Монреальский синдром - Франк Тилье

Эта злосчастная бобина может оказаться тем самым деревом, за которым не видно леса.

Однако задело же ее за живое!.. Люси понимала, что отныне выбора нет, совесть не даст покоя, не позволит выпустить наживку, бросить все это даже не начав. Вот всегда так, в любом деле: резкий старт — и уже не отступишь. Именно это упорство, точно та же страсть сделали ее лейтенантом полиции. А иногда из-за них переступаешь границы.

Счет пошел на минуты. До восьми часов вечера ей необходимо найти в Париже того, кто даст ей требуемую информацию.

14

В квартире шизофреника обычно царит беспорядок, отражающий беспорядок внутри владельца квартиры. Надлом в сознании шизофреников зачастую настолько явно проявляется в окружающем их хаосе, что многие из них приходят в конце концов к решению нанять домработницу. И наоборот: жилище человека, который анализирует поведение других людей, должно отличаться известной строгостью, оно — как зеркало прямолинейности ума, привыкшего раскладывать информацию по полочкам, будто это обувь в отведенном ей шкафу. Ну а квартира Шарко была образцом смешения двух этих «стилей». Грязные кофейные чашки переполняли кухонную мойку, неглаженые костюмы и галстуки лежали горой в углу ванной, зато при виде чистеньких комнат можно было подумать, что здесь проживает мирное патриархальное семейство. Много фотографий в рамочках, горшки с цветами, в детской — мягкие игрушки, желтые обои, поверху — фриз с резвящимися дельфинами…

На полу детской — рельсы великолепной модели железной дороги. По рельсам идут старинные поезда с паровозами, а по обочинам — чего только нет: и домики, и деревья, и фабричные здания, и виноградники, и реки, и горы… Первое, что сделал Шарко, вернувшись два часа назад из Руана, — снова вдохнул жизнь в миниатюрный мир, потребовавший от него когда-то сотен… нет, тысяч часов на раскрашивание, склеивание, монтаж. Паровозики, весело посвистывая и время от времени выпуская из труб струйки ароматного дыма (с добавкой когда-то накапанных им в резервуары духов жены, его Сюзанны), побежали по рельсам. Эжени — не роняя своего достоинства — сидела посреди всего этого великолепия, вот она улыбнулась — и полицейский обрадовался тому, что она рядом.

Когда девочка решила уйти, Шарко поднялся и снял со шкафа пыльный чемодан. Стоило откинуть крышку — по комнате разлились запахи прошлого, такие печально-ностальгические, что сердце Франка болезненно сжалось.

Лететь в Каир надо завтра утром из Орли «Египетскими авиалиниями». И — черт бы их побрал! — экономклассом. Было договорено, что прикрепленный к французскому посольству полицейский комиссар встретит его в аэропорту. Шарко зашел в сеть, посмотрел, какая погода в Каире: небесный жар сжигает страну, настоящая баня, нет, такое делам не поспособствует… Он положил в чемодан легкие однотонные тенниски, одни плавки, другие — вдруг понадобятся, две пары фланелевых брюк и бермуды. Не были забыты ни магнитофон, ни соус-коктейль и засахаренные каштаны, ни игрушечный паровозик с прицепленной к нему черной вагонеткой для дров и угля.

Телефон зазвонил в ту минуту, когда он захлопнул чемодан, заполненный только наполовину (надо же было оставить место для подарков). Это Леклерк. Шарко, улыбнувшись, нажал на кнопку «ответить».

— Пару блоков египетских сигарет, бутылку египетского виски, названия которого даже и не припомню, аромакурильницу для Кати… ну и что еще ты попросишь привезти? Картонную пирамиду?

— У тебя есть еще время подъехать на Северный вокзал?

Комиссар посмотрел на часы. Половина седьмого. Обычно в семь он ужинает, почитывая газетку или разгадывая кроссворд, и не в его правилах отказываться от своих привычек. Нет, не так — терпеть он этого не может!

— Смотря зачем.

— Одна коллега из Лилльской судебной полиции хотела бы с тобой встретиться. Она уже едет сюда на скоростном поезде.

— Шутишь, что ли?

— По первому впечатлению, это связано с нашим делом.

Пауза.

— И какого же рода эта связь?

— Странная и неожиданная. Девушка позвонила мне по прямой линии и попросила о встрече с тобой. Так что съезди-ка все-таки и глянь, шутка это или всерьез. Одно вас с этой девицей точно роднит: вы оба в отпуске.

— Нашел о чем говорить, ничего себе отпуск!

— Ее поезд приходит в девятнадцать тридцать одну. Она блондинка, ей тридцать семь лет, на ней синяя туника и короткие узкие бежевые брючки. Впрочем, она сама тебя узнает — видела по ящику, ты ж у нас теперь почти кинозвезда!

Шарко потер пальцами виски.

