Современный болгарский детектив - Цилия Лачева

— Уже третий год я собираю данные по теме — видишь эту кучу бумаг? Теперь надо все систематизировать, чтобы сделать собственные выводы.

Мария замолчала. Действительно, в его папках лежало огромное множество листов и листочков, исписанных его твердым, четким почерком. Они привлекали и мучили его, и Мария боялась открывать эти папки, точно это были клетки, из которых могли вылететь запертые в них птицы. Она решила молчать, садилась в нескольких метрах от него, любуясь его прямой спиной и правой рукой с карандашом, который то летел по белой бумаге, то еле двигался, как путник, увязающий в снегу. Стилиян часто останавливался, ерошил волосы и расправлял плечи, усталый, а может быть, и отчаявшийся. И тогда она приносила ему чашку кофе, а он только указывал ей, куда поставить. Однажды сказал:

— Меня смущает твое присутствие. Когда ты в комнате и смотришь на меня, я чувствую себя мухой, запутавшейся в паутине.

— Я на тебя не смотрю. Я вяжу, — ответила Мария.

— Ты смотришь мне в спину. Я люблю работать в одиночестве.

Она ушла вязать в свою комнату — маленькую, слишком душную. Окно выходило на чужие балконы, где лежало всякое старье. Обедали и ужинали вместе, потом засыпали на купленных ею кроватях. У инженера была большая зарплата, но половину он тратил на книги. Книги скапливались и занимали место, словно живые существа.

Иногда к ним приходили гости: Драга с Димой и Евдоким. Как-то пришли Стамен Юруков с женой, один раз Цанка, чтобы отпроситься на свидание с мужем в тюрьме. Все вели себя очень мило с Марией, казалось, нет ничего необычного в том, что они живут вместе. Гости не расспрашивали, не намекали ни на что, поднимали тосты за их здоровье, но почему-то не за их будущую свадьбу. Может быть, стеснялись инженера, не позволяли себе фамильярничать и подшучивать. Мария слышала, что год назад в этой же квартире побывала какая-то другая женщина. «Неужели, — думала она, — я потеряю человека, который по-настоящему мне дорог? Какое будущее меня ждет, если я упущу его и останусь, как неприкаянная, в этом омерзительном городишке? Ужас ведь берет, когда я провожу по главной улице и вижу площадь с памятником участникам Балканской войны! Нет, мы уедем отсюда, устроимся в большом городе. Заводов много. Купим машину, будем ездить летом где заблагорассудится. Мои готовы мне все отдать, лишь бы увидеть меня с законным супругом. Ох, а если опять получится, что я останусь одна? И надо же так: чуть только кого-нибудь полюблю — и он начинает замыкаться…»

Неожиданно потеплело, дороги развезло. Грязь расползлась. Было невыносимо тяжело добираться полкилометра до рабочего места. Стекла завода казались недосягаемыми, земля превратилась в зверя, разверзшего пасть, чтобы поглотить каждого, кто на нее ступал. Ветер дул с востока. Воздушные струи, сильные, упорные, били прямо в лицо. Люди сутулились, мокрые и запыхавшиеся, шли с красными лицами, словно за ними гнались волчьи стаи. Мерзкая погода делала особенно приятным домашний уют. Однажды Мария увидела на своей шали кузнечика. Обманчивая весна чувствовалась в поле, всходы пшеницы, еще совсем молодые, сочные, зазеленели. Зеленое поле простиралось до самого горизонта — до холмов, отчетливых и выглядевших недалекими со всеми своими обрывами и лесами, тропками и оползнями. Люди мечтали о твердой почве тропинок и шоссейной дороги, когда, задыхаясь, шагали в утренних сумерках; на небе все еще мерцали звезды над черными громадами холмов с ровными и гладкими, как стекло, краями.

Мария не обрадовалась этой обманчивой весне. Но тепло расшевелило людей в городе, и площадь с надоевшим памятником была полна народу. Открыли свои зонты над лавчонками мелкие коммерсанты. По плитам тротуара забелела, как мелкие цветочки, шелуха тыквенных семечек. Новая волна пришельцев залила городок. Квартирному бюро прибавилось работы. Еще две закусочные появились в городе, допоздна по улицам бродили с песнями толпы людей — бодрых, молодых, не нуждающихся в отдыхе. Однажды кто-то стал палить, словно на свадьбе, холостыми, напугав выстрелами местных жителей, привыкших к порядку и тишине.

Мария и Стилиян выходили поздно вечером погулять, и она, как всегда, догоняя его, несла ему шапку или перчатки. Выбирая тихие улицы, они шли молча. Потом он выдергивал руку из ее руки и шагал один — кажется, довольный и увлеченный своими размышлениями. Ветви бросали на землю тени. Мария ступала на них, пытаясь быть спокойной. Но беду не обманешь.

