Главный детский доктор. Г. Н. Сперанскому посвящается… - Алексей Овчинников

В то же время он был очень вспыльчив. Рассердившись, дед становился красным, вены у него на лбу вздувались и он начинал кричать на нас громким голосом. Иногда причина такой вспышки была довольно мизерной. Об одной из них, случившейся во время путешествия на пароходе «Россия» по Черному морю я расскажу в одной из следующих глав. Другой раз его крик был связан с нашим котом, который считался дедовым любимцем. Кот пролил чернильницу у меня на письменном столе и залил мои тетради. Я пошел жаловаться не него деду. Дед вдруг сильно на меня рассердился и стал кричать: «Что ты ходишь ко мне жаловаться? Если кот тебе мешает, выкини его в форточку! Попробуй это сделать!» Конечно, я тут же замолчал и уполз в свою комнату, а бабушка пошла успокаивать деда. Вообще дед меня очень любил и кричал на меня всего два раза в жизни, но оба раза я хорошо запомнил. То же могут сказать и мои двоюродные братья и кузины. Отходил дед от гнева довольно быстро, начинал пыхтеть в усы и через полчаса уже разговаривал с нами, как ни в чем не бывало.

Не могу сказать, что дед был очень общителен. Не знаю, как на работе, а дома он не любил пустых разговоров и праздных застолий. Он мог раньше других встать из-за праздничного стола и уйти к себе в кабинет, сев за работу и предоставив бабушке руководить беседой и развлекать гостей, что она и делала в совершенстве. Вообще дед жил очень рационально. Он признавал только то, что было с его точки зрения полезно и познавательно. Он не любил современную литературу и редко читал газеты, прекрасно понимая, что почти все, что в них пишется – ложь и пропаганда. Зато он любил читать журнал «Наука и жизнь», а также исторические романы и жизнеописания великих людей. Но больше всего он любил Толстого и Паустовского. Он часто читал Толстого на ночь и хорошо знал все его произведения. Думаю, что он во многом разделял взгляды и образ жизни Л. Н. Толстого, его любовь к физическому труду и природе. Наряду с этим, насколько я знаю, он никогда не читал «Трех мушкетеров», считая все их похождения бесполезным вымыслом. Телевизор дед смотрел редко и в кино также почти никогда не ходил, даже на отдыхе. Лишь однажды в моей жизни во время отдыха на Рижском взморье он пошел посмотреть в кино оперу Леонкавалло «Паяцы» в исполнении Карузо.

Дед хорошо знал немецкий и французский языки, мог переводить с английского, а в конце жизни взялся за изучение чешского языка. Причины такого выбора я не знаю, но помню, что, спустя несколько месяцев вечерних занятий, он уже довольно свободно читал и переводил статьи и письма, полученные из Чехословакии. Он поощрял мои занятия английским языком и давал деньги на мои уроки, а его любимым подарком были разнообразные словари, которых у меня набралось довольно много.

Дед очень уважал и ценил физический труд и рукоделие. Всю свою жизнь, за исключением нескольких лет эвакуации во время войны, дед проводил почти всё свободное время на своей даче, работая в саду и в мастерской. Там у него был токарный станок и множество различных столярных инструментов, часть которых досталась ему в наследство от его умершего старшего брата. Дед сам вытачивал ручки для этих инструментов, а также для ножей и вилок, делал дачную мебель, чинил различную утварь. Он редко выкидывал старые сломанные вещи, полагая, что они могут ещё послужить, клеил и восстанавливал их собственноручно. Он очень хорошо плел корзины и для этого специально разводил корзиночную иву. Дед старался приучать к рукоделию своих детей и внуков, считая, что кроме основной профессии человек обязательно должен владеть каким-либо ремеслом. Я уже писал, что в 1918 году в Одессе он работал «холодным» сапожником на набережной, пока не устроился на службу, и тем спас детей от голода. Дед любил собирать различные корешки и ветки деревьев. Из них он делал занятные фигурки, которых к концу его жизни набралась целая коллекция.

Дед очень любил свой дом и особенно сад. Во времена моего детства сад был большим. В нём было много яблонь, за которыми дед тщательно ухаживал – обрезал, прививал, опрыскивал от вредителей. Была большая плантация малины, много смородины, крыжовника, вишня, слива, ягодники, большой огород. Своя картошка и овощи, яблоки и ягоды существенно облегчали пропитание большой семьи, всегда окруженной друзьями и гостями в летние месяцы. Дед любил косить траву и пилить дрова, а зимой получал удовольствие, расчищая снег на дорожках. Он пытался привить любовь к физическому труду в саду и нам, детям. Но, что касается меня, то в полной мере этот «зов предков» я ощутил только в зрелые годы, став владельцем доставшейся мне по наследству части нашего сада и дома. Вообще нравоучениями дед нам не досаждал, считая наилучшим методом воспитание собственным примером. На вопрос, который ему часто задавали, как лучше воспитывать детей, он неизменно отвечал: «Нет ничего проще проблемы воспитания – только ты сам не должен делать того, чего бы ты не хотел, чтобы делали твои дети, и хорошо делал сам то, чего хотел бы добиться от них».