— Прекрасно бы без этого обошелся. Что еще о ней расскажешь?

— Остальное я тебе переслал мейлом, получи, распечатай и собирайся в путь.

Пока перед ним на мониторе были только электронные авиабилеты.

— Есть, начальник, слушаюсь, начальник! Скажи, а сам-то ты тоже считаешь, что мне в Каире хватит двух неполных дней? Не маловато, а?

— Местные власти не хотят, чтобы ты оставался там на более долгий срок, а мы обязаны играть по правилам.

— Но какого черта ты посылаешь в Египет именно меня! Знаешь же, что в играх по правилам я не силен. И потом, вдруг… вдруг я сорвусь? Ты же помнишь… ну… зеленое пятно в моем мозгу?

— Именно тогда, когда в твоем мозгу появляется это зеленое пятно, ты лучше всего соображаешь. Точно. Болезнь делает с твоей башкой нечто такое… я бы сказал, она начинает варить с удвоенной силой, и ты ловишь на лету вещи, которых никто другой даже и не заметил бы.

— Сказал бы ты лучше вот это все нашему с тобой общему шефу! Может, он проникся бы ко мне большим уважением.

— Чем меньше мы ему скажем, тем лучше для нас. Да! На самом деле это называется «AuldStag»…

— Что «это»?

— Что-что! Египетское виски. Запиши, черт возьми, если не способен запомнить. А Кате купишь самую дорогую курильницу для благовоний, какую только найдешь: хочу сделать ей подарок получше.

— Как она, кстати? Давненько не виделись… Надеюсь, она не очень на меня сердится, и…

— И не забудь крем от москитов, иначе загрызут.

Леклерк повесил трубку так, будто хотел прервать ставший ему неинтересным разговор.

Четверть часа спустя Шарко был уже в скоростном метро на станции «Бур-ла-Рен», где, устроившись на ближайшем свободном сиденье, погрузился в чтение распечатанных на принтере листков: короткой справки, присланной ему начальником. Люси Энебель, не замужем, две дочери, отец умер от рака легких, когда ей было десять лет, мать — домохозяйка. В начале двухтысячных — бригадир в Дюнкерке. Отвечала там за всякую писанину, тем не менее была подключена к зловещему делу под названием «Комната мертвых»,[7] которое поставило тогда на уши весь северный регион. Шарко прекрасно знал, какой долгий путь надо было в те годы проделать бригадиру, чтобы стать офицером судебной полиции, и не очень понимал, как обычная конторская служащая ухитрилась вырасти в руководителя подобной облавы на шайку, как тогда говорили, психопатов и ритуальных убийц. Какие внутренние силы тянули эту мать семейства на другую сторону?

Так… Потом ее перевели в Лилль, где она стала лейтенантом судебной полиции в местном управлении. Отличная карьера! Можно подумать, девушка просто-таки рвалась в большой город, где, соответственно, больше шансов натолкнуться на худшее. Что ж, пока безупречный послужной список… По словам непосредственного руководства, Энебель настойчива и педантична, но при этом «чем дальше, тем сильнее» проявляет склонность съезжать куда-то не туда. Лезет в любое пекло, не дождавшись подкрепления, постоянно ругается с начальством и имеет досадную привычку браться только за дела о жестоких преступлениях, предпочтительно — убийствах. Еще Кашмарек, начальник управления полиции, где она служит, пишет об этой Энебель, что она «энциклопедически образованна, быстро входит в суть дела, проявляет себя в нем тонким психологом, но не всегда способна себя контролировать». Интересное досье! Шарко пошел дальше. Ему казалось, что он читает собственную историю. В 2006-м, пишут, она вроде бы пострадала. Долгая и ожесточенная охота за преступниками в бретонской глуши закончилась для нее тремя неделями отпуска по болезни. Официальный диагноз — «переутомление», но полицейские в своей среде называют это состояние «депрессухой».

Депрессия… Молодая женщина — во всяком случае, на бумаге — выглядела скорее крепкой и надежной, откуда же тогда это внезапное сошествие в ад? Депрессия на тебя наваливается, когда ты расследуешь дело, задевающее тебя за живое, когда беда другого человека становится вдруг твоей собственной. Но что же в том деле могло оказаться для нее таким личным?

Шарко оторвал глаза от странички, привычно потер подбородок. Этой Энебель было тогда чуть за тридцать, но тьма уже влекла девушку до такой степени, что стала управлять ее жизнью. А сколько было ему самому, когда он начал съезжать с катушек? Может, и гораздо раньше, чем она. И вот к чему это привело. Кто угодно, любой наблюдательный человек, мигом поняв его положение, оценил бы ситуацию так: этот тип накачан лекарствами, он стареет в одиночестве, стареет с печатью разбитой вдребезги жизни на лбу и болью, пропитавшей каждую морщинку.