Монреальский синдром - Франк Тилье

Дочь не была удостоена даже улыбки, Мари просто встала и взяла в руки свою ярко-красную кожаную сумку.

— Между обедом и ужином Жюльетту опять два раза вырвало. Врач наверняка отругает тебя как следует.

Люси поцеловала спящую дочурку — хрупкую, как иголочка из слоновой кости, — и обернулась к матери. На экране телевизора действие «Зова долга» замерло на паузе: Мари только что укокошила из пневматического ружья трех солдат и явно нервничала.

— Выругает? За что?

— За то, что тайком подкармливаешь ребенка шоколадом и печеньем! Ты считаешь их дураками? Им каждый день попадаются такие родители, как ты, — не желающие их слушать.

— Но малышка же не ест ничего другого! А у меня сердце разрывается, когда вижу, как меняется ее лицо, стоит внести в палату это омерзительное пюре!

— Скажи, ты способна понять, что желудок ребенка не принимает сейчас ни капельки жира? Способна? И вообще — почему тебе всегда только и надо, что нарушать правила?

Мари Энебель завелась. Просидеть целый день взаперти с этим телевизором, с этим ревом вокруг, с этими играми, от которых никакой радости — только раздражают. Нетушки, тут не отдохнешь, в этой больнице, тут тебе не трехзвездочный пансион в Сен-Мало!

— У тебя отпуск, ты вроде могла бы наконец провести хоть немного времени с девочками. Так нет — одну ты отправляешь в лагерь, а в то время, когда другую выворачивает наизнанку, прогуливаешься… То в Бельгию покатишь, то в Париж!

У Люси уже не хватало сил терпеть, слишком ее измотали последние часы и эта самая «прогулка».

— Мама, ты прекрасно знаешь, что в августе у меня будет еще один отпуск и мы с девочками поедем отдохнуть втроем. Это давно задумано, это случится обязательно, и мы в это время будем принадлежать друг другу, больше никому.

Мари двинулась к двери, но на пороге остановилась:

— Мне казалось, у тебя есть жизненные приоритеты — к сожалению, я ошиблась. А теперь мне нужно поспать. Потому что, если я правильно поняла, несколько часов спустя мне предстоит сюда вернуться, да? К счастью, бабуля Мари всегда на подхвате, верно?

Она вышла в коридор. Люси провела рукой по усталому лицу, выключила телевизор. Злобный пиксельный солдат пропал мигом — как не бывало. Люси вспомнились слова реставратора Клода Пуанье: изображение насилия настигает нас где угодно — и вот оно, даже в палате детской больницы. Разве мало ужасного происходит на улицах, зачем этому ужасу проникать еще и в святая святых — в семью?

Сгущались тени, но на этот раз они успокаивали.

Люси надела пижаму, придвинула кресло к кровати и тихонько устроилась рядом с Жюльеттой. Завтра утром она пойдет на работу и расскажет руководству об этой истории с бобиной, и даже если ни один прокурор не согласится возбудить уголовное дело в связи с фильмом более чем пятидесятилетней давности… Хорошо ему говорить, комиссару Шарко: передайте пленку в лабораторию, проведите обыск у Шпильмана! Как будто это так просто. Откуда он взялся, этот чудной комиссар в бермудах и туфлях на каучуке? Люси никак не могла освободиться от странного впечатления, которое произвел на нее Шарко: наверное, на счету аналитика разгадка большего количества преступлений, чем ей самой довелось увидеть за всю свою жизнь, но почему-то он не хочет этого показать. Ни в какую. Что за кошмары роятся у него в голове? Каким было самое страшное дело, какое ему пришлось расследовать? Имел ли он дело с серийными убийцами? Со сколькими?

Ее собственная голова была переполнена жуткими кадрами, но в конце концов она уснула, держа за руку своего ребенка.

Внезапно и резко зажглись лампы под потолком. Люси не совсем проснулась и решила не открывать глаза: может быть, в энный раз зашла медсестра — убедиться, что все в порядке, нормальное дело. Она свернулась клубочком, но из намерения еще поспать ничего не вышло — от прозвучавшего в палате громового голоса остатки сна окончательно испарились.

— Энебель, подъем!

Люси тихонько проворчала: нет, не может быть, чтобы это был…

— Майор, вы?

Перед ней и впрямь стоял Кашмарек, начальник управления полиции, где она служит. Сорок шесть лет, характер железный, главное, чем отличается от остальных, — прямота и суровость. Мертвенный свет неона смазывал черты его квадратного лица, углублял затененные области. Кашмарек посмотрел в сторону кровати, где, почти невидная под простыней, спала девочка:

— Ну и как она?

Люси попыталась завернуться в покрывало поплотнее, неудобно же, если шеф увидит ее почти без одежды. Они не настолько близки.