Дед был физически очень здоровым человеком. Он не курил и выпивал лишь рюмку коньяка по праздникам. На моей памяти он никогда ничем не болел и не боялся простуды. Большое значение он придавал закаливанию. Сколько я его помню, не было ни одного зимнего вечера, чтобы он не сделал себе ножной ванны, сев на её край и подставив ноги на несколько минут под холодную воду. Летом и осенью на даче дед всегда купался почти до самых морозов, будучи уже очень старым человеком. До последних дней своей жизни по утрам он всегда делал зарядку, а во время отпуска, просыпаясь очень рано, после зарядки до завтрака совершал продолжительные прогулки быстрым шагом. Вообще гулять он любил и с удовольствием принимал участие вместе с молодежью в дальних прогулках по окрестностям нашего Деденева, которые были очень живописными. Любил он и собирать грибы, особенно белые, которых раньше в окрестных лесах было довольно много. Собирал он грибы своеобразно: никогда не брал с собой корзинки, а срезав очередной гриб, носил его в руках, пока не подходил к кому-нибудь из нас, у кого была корзина, куда он и опускал свою находку.

Дед был хорошим спортсменом. Я уже писал, что в молодости он прекрасно играл в теннис. Теннисный корт он сделал на даче чуть ли не раньше дома. На моей памяти дед играл в теннис всего несколько раз, но удар у него был сильным и хорошо поставленным. Он очень любил зимние виды спорта – коньки и лыжи. Как-то раз в начале зимы, когда сильные морозы без снега сковали небольшую речку вблизи нашей дачи, я достал свои беговые коньки и решил покататься по гладкому льду. Дед увидел и попросил дать ему попробовать. Я, посмеиваясь, помог ему зашнуровать ботинки и был несказанно удивлен, увидев, как дед заложил руки за спину и быстро покатился вдоль по реке, делая широкие и уверенные шаги. Было ему в это время 84 года. Я помню деда уже очень пожилым человеком (когда я родился, ему было 64 года), хотя старым он мне никогда не казался, и видел его на лыжах всего два или три раза. Последний раз он надел лыжи в 1964 году по просьбе моего друга, известного альпиниста и художника Андрея Малеинова, который работал в то время в журнале «Физкультура и Спорт». Он решил поместить в журнале статью о Г. Н. Сперанском и его фотографию. Девяностодвухлетний человек надел спортивный костюм и беговые лыжи, прошел на них круг по саду и, не упав, съехал с довольно крутой горки. Цветная фотография была помещена на вкладке журнала, и дед был очень доволен.

Вообще в последние годы он гордился своим возрастом. Ему нравилось, когда в пригородной электричке по дороге на дачу люди спрашивали его, сколько ему лет. Он заставлял их угадывать его возраст и очень веселился, года ему давали лет шестьдесят—семьдесят, в то время как ему было уже за девяносто. У него были седые борода и усы, седые виски, но волосы на голове были русыми, без седины. Цвет волос, бодрый вид и быстрая, уверенная походка придавали ему моложавый вид, и никто не мог поверить, что ему уже так много лет. Ходили даже слухи, что он красит свои волосы, хотя это была абсолютная ерунда.

Дед был честен во всем до беспредельности. Он ненавидел ложь, обман и воровство. Он не был религиозным человеком, но, думаю, имел очень четкий и жесткий моральный кодекс, который определял всю его жизнь, от серьёзных поступков, вроде уже упомянутого выступления в защиту профессора В. Н. Виноградова, которое могло стоить ему жизни, до смешных мелочей, об одной из которых я сейчас расскажу. Как все садоводы, дед любил удобрения, из которых отдавал предпочтение навозу. И вот однажды к деду пришел мужичок из соседней деревни и предложил купить у него телегу навоза. Дед купил навоз и целый день радовался, а к вечеру вдруг помрачнел и задумался. В ответ на вопрос моей матери, в чем дело, он ответил, что навоз-то, наверное, краденый и что он не должен был его покупать. Он впал в сильную депрессию и ни с кем не разговаривал. На следующее утро мать пошла к местному врачу и большому другу деда Лидии Александровне Преображенской и рассказала ей о переживаниях Георгия Несторовича. Лидия Александровна, которая знала в нашем поселке всех и всё, улыбнулась и отправилась к председателю сельсовета. У него она попросила дать деду какую-нибудь справку о покупке навоза. Председатель долго хохотал, а потом со словами «пусть академик пользуется» выдал ей бумагу с печатью, подтверждавшую право деда на купленный навоз. Получив её, дед успокоился.