Маленькие трагедии большой истории - Елена Съянова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Все они умерли несчастными, – писала княгиня Ливен. – …Николай Зубов умер вдали от двора, терзаемый болезнью, угрызениями совести, неудовлетворенным честолюбием…» Платон Зубов также умер, «не возбудив ни в ком сожаления».
Мария Федоровна, бывшая принцесса София-Доротея-Августа-Луиза была счастливейшей из русских императриц. В ранней молодости София почти год считалась невестой принца Дармштадского и уже начала привыкать к этому скучно-красивому жениху, портрет которого вызывал у нее ощущение бренности бытия. Появление нового жениха София приняла как спасение. Отчего – она тогда и сама не разумела и, лишь увидев Павла, точно прозрела внутри себя. Этот некрасивый, переменчивый, нервный, безумно обаятельный принц очень ей понравился. Первая страсть захватила все существо Софии и уже не отпускала. После смерти Павла страдания Марии Федоровны по-разному толковались окружающими: писали, что она чтит память покойного, «выпивая до дна горькую чашу душевных мук». Но подлинные страдания матери понимали только ее дети: самым чувствительным оказался Александр. Страсть матери к отцу – придушенная, растоптанная, растерзанная, но выжившая – еще четверть века, до самой смерти, заставляла его невыразимо страдать. Убивала его волю, его душу, убивала и физически, пока не добила окончательно. Именно для него, сына, мать невольно оказалась самым жестоким палачом. Даже после кончины Александра Первого душевные муки его продолжали давить на головы российских императоров тяжелее самого венца власти, подтачивая физические и духовные силы династии.
Самоубийство мечты
Два старых человека – муж и жена – присели на скамейку возле ручья, опоясывающего их ухоженный садик. Еще вчера она сажала тут луковки поздних крокусов; муж ей помогал… а сегодня утром они так же вместе решили, что эти крокусы расцветут без них, потому что их жизнь должна закончиться сегодня, и пусть это случится здесь, у волшебного зеркала воды, вернувшего молодость их лицам. Он достал коробочку, взял одну капсулу с ядом; другую отдал ей…
Они прожили вместе полвека и умерли в один день. На их могиле не осталось надписи – такова была его последняя воля, и младший сын Гейнц ее исполнил. С лета 45-го года в Германии стали появляться такие безымянные могилы: иные фамилии и теперь еще колют память живых. Гессы, Геббельсы, Гиммлеры… Но никто даже не поморщится при благозвучном имени: Хаусхофер.
Отставной генерал, профессор, директор Института геополитики, принимавший в своем доме всю научную, культурную, а в тридцатые и политическую элиту Европы, воплощение респектабельности, научной основательности и интеллектуального обаяния, Карл Хаусхофер был одновременно и олицетворением самых чудовищных планов немецкого фашизма. Карл Хаусхофер был также и единственным человеком, перед которым всю жизнь заискивал Адольф Гитлер, совершенно от этого не страдая.
В дом Хаусхоферов Гитлера привел Гесс, друживший со старшим сыном Карла Альбрехтом. После этой встречи Карл долго пытался внушить Рудольфу, что ему не следует знаться с такими типами. «Политический хулиган» было самым мягким определением по отношению к Гитлеру. «Никогда моя Германия не пойдет за таким шутом!» – патетически восклицал Хаусхофер. Гитлер же сразу понял, для чего ему позарез нужен этот интеллектуал, облагораживавший все, к чему бы ни прикасался. Кровавая доктрина нуждалась в респектабельности.
Геополитика входила в моду. Молодая наука родилась с клыками и когтями. «Пространство – как фактор силы» – это выражение Карла Хаусхофера Гитлер поднял, как знамя. Из университетских лекций профессора́ выкинули Геродота и Монтескье, скрестивших географию с политикой, даже швед Челлен, автор самого термина «геополитика», был вычищен: в умах юношества должен был крепко засесть главный геополитик всех времен и народов, личный друг фюрера Карл Хаусхофер.
Карлу дали институт, финансирование, зеленую улицу для любых проектов. Ему позволялось многое: жена Марта, еврейка, находилась под личной охраной Гиммлера; сыновья-полукровки не имели ограничений в карьере, поездках, публикациях. Все это не могло не действовать на психику ученого, а главное – Карлу давали работать.
Но плоды этого труда, начавшие обильно созревать в сороковые годы, вызывали все большее смятение в его душе. «Жизненное пространство» отвоевывалось тяжело и кроваво; от теорий о чистоте расы и крови потянуло дымом крематориев. А когда тщательно подготовленная с участием сына Альбрехта миссия Рудольфа Гесса в Англии сорвалась, Карл Хаусхофер вдруг словно очнулся посреди кошмара.
В мае 1943 года, во вторую годовщину полета Гесса, Гитлер посетил дом Хаусхоферов. В одном из блокнотов Бормана осталась такая запись: «10 мая. 17.00. Фюрер у Хаусхоферов. Оплакивали Гесса. Сопровождать запретил. Отсутствовал четыре часа. Отменил совещание. В крайнем удручении».
