Маленькие трагедии большой истории - Елена Съянова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перед рассветом вернулся Анри Шарль и постучал условным стуком; Марат сильно вздрогнув, поднял голову и несколько секунд смотрел в лицо Симоны. Потом огляделся, видимо припоминая обстоятельства своего появления здесь, и взгляд прояснился.
Он встал и, чему-то усмехнувшись, взглянул на нее словно бы с сожалением.
– Как вас зовут?
– Симона.
Он крепко, по-дружески пожал ей руку:
– Спасибо, Симона. Прощайте.
Марат, «Кассандра революции», так часто предвидевший ее необратимый ход! Судьба пророков – не видеть того, кто рядом, потому что этой девушке ему следовало сказать «Здравствуй!».
Дамьен
Когда король Людовик XV выходил из своего дворца в Трианоне, чтобы сесть в карету, между гвардейцами прошмыгнул незнакомец и бросился на короля. Людовик вскрикнул больше от удивления, чем от боли: ему показалось, что его кто-то сильно толкнул кулаком в правый бок. Но, сунув руку под жилет, Людовик понял, что ранен: рука оказалась испачкана кровью.
Покушавшегося схватили. Высокий, черноволосый, с орлиным носом, лет сорока… При нем ножик с двумя лезвиями; одно напоминало лезвие перочинного ножа. Этим лезвием и был ранен король, точнее сказать, сильно поцарапан, поскольку в тот холодный январский вечер Людовик надел второй редингот, причем на меху. Ранение было таким пустяковым, что король все время волновался, а не было ли лезвие смазано ядом. Именно это и пытались выяснить те, кто начал допросы. Точнее, пытки. Для начала раскаленными щипцами несколько часов жгли и терзали ноги злодея так, что тот больше уже не мог ходить.
Злодея этого звали Роберт-Франсуа Дамьен, человек, переменивший много профессий, женатый, беспокойный, неуравновешенный, но, в общем, обычный человек середины XVIII века.
«В эту эпоху в массах народа, начало проявляться неопределенное стремление к независимости и свободе», – так написал о времени правления Людовика Пятнадцатого палач Сансон. Но изящные фасады галантного века еще скрывали такую грубую и мощную кладку Средневековья, что понадобится величайшее потрясение Французской революции, чтобы нанести по этой кладке сокрушительный удар.
«В эпоху смут, потрясающих общество до самого основания, в эпоху лихорадочных движений, предшествующих революции… встречаются сумасшедшие, помешательство которых доходит до исступления. Эти сумасшедшие – цареубийцы», – писал тот же палач Сансон.
Так, в сущности, и отнеслись к этому делу те, кто им занимался. В ходе следствия выяснилось, что никакого заговора за Дамьеном не стояло, никаких последствий для здоровья короля не последовало; сам злодей раскаялся, а его послание королю, в котором он призывал монарха «перейти на сторону своего народа», принять должные меры, дабы «предотвратить несчастья», грозящие Франции, и восстановить парламент, выглядело очевидным следствием умственного расстройства. Тем не менее, суд вынес обвинительный приговор.
Великая Французская революция утвердит закон об однообразии смертной казни для всех сословий без исключения. Но до этого оставалось еще три с лишним десятилетия. А пока шел 1757 год.
Суд назначил Дамьену такую казнь, что, как остроумно заметил Сансон, среди имен почтенных судей поневоле пытаешься отыскать имена краснокожих.
Пока на Гревской площади устанавливали эшафот, Дамьен был подвергнут еще одной пытке: его и без того искалеченные ноги обули в «испанский сапожок». После первого клина Дамьен дико закричал; после четвертого – взмолился о пощаде; после седьмого в очередной раз покаялся, но был вбит и восьмой клин. Потом Дамьена отнесли в часовню к духовнику, после чего повезли на Гревскую площадь – на саму казнь.
Начали с того, что в течение трех минут в кипящей смоле держали его правую руку. В это время подготовили второй этап – раскалили клещи. Этими клещами, точно огнедышащей железной челюстью начали вырывать из разных мест тела куски мяса, а затем лить в раны адское варево из расплавленного свинца, серы, кипящего масла…
Сансон пишет: «Зрители увидели сцену, которую трудно описать словами… Дамьен с глазами навыкате, дыбом вставшими волосами, скривившимся ртом подстрекал мучителей. Когда раздавался треск его тела при соприкосновении с воспламенявшимися жидкостями, его крик сливался с этим звуком, и страдалец произносил уже нечеловеческим голосом: «Еще! Еще! Еще!».
А между тем это были лишь приготовления к казни.
