Улыбка химеры - Татьяна Степанова

«Если он умрет, — подумал Витас Таураге, — даже если со мной что-то случится, Салютов всегда позаботится о сестре. Он сам так говорит, а он человек слова. Он давно бы позаботился о ней, как должно мужчине, если бы не этот прилипала. Салютов может купить Эгле квартиру в Москве, взять ее на содержание, может даже жениться на ней (он же вдовец!). В любом случае только он в силах уберечь ее от этой жизни, уберечь Эгле даже от „Красного мака“, где место мужчине, а женщине из семьи Таураге делать нечего».

Витас Таураге вздохнул: чужая страна, чужой город. На чужую жизнь смотришь всегда отстраненно. Мало о чем сожалеешь, мало кого жалеешь.

Тот старик из туалета... Витас Таураге снова вздохнул, смял сигарету в пепельнице. Нет, старика из туалета казино, застреленного из пистолета в затылок, ему совсем не было жаль. Это ведь была мгновенная смерть. Старик вряд ли успел что-то почувствовать. Но для Алигарха такая смерть оказалась бы чересчур легкой. Почти благословенной. Такую смерть еще нужно было заслужить.

* * *

Валерий Викторович Салютов находился в «Красном маке» с четырех часов дня. Приехал в казино с совещания совета директоров «Промсервисбанка», с которым поддерживал давние деловые связи. Финансовая ситуация в банке складывалась вполне сносная для начала года. И это радовало. Дом открылся для посетителей. Это тоже радовало. Салютов, наверное, впервые за последние месяцы чувствовал себя неплохо.

В казино он приехал трудиться в поте лица. И отдыхать. Когда он находился в Доме, труд и отдых становились единым, неразрывным действом, почти творчеством. Так было всегда, с самого открытия казино. И Салютов не мог припомнить случая, когда хлопоты по обустройству и организации Дома доставляли ему страдания, усталость или разочарование. Напротив, здесь он всегда ощущал совершенно особый прилив сил и энергии, чувствовал себя моложе на добрый десяток лет. Так было прежде, но с гибелью сына все изменилось. Салютов не чувствовал ничего, кроме боли, не видел перед собой ничего, кроме этой бесконечной, сводящей с ума ночной вьюги за окном.

Но сегодня (даже странно) на душе было гораздо легче. И метель улеглась. День за окном был морозным и солнечным. Закат — багряным. Ночь — ясной и звездной. В такие ночи в молодости Салютов редко спал. Было совсем не до сна.

Он сидел у себя в рабочем кабинете на втором этаже. Казино открылось в обычный час и функционировало. Посетители съезжались. Внизу, в каждом из трех залов, в том числе и в заново оборудованном бильярдном, уже шла игра. На втором этаже в «гостевом» крыле в гостиной ярко пылал камин. Там, а также в зимнем саду и овальном кабинете на кожаных диванах отдыхали и курили гости, перед тем как снова спуститься в зал и засесть за игру. Официанты обносили отдыхавших коньяком и коктейлями.

Салютов внимательно проверял счета, просматривал годовой отчет о финансовой деятельности казино. Отчет давно уже пора было проверить. И одновременно чутко прислушивался с почти болезненным любопытством и наслаждением к звукам Дома.

В такие минуты Дом напоминал ему оркестр. А сам он представлялся себе дирижером. Порой ему даже не верилось: как это он один сумел поднять это все — поднять Дом, превратив его из зыбкой заветной мечты в реальность, из бумажного архитектурного проекта — в кирпич, стекло и мрамор, из финансового миража в доходное, прибыльное дело.

Дом-Оркестр исполнял свою особую, неповторимую музыку. И с каждым годом она становилась Салютову-директору все понятнее и ближе. Порой ему казалось: он сам написал ее. Но затем он сознавал: нет, музыку создал сам Дом. И теперь она уже неотделима от его стен и залов. Как душа.

Эти звуки... Рокот мощных моторов на подъездной аллее, оживленные мужские голоса — это гостей встречает у подъезда швейцар (новый, нанятый вчера вместо дурака Пескова), сочный хруст снега во дворе — это по приказу управляющего бригада дворников расчищает автостоянку. Музыка Дома доносила и другие звуки, вне единой общей гармонии вроде бы и не слышимые ухом — шорох сукна на столе, когда невозмутимый крупье специальной лопаткой сгребает фишки-ставки, трепет капроновой сетки, охраняющей лузу, когда в нее, точно рыба в невод, попадает бильярдный шар, скрип мела о деревянный ствол кия, нежный перезвон хрустальных бокалов, украшающих стойку бара, грохот и дребезжание игральных автоматов, скрип стенной панели, удерживающей на себе колесо Фортуны, биение десятков сердец, стук крови в висках тех, кто склонился над запущенной рулеткой и ждет (боже, как ждет), на какой номер выпадет шарик. А вдруг на зеро?