— Только не говорите, шеф, что вы пришли сюда осведомиться о самочувствии моей дочки! Что случилось?

— А ты как думаешь? Поехали, у нас убийство. Ммм… не совсем обычное…

Люси никак не могла взять в толк, зачем шеф сюда-то пришел. Она слегка выпрямилась и сунула ноги в тапочки-зайки.

— Необычное, но какого рода?

— Говорю же, сразу не определишь. Сегодня нам позвонил разносчик газет, который каждое утро, ровно в шесть, заходил к одному из своих клиентов выпить чашечку кофе. Так вот, нынче утром он обнаружил этого своего клиента повешенным на кухонной люстре. Со связанными за спиной руками. И, между прочим, выпотрошенным…

— Простите, майор, — прошептала все еще ничего не понимающая Люси, — только я-то тут при чем? Я же в отпуске, и…

— Во рту у повешенного была твоя визитная карточка.

16

Когда Люси припарковалась и вышла из машины, полицейские автомобили и фургончик лаборатории криминалистики еще стояли вдоль тротуара на улице Гамбетта. Она не могла оставить Жюльетту до возвращения матери, а та появилась только в девять, ну и надо было хоть немножко поговорить с малышкой, объяснить, что очень скоро они поедут в Вандею, где построят на берегу океана сотни замков из песка и вдоволь наедятся мороженого.

Но сейчас — стоп! Никаких замков из песка, никакого мороженого — всему такому вход в ее голову запрещен! Замкам из песка и мороженому придется уступить место куда как менее приятному: смраду и грязи места преступления.

Кашмарек был уже тут. Еще в больнице Люси успела рассказать ему о фильме — так же, как раньше комиссару Шарко. Узнав, что его подчиненная встречалась с парижанином, узнав, что она за спиной у начальства звонила в Центральное управление, начальник управления регионального дико разозлился, просто взбесился. Ладно, они сведут счеты потом.

Люси вошла в гостиную реставратора кинопленки Клода Пуанье, и в горле у нее встал комок. Комната в свете мощных галогеновых ламп — они были необходимы, чтобы не пропустить ни единой улики, — выглядела безжизненной. Тот или те, кто зря потратил время у Люка Сенешаля и у Шпильмана, здесь преуспел: коллеги, производившие обыск в доме реставратора, не обнаружили никаких следов таинственной бобины. Люси, прикусив губу, покачала головой:

— Клод погиб из-за меня. Это я привела сюда убийц. Если бы не я, он жил бы себе и жил, а теперь…

Люси присела на корточки, погладила кошку, которая терлась о ее ноги, вздохнула:

— Что с тобой теперь будет?

Кашмарек сунул под нос подчиненной фотографии:

— Теперь уже ничего не исправишь, что сделано — то сделано. И мы здесь не для того, чтобы плакать.

Люси снова печально вздохнула, но спорить не стала, взяла из рук шефа снимки с места преступления и принялась их рассматривать. Десятки прямоугольничков, запечатлевших смерть, жуткое зрелище, до рвоты жуткое. А Кашмарек комментировал, тыча пальцем в отпечатки:

— Его связали, заткнули ему рот и повесили. Вон там, на крюке от люстры. Шею обмотали пленкой. С трудом могу себе представить, чтобы это мог сделать один человек. Тут такие высокие потолки, что должны были, думаю, действовать как минимум двое: один поднимает жертву, другой вешает.

— Комиссар Шарко, занимающийся граваншонским делом, тоже выдвинул гипотезу о двух убийцах… Похоже, мы здесь имеем дело с теми же субъектами.

Майор указал на кресло:

— На сиденье нашли пустую коробку от пленки. Фильм, с помощью которого повесили жертву, называется «Сокровище повешенного»[8] — старый вестерн. У жертвы на втором этаже целая коллекция вестернов: там их около сотни. Нет, ты представляешь: «Сокровище повешенного»! Надо признать, убийцы не лишены чувства юмора.

Люси мутило, с утра, кроме чашечки кофе, у нее маковой росинки во рту не было. Она вспомнила, что сказал тогда Клод: «Можете не сомневаться, что уйду я из этого мира, зажав в пальцах кусочек кинопленки»… И ведь даже не думал, что предсказание сбудется почти дословно… Ох, до чего же ей нехорошо, и собственные проблемы с мамой и дочкой только все усложняют. Счастье еще, что тело увезли, — таким, обезличенным, зрелище все-таки легче вынести.

Криминалисты обвели на полу мелом все подозрительные места, и передвигаться по дому стало можно только по намеченным ими дорожкам. Под кухонной люстрой Люси увидела лужу крови. Капли крови — словно тут прошел кровавый дождь — остались везде: на стенах, на плитке, на ножках стола.