.

— Господи! Господи! За что ты покинул нас? — гремел с кафедры голос преподобного.

Исполненная страха перед мстительным Богом и вечными адскими муками, его паства благонравно складывала ладони и молились о спасении. Однако преподобный и себя-то спасти не мог, что уж говорить о других. В своих поисках религии он потерял Бога.

И вот однажды его жена слегла в постель.

— Я умираю! — с радостью провозгласила она. Голова ее покоилась на накрахмаленной белой наволочке.

Однако доктора упорно не находили у нее ни одной болезни. Томас знал, что они просто не там ищут.

Она провела в постели целых два года, прежде чем ее молитвы наконец исполнились. На похоронах местный люд не мог скрыть облегчения.

— Она была не от мира сего, — говорили они, утешая вдовца.

Томас смотрел на происходящее словно издалека. Он ничего не чувствовал.

Прошел год, может, даже два. Для человека, сидящего на дне колодца, каждый новый день как две капли воды похож на предыдущий.

— Начните всё заново, — уговаривали его. — Вам нужно переехать в другой город. Найти другую церковь.

Местечко, куда его убедили поехать, не значилось на карте.

— Кажется, я заблудился, — сказал он работнику на бензозаправке.

— А куда вы направляетесь? — спросил паренек, закачивая в бак горючее.

Томас зачитал название по бумажке. Заправщик поднял грязный палец и указал на облупившийся указатель, наполовину скрытый лианами и вьюнком, располагавшийся всего футах в пятидесяти.

«Добро пожаловать в Липерс-Форк, — гласил указатель. — Будьте как дома».

Глава 26

Первая протестантская церковь была крупнейшим храмом в округе. Горожане узнали об этом благодаря Джаджу Лестеру, неусыпно следившему за статистикой. Каждый человек создает себе Бога по своему образу и подобию. Бог Джаджа Лестера складывал перьевые ручки в специальный пенальчик, прежде чем опустить их в карман, — боялся испачкать рубашку.

Каждое воскресенье Джадж отправлял своего единственного сына по всем окрестным церквям — вести перепись прихожан. Джадж-младший, яблочко от яблоньки, прижимался мордашкой к оконному стеклу и аккуратно записывал количество присутствующих на службе.

— Методистов на этой неделе на три процента меньше, — докладывал Джадж-младший отцу.

— Это хорошо, — кивал Джадж Лестер.

Пастором в первой протестантской церкви был преподобный Лютер Лайл. У каждого проповедника есть свой «излюбленный» грех. Пунктиком преподобного Лайла были танцы. От его проповедей женщинам становилось стыдно ступать по земле, не то что стучать каблучками под музыку.

— Танцевальная музыка, — вещал он с напором, — это зов к совокуплению с дьяволом!

В 20-х годах, когда преподобный Лайл только принял сан, ему было во что вонзить свои евангелические клыки. Это была эпоха чарльстона: взмахи руками, колени ходят туда-сюда, ноги вверх — ну кто мог придумать все это, если не Сатана?

— Я сейчас говорю не о сомнительных девицах, вечно ошивающихся на танцульках! И не о потаскушках с губами, вымазанными красной помадой! Я говорю о добропорядочных женщинах! Юные невинные девушки со свежими личиками т-т-трясут своими задами и в-в-вскидывают ноги выше головы, а платьишки у них не длиннее рубашки! — вопил он, молотя кулаком по кафедре. — Они сдвигают и раздвигают колени, как шлюхи-язычницы! Показывают самые интимные части туалета!

Каждую неделю скамьи для прихожан были забиты до отказа.

Но потом настала эпоха линди хопа, и преподобный Лайл буквально разрывался на части. Он был ярым поклонником Чарльза Линдберга. Всегда сам мечтал стать летчиком. Когда в моду вошел свинг, у Лайла не лежала к нему душа. Самые ревностные прихожане заметили, что проповеди преподобного стали гораздо терпимее.

Однажды Джадж-младший принес дурную весть.