Накинув пальто с подстежкой из натурального меха, сунув ноги в короткие лиловые сапожки, Фани спустилась на первый этаж своего софийского дома — там был крохотный бар.

— То же? — спросил бармен.

— Ту же отраву, — ответила она надменно, кривляясь.

Ей смешали коктейль — вермут и джин с лимонным соком, в равных пропорциях. Арабский напиток. На закуску — миндаль.

Два усатых недоросля крутились возле — им хотелось, чтобы она их угостила.

— У него сегодня день рождения, — сказал один, кивая на своего приятеля.

— У меня — день ангела, — без улыбки пробормотала Фани и поднялась.

Ей надо было забрать какие-то ценные книги, о которых ее отец, как всегда, вспомнил уже в аэропорту. Родители сдали свою квартиру многочисленному семейству. Еще в дверях Фани встретили визг и хохот каких-то маленьких диких существ, которые тут же стали дергать ее в разные стороны. Резиновый мяч пролетел, чуть не угодив в голову.

— Проходите! Не обращайте внимания на моих дикарей…

Всюду были разбросаны пеленки, вязаные ползунки и бутылочки, покрытые туманной молочной пленкой. Пахло горелым. На зеркале висела мужская шляпа с легкомысленно торчащим перышком. Лишь весельчак и неисправимый оптимист мог сотворить такое количество детей, подумала Фани. Она постояла у зеркала — перед ним ее мать расчесывала волосы медленными, размеренными движениями. Каштановые волосы, прямая, спокойная, без тени суетливости… Они обедали за круглым столом. Сейчас этот стол был отставлен к стене. На нем торчал ночной горшок — чистый, но все-таки горшок… Весь дом с удовольствием уничтожал любое воспоминание о старых хозяевах. Богатая наша фантазия наделяет наш дом сложной душой, думала Фани. Он тоскует без нас, всматривается в темноту заплаканными глазами окон: не возвращаемся ли мы? Ух ты, ах ты, какие нежности! На самом деле дом — это каменный бог, которого мы украшаем дорогой мебелью, коврами, цветами. И ждем взамен верности и вечной любви. А ему, дому-то, все равно кого впустить — пожилую супружескую чету или роту солдат.

— Я могу позвонить по телефону?

— Пожалуйста!

Женщина — растрепанная, с пеленкой, переброшенной через плечо, — повела ее в комнату. Бурная орда напирала, стремясь проникнуть в комнату вслед за ними. Женщина сгребла их обеими руками, как сноп жита, и отодвинула. Фани набрала номер, который знала наизусть. Дети стучали, пинали дверь. Она встала и повернула ключ. Когда вернулась, трубка твердила сухим, безразличным голосом:

— Да. Алло. Инженер Христов. Слушаю.

— Это я! — смущенно сказала Фани. — Извините меня…

— Не узнаю. Кто это?

В трубке слышался женский смех, звонкий, как родничок.

— Это я — Фани. Теофана.

— А, вот как… — В голосе, кажется, послышались нотки разочарования.

— Я хотела пригласить вас в кино, — проговорила Фани, удивляясь сама себе. — Я куплю билеты…

Тишина. Там размышляли. Новая волна смеха внезапно прервалась, словно женщине зажали рот. Неужели он бросит трубку? Ну что тут такого — Фани работает с ним, это он пригласил ее на стройку. Все равно что отчим!..

— Я предлагаю кое-что получше, — сказал Христов. — Завтра Меглена из второго цеха освящает дом. Что-то вроде приема. В городе, конечно. Она живет возле…

— Договорились, — сказала Фани. — Во сколько?

— В пять. Да, но ты можешь и опоздать.

Фани повесила трубку, обливаясь по́том, ненавидя себя. А дети сводили ее с ума пинками и стуком в дверь.

На улице пахло весной и обновлением, несмотря на то что стояла самая обычная гнилая осень. Угасал прекрасный закат. У нее быстрые ноги, но эта тяжесть в области сердца — недаром, недаром. Она войдет в книгу Гиннесса рекордсменкой по инфаркту («Самая молодая инфарктница», — напишут о ней!). Нет, не надо унижаться. Фани недостойна этого человека. (Недостойна?! Да он ей по плечо!)

Она не пойдет.

И, конечно же, пошла. Ровно в пять открыла калитку садика. Квадратный сельский дом, неоштукатуренный снаружи, некрашеный. Переплетения проволоки отделяют сад от заднего двора, где зреет на грядках краснокочанная и цветная капуста. Девушка во дворе встречает гостей. Одета в черное бархатное пальто с воротником из заячьего меха. Пожилая женщина в платке, костистая, с руками, спрятанными под тонкий фартук, наслаждается триумфом внучки. (У них и машина цвета капусты!)