Для третьего этапа подготовили четверку лошадей, привязав к каждой по одной из конечностей Дамьена. Лошадей начали стегать и бить, и они рванулись что было сил. Рывок следовал за рывком… руки и ноги Дамьена все сильнее вытягивались, он хрипел, одна лошадь упала, а в толпе пошел недовольный ропот. Кое-кто упал в обморок. Присутствовавший на казни врач поспешил доложить судьям, и те приняли решение ускорить казнь. Помощник палача Легри рассек топором плечевые и бедренные сухожилия, чтобы помочь лошадям, и, наконец, одна рука и одно бедро отделились от тела Дамьена.
Но он был все еще жив, смотрел вверх, нижняя челюсть его шевелилась, точно он говорил с небом. Лошади снова рванули, оторвалась вторая рука. Еще рывок… Последняя лошадь уже выбилась из сил, и небо наконец сжалилось – не то над лошадью, не то над злодеем, и он испустил дух.
Когда останки сняли, чтобы кинуть в огонь, все увидели, что черные волосы Дамьена стали совершенно белыми.
Внимательно выслушав подробности этой ужасной казни, Его Величество король Людовик Пятнадцатый приказал выплатить судьям и устроителям казни по несколько тысяч ливров.
А духовный авторитет эпохи Вольтер кошмарную смерть Дамьена назвал «закономерным итогом его поступка».
…Так что, если слишком уж сильно одолеют вас мысли о жестокостях современного мира, вспомните это имя – Дамьен.
«Историческая литература»
Передо мной два документа. Первый – рапорт майора бронетанковых войск Сивкова И. Н. о том, что 23 апреля 1945 года он, в нарушение приказа, пропустил в сторону аэродрома Рехлин легковушку с двумя взрослыми и тремя детьми. Второй документ – протокол допроса бывшего вождя Трудового фронта, рейхсляйтера Роберта Лея, в котором он объяснил, при каких обстоятельствах лишился капсулы с ядом. Обстоятельства эти Лей датировал тем же 23 апреля 1945 года. Два документа, за которыми лишь крохотный фрагмент эпохи.
…Автострада оказалась забита колоннами гражданских и военных машин; все это едва тащилось… Мощные «мерседесы» рейхсляйтера вытянули объезд по разбитым полям и, сделав крюк, снова выбрались на шоссе. Здесь двигалась колонна из пеших беженцев. Несколько часов назад над ней прошли английские бомбардировщики, сбросили тяжелые бомбы, чтобы избавиться от неизрасходованного груза. Огромная воронка чернела в центре автобана, как раз в том месте, куда выехали «мерседесы» Лея. Воронку обходили, стараясь туда не глядеть; по краям лежали убитые и раненые. К «мерседесам» метнулась женщина, забила ладонями в стекло. Адъютант послушал, что она кричала.
– Просит пристрелить кого-то, – доложил он.
Лей посмотрел в окно машины.
На обочине, метрах в двадцати от края воронки, прыгали и визжали две девочки, а около них лежал на боку мальчик лет тринадцати рядом с кучкой чего-то красно-синего. Лей присмотрелся: у ребенка осколком был разворочен живот. Девочки тоже были в крови: их белые одинаковые переднички оказались по-разному раскрашены красным. «Ради Бога, господин офицер, ради Бога!» – кричала мать, стуча в окно машины. Увидев вышедшего Лея, она кинулась к нему, уже без слов указывая в сторону детей.
Мальчик был еще жив. Он только издали выглядел ребенком: вблизи у него было лица старика. Вероятно, он лежал так уже два или три часа, и столько же мать и сестры сходили возле него с ума. Все понимали, что это агония, которая страшно затянулась.
– Уберите их! – велел адъютантам Лей.
Один адъютант поднял и унес девочек. Другой, обхватив правой рукой голову женщины, повернул к себе ее лицо. Лей, опустившись на колени, быстро вложил в полуоткрытый рот ребенка капсулу и ладонями сжал челюсти. И почти сразу ощутил на своей руке долгий выдох облегчения. Он снял куртку, завернул в нее тело и отнес к машине.
– Садитесь на заднее сиденье с детьми, – сказал он женщине. – Я поеду в другой машине и повезу вашего мальчика.
Через час езды их догнали мотоциклисты из связного подразделения 12-й армии и предупредили, что впереди, в миле отсюда, к шоссе вышли русские танки. Они пока стоят, но путь к Рехлину по шоссе перерезан. Аэродром был уже близко; вокруг него дивизия СС намертво держала оборону.
Колонна беженцев продолжала двигаться. Русские танки встали не на самом автобане, а растянулись цепью по полю, перекрыв кратчайший путь на Рехлин между двух рощ. На самом шоссе стояли русские посты, пропуская детей, женщин, стариков. Было ясно, что двухметровых красавцев-адъютантов Лея они едва ли не заметят, как и самого рейхсляйтера.