Иная сила - Вадим Сухачевский

— В общем, ясно, против кого, — в подтверждение его мыслей сказал Никита. — А заговор, признаюсь тебе, Карлуша, скучнейшее для меня занятие. Они и мне тоже (хорошо Христофор выразился!) — как французская болезнь архиерею. Раза два побывал на их сборищах – да и перестал. Так бы, глядишь, вовсе о них позабыл, кабы не этот нынче…

— Инкогнито, — подсказал Христофор.

— Он самый, — кивнул князь. — У них же там чины – вроде как у нас в гвардии. Так вот, я и там прапорщик, не более, а этот – навроде фельдмаршала, и я, согласно принесенной при вступлении клятве, должен все его приказания безоговорочно исполнять.

— И что же он тебе сейчас приказал? — спросил барон, кажется уже догадываясь. — Наверно, убить меня?

— Смотри, догадался, — спокойно ответил Никита. — Говорит, два раза уже их люди пробовали, да ничего не выходило… Видишь – только два! А ты сказал – восемь! Ежели от восьми вычесть два, то это выходит… — После шампанского он не сразу подсчитал. — Выходит, кажись, шесть. От шести три вычесть, что ты на «иную силу» отписал – будет… будет три. Три, да три, да два – как раз восемь выходит! Все сошлось! Стало быть, не две, а три силы против тебя ополчились, согласен с такой диспозицией?

— Похоже – по-твоему…

— Ладно, слушай дальше… Приказывает мне тебя на дуэли порешить – знает, что на шпагах я первый в полку… А сам векселя на одно имение из тех, что я Извольскому отписал, достает и сует их мне.

— Это на сколько ж денег? — снова вытаращил глаза Христофор.

— И не знаю даже, — пожал плечами князь, — тысяч, наверно, на сто. Вроде как половому за работу… Гляжу – сжигает их на свечи…

— Так векселей, стало быть, уже и нет? — снова встрял Двоехоров.

— Говорю ж тебе – сожжены.

— Да уверен ли ты, что векселя настоящие?

— Не приглядывался. А так – по всему похожи.

— Так и имение, выходит, снова твое…

— Ну, выходит, мое… А может, и не мое… Как считать… Просто зло тут меня такое разобрало!.. Даже если б он без этих векселей – все равно б не спустил, что шпагу мою против друга Карлуши нацеливает… Отчего-то полюбился ты мне, — прибавил он, обращаясь к барону, и продолжал: – А когда он еще эти векселя мне в оплату… Да будь он хоть вправду фельдмаршал! Нету таких фельдмаршалов, чтобы Рюриковича, чтобы князя Никиту Бурмасова в иуды произвести! А уж за деньги-то – и тем паче!..

Двоехоров спросил:

— Ну и ты – что?

— А что… Выплеснул вино в его бесстыжее лицо – и к вам. Пускай теперь за оскорбление меня вызывает, коли жизнь не дорога…

— Оно, конечно, хорошо, — одобрил Христофор. И добавил в задумчивости: – Однако ты говоришь – сто тысяч…

— Дались тебе эти сто тысяч! — в сердцах сказал князь. — Тем более что – не твои…

— Не мои, это точно, — согласился Двоехоров. — Ты, Никита, не серчай. Я это к тому, что ежели за голову друга нашего Карлуши целых ста тысяч не жаль, то очень уж им надобно его жизни лишить, а коли так – то и без тебя найдут охотников. На твои же, к слову сказать, деньги! Теперь-то, должно быть, понимаешь, что Извольский этот по ихнему распоряжению тебя обыграл?

— Да, пожалуй что, так… — вздохнул Бурмасов. — Получается, я по дурости своими деньгами Карлушиным убийцам помощь оказал… Что ж, мне в таком случае это и искупить… Теперь я тебя, Карлуша…

Договорить он не успел – за дверью раздался грохот упавшей посуды и еще чего-то тяжелого. Держась за шпаги, все трое мигом выскочили из кабинета.

На полу лежал лакей. Его высунутый язык был черен, как сажа. Рядом валялся поднос и осколки фарфоровой посуды. От разлившейся по полу ухи еще шел пар.

Фон Штраубе притронулся к его пульсу и заключил:

— Мертв… — Тут увидел, что перстень его наливается синевой. — Отравлен, — добавил он. — Должен был подать это нам. Все было отравлено.

Бурмасов не понял:

— Он что же, отхлебывал нашу уху?

— Нет, — сказал фон Штраубе, — его отравили пары. Он долго ждал за дверью и успел надышаться насмерть. Яд, видно, очень сильный, подальше отсюда, господа.

— Царствие ему Небесное… Ведь от верной смерти раб Божий нас уберег… — С этими словами Двоехоров, перекрестясь, отпрянул от мертвого, а Никита, наконец-таки все сообразив, прорычал:

— Это он!.. Всех нас хотел отравить!.. Ну всё, живым от меня не уйдет!