В июне того же года Альбрехт Хаусхофер записал: «Отец намерен оставить все должности, о чем уже уведомил министра…».
В 44-м Альбрехта арестовали за подозрение в участии в июльском заговоре; через год расстреляли.
Во время Нюрнбергского трибунала Карла Хаусхофера привезли на допрос Гесса. Тот, разыгрывавший амнезию, своего учителя «не узнал». Вернувшись из Нюрнберга, Карл сжег архивы, часть книг; жена Марта удобрила золой клумбы, посадила цветы… 13 марта оба пришли к ручью, сели на скамейку и приняли яд. Почему? Хаусхофера никто не преследовал; ему никто не предъявил обвинений… Заговорила совесть?
Младшему сыну Гейнцу Карл Хаусхофер оставил записку, которая все объясняет: «Если тебе скажут, что я приложил свою руку к гибели Германии, не верь. Но знай, я приложил свой ум к гибели германской мечты».
Коллекция доктора Хирта
В мае 1945-го части дивизии СС прорывались в район Рондорфа.
У эсэсовцев было двадцать «пантер» и отчаянный командир – оберфюрер Гротман, бывший адъютант Гиммлера. Гротман расстался с рейсхсфюрером в районе Штаде: Гиммлер приказал ему вывести уже сформированную колонну и дожидаться приказа. «Я отправляюсь на переговоры, и мне нужны аргументы», – кратко пояснил он, прощаясь с Гротманом.
С того дня прошло две недели: Гиммлер был уже у англичан, но вместо понимания нашел там смерть. Гротман этого не знал; он выполнял приказ.
Двигались в основном ночью, дважды принимали бой с американцами, которые легкомысленно раскатывали по этой земле как у себя дома. И все бы ничего, если бы не один попутчик, которого Гиммлер также приказал доставить в Рондорф.
Его звали Август Хирт; он возглавлял Анатомический институт в Страсбурге и считался одним из лучших специалистов по наследственности. Доктор Хирт был гауптштурмфюрером СС, и никаких возражений против его присутствия в колонне Гротман не имел, если бы не то, что этот чудак потащил за собой. Это были двадцать деревянных ящиков, набитых опилками, над которыми Хирт трясся, называя их «сокровищем». С того дня, как в каждой «пантере» разместили по такому ящику, началось мучение: от внутренностей «пантер» пошел кошмарный запах, который парни глушили алкоголем. На мосту через Эмс штурмбаннфюрер Диц попытался было избавиться от одного «сокровища» – вышвырнуть в реку, но Хирт устроил скандал. Гротману пришлось вмешаться, а то парни скинули бы с моста и самого Хирта.
– Объясните же им, объясните, они не понимают ценности… – кричал Хирт, пятясь от разъяренного Дица и хватая Гротмана за руку.
– Вы провоняли всю колонну вашими «ценностями», – огрызнулся Гротман. – Рейхсфюрер не давал мне поручения таскать за собой всякую тухлятину!
– Тухлятину?! – взвился Хирт. – Так рейхсфюрер вам не объяснил?! Вы ничего не знаете?! – Хирт полез в головную «пантеру» Гротмана; вскоре оттуда раздался его возбужденный голос: – Сюда, сюда! Взгляните же на это, взгляните сами!
Гротман нехотя полез, стараясь почти не дышать. Хирт уже вскрыл ящик и светил в него фонариком.
– Смотрите, да смотрите же! Вот какая! А эта?! А вот такая?! – он поочередно поднимал и бережно укладывал обратно три темных черепа, как будто в париках – на самом деле это были натуральные женские волосы, которые еще не отпали, – А это… это разве не чудо? Это не сокровище?!
Вытянув руки, Хирт совал в лицо Гротману облепленный опилками стеклянный шар, в котором колыхалось нечто с одним глазом посреди сморщенного лба. Гротман отпрянул. Руки с колбой опустились, и появилась другая колба – в ней маленькое, с кулачок, скорбное лицо покачивалось в спирту из стороны в сторону и словно дуло себе под нос.
– Видите, насколько выражена аномалия – почти полное срастание! Здесь у меня вся серия В, а за ней идут патологии конечностей, за ней…
Гротман, не дослушав, вылез из «пантеры». Его едва не вырвало. За ним вылез Хирт: его лицо сохраняло выражение счастья.
– В моей коллекции все антропологические типы нашей планеты, понимаете вы – все! Некоторые образцы свежие, оттого этот запах. Здесь у меня все врожденные патологии голов и конечностей! Понимаете?! На меня работали начальники всех концлагерей Европы! Я сделал то, чего никто уже не сможет повторить! Мне немного не хватило времени и кое-что пришлось уничтожить, но серии V, D и С я сохранил! Понимаете?! Я сохранил!