Все эти звуки были так привычны и вместе с тем так удивительны, — так знакомы и так новы. Они ласкали и раздражали слух, волновали сердце...

Салютов поднялся из-за письменного стола, медленно прошелся по красному персидскому ковру, украшавшему пол кабинета. Звуки Дома. Все здесь было наполнено ими. Тишина в комнате была живой, насыщенной, волшебной: треск березовых поленьев в камине гостиной, треск новой, распечатываемой крупье карточной колоды, треск рассыхающегося от жара батарей паркета под чьими-то тяжелыми шагами за дверью...

— Валерий Викторович, заняты? Я на минуту. Только что звонили! На завтра заказ мест, ну и все как обычно. Я сказал: у нас все готово, мы ждем. Как насчет денег?

Шаги принадлежали Глебу Китаеву. Он только что вошел в кабинет, как всегда вежливо постучав.

— Все в порядке. Я договорился в банке. Деньги завтра будут с утра. Позвони насчет машины и дополнительной охраны, — ответил Салютов. — Значит, завтра у нас полный сбор?

— Да, неплохо, а? — Китаев улыбнулся. — Соскучился я, Валерий Викторович, по настоящим нашим вечерам. — Он потер руки, словно предвкушая что-то приятное. — И еще кое-какие новости для вас есть.

. — Какие? — Салютов сел на кожаный диван в углу кабинета, пригласив Китаева в кресло напротив.

— Я вчера и сегодня утром систему наблюдения вместе с техниками проверял, — сказал Китаев. — И так и этак мы смотрели. Тот сбой камеры в вестибюле — случайность. Там в стене проводка за панелью слегка отошла. С гардеробщиком я тоже все проверил. Он сейчас на больничном, и врач мне диагноз подтвердил: ОРВ, причем какой-то там кишечный вирус. Уже заболевал он тогда в тот вечер.

— И какой же вывод из всех твоих проверок? — спросил Салютов.

— Все это случайности. И все они случайно совпали. Камеру никто намеренно не вырубал. Просто кому-то повезло. Ну, возможно, он услышал от гардеробщика или от кого-то из охраны, что эта часть вестибюля на время остается «темной».

— Вывод, Глеб.

— Вывод простой, Валерий Викторович: одно к одному. Если бы на месте Тетерина кто-либо другой был в туалете, убили бы этого другого. Сдается мне, дело совсем не в Тетерине было, а в том, что само место очень подходило для выстрела из пистолета с глушителем.

— Ты кого-то подозреваешь? — спросил Салютов. Китаев помолчал секунду.

— Вы не дослушали новость до конца. Она у меня из двух частей состоит, — сказал он. — У меня тут информация свежая: Миловадзе вызван в Генеральную прокуратуру. На завтра. Между прочим, на одиннадцать часов утра, как и вы в тот раз.

— Сведения верные?

— Верные, Валерий Викторович. Иначе я бы вас не информировал.

— Хорошо, — ответил Салютов. — Спасибо, Глеб. Китаев подождал, что он еще скажет о «новости», но так и не дождался.

— Ну, я пошел, буду внизу на пульте, — Китаев поднялся.

— Будь добр, позвони Филиппу. Скажи, что я прошу его завтра вечером приехать сюда. Когда ему будет удобно, — сказал Салютов.

— Хорошо, Валерий Викторович, сейчас же позвоню. Конечно! Если позволите... Мне самому давно кажется, что сын ваш сам стремится к разговору с вами. К объяснению своего поведения. И сожалеет, но... Характер виноват салютовский — гордый, строптивый. Ваш характер, между прочим, Валерий Викторович, вылитый ваш.

— Спасибо тебе, Глеб, за комплимент.

— Марина Львовна снова звонила. Спрашивала, здоровы ли вы, — сообщил Китаев, уже взявшись за ручку двери. — Сказала, у Павлика сегодня температура немножко подскочила!

— А Валерик как?

— Младший ваш здоровехонек. У старшего тоже ничего страшного: тридцать семь и семь. Марина Львовна сказала — пони шотландский заболел, ветеринара ему вызвали. Ваш внук просто перепугался за своего любимца. Ну вот и температурка небольшая... ничего, пройдет. Он шустрый у вас, крепкий парнишка, смышленый. Сказал мне как-то: я, дядя Глеб, когда вырасту, буду укротителем зверей.

— Марина еще что-нибудь сказала?

— Спрашивала — когда вы приедете. Я ответил, что... не знаю. — Китаев посмотрел на Салютова. Тот рассматривал узор персидского ковра на полу. Роскошный узор мастеров Шираза... Поднял глаза и...

— Эгле не звонила, — быстро ответил Китаев. — Ни вчера, ни сегодня. Витас злится, как бес. Говорит: вроде Газаров снова у нее.

— Позвони сыну, — тихо попросил Салютов. — Прямо сейчас.