Со шпагой наголо Бурмасов ринулся в соседний кабинет. Двоехоров и фон Штраубе, также держась за шпаги, устремились вслед за ним.

В кабинете, однако, никого уже не было. И только, словно бы в издевательство над ними, бумажка с какой-то намалеванной на ней дьявольской рожицей лежала на неубранном столе. Изображенный бес ухмылялся и целился кого-то боднуть козлиными рогами.

— Все равно не уйдет! — проговорил Бурмасов. — Хоть у черта за рогами спрячется – а все равно теперь уж от меня далеко не уйдет!

Глава XI,

в которой фон Штраубе приоткрывает перед другом завесу своей Тайны, а под конец проваливается в тартарары

Бурмасов и барон сидели вдвоем в комнате, снимаемой фон Штраубе. Двоехоров сразу после ресторации покинул их, поскольку вынужден был по долгу службы отправляться проверять караулы.

— Итак, охота на тебя идет знатная, — сказал Никита, уже протрезвевший от пережитых недавно волнений. — Теперь небезынтересно – кому и чем ты так насолил. Коль имеешь соображения – поделился бы.

— В том-то и дело, что почти не имею, — вздохнул фон Штраубе.

— Ну, «почти» – это не слово, — сказал князь. — Все, что знаешь, давай выкладывай, а уж там поразмыслим вместе – глядишь, и додумаемся до чего.

Фон Штраубе, не таясь, рассказал о своих неосторожных словах в карете по пути из дворца и о взгляде на сей предмет комтура Литты.

Дослушав его со всею внимательностью, Бурмасов заключил:

— Что ж, комтур твой не дурак, дворцовую диспозицию представил, пожалуй, верно. А вот насчет того, что в России и воздух слышит – это он подзагнул.

— Но мог быть карла на запятках кареты. — И фон Штраубе снова пересказал ему слова комтура.

— Пустое, — отмахнулся князь. — Карла такой вправду имеется, но всего лишь один, мне верные люди точно сказали. Просто у страха глаза велики – так из одного произведут сразу дюжину. А поскольку карла только один, то на все запятки его не посадишь, и прибегают к нему лишь в самых исключительных случаях. Нет, надобно искать иуду среди тех, кто был с тобою в карете. Перечисляй.

Барон назвал ему всех.

— Давай теперь прикидывать насчет каждого, — предложил Бурмасов.

— Граф Литта… — начал фон Штраубе. — Но он бы не успел никому сообщить, ибо находился еще в карете, когда ловушка убила Спирина.

— Предположим, — согласился Никита. — Давай далее.

— Жак и Пьер…

— Да, — слегка поморщился Бурмасов, — видал я этих… уж и не знаю, назвать-то как… Что ж, до них доберемся, это дело пустяк… Хотя ни на какую из трех сил они не похожи. Однако ж наябедничать на тебя вполне могли. Будем пока держать их в уме… Далее?

— Еще только отец Иероним, и больше в карете никого не было. Но он-то меня как раз от смерти и спас, когда от восьмерых отбивались вместе с Христофором. Глупо пытаться убить, а потом спасать.

— Да, пожалуй что, — кивнул князь. — И ябедничать такой, как ты его нарисовал, никогда не станет, и за деньги, полагаю, его не купить… Что ж, на этом пути мы с тобой пока что – в стену лбом… Давай тогда двинемся с другого конца. Это твое пророчество насчет убиения государя – насколько, скажи, можно ему доверять? Вообще что до меня, то я в такие вещи не очень-то…

Объяснять – значило бы выдать главную Тайну Ордена, чего делать фон Штраубе пока что не хотел. Он лишь так выразительно взглянул на Бурмасова, что тот сразу же поспешил сказать:

— Ладно, ладно, тебе – верю. Кому бы другому – едва ли, а тебе – да… Так что же, нынешнего государя скоро удушат, стало быть?.. — И, не получив ответа, с чрезвычайной легкостью согласился, словно речь шла о ком-то вовсе незначительном: – Ну и Царствие ему Небесное; по правде, меня сейчас больше заботит твоя судьба… Так вот, это я тебе верю, понимаешь, я. А в Тайной экспедиции ни за что бы не поверили! И наши офицеры в твой пророческий дар не стали бы верить. Такая уж у нас Россия страна – к вашим кабалистикам не приучена. Здесь бы над тобой только посмеялись. Для нашего брата все это навроде как ворона накаркала или кукушка накуковала, не более того.

— Ну а для великого князя? — спросил фон Штраубе.

— Ах да, я и забыл… Что ж, он, пожалуй, мог бы и поверить. Но даже при своем увлечении мистицизмом Александр Павлович далеко не дурак. Он мог бы поверить, только имея на то самые весомые основания, только зная наверняка, заведомо зная, что сие – не гадание на кофейной гуще. Чем бы ты мог так верно подтвердить ему свой дар?