Свет в окне - Елена Катишонок

– Фактически получается, что я сирота при живой матери, – горько произнесла Таечка.

– Скажи спасибо, что при живой, – обронил крестный и поднялся. – Нарзан принесу, – пояснил жене, – изжога у меня.

Он стоял посреди кухни и медленно пил колкую пузырящуюся воду, прислушиваясь, как крохотные пузырьки боксировали внутри друг с другом. Хотелось оттянуть возвращение в столовую. Ощущение, удивительно напоминающее изжогу, появлялось у Федора Федоровича всякий раз, когда он видел Таечкиного мужа. Никакого рационального объяснения он, медик, найти этому не мог и потому называл изжогой. И совсем уж было не понятно, почему Таинька ему все время подыгрывает, вот как в конфликте с матерью. Он осторожно потер живот: мешала тяжесть в районе солнечного сплетения. Почему «конфликт», не было никакого конфликта, просто Ира наотрез отказалась видеться и разговаривать с дочкой. Тайка сама же и виновата: нет, чтобы прийти к матери, объяснить: хочу, мол, чтобы дети росли вместе; или что там ею двигало. Куда там! Явилась с милицией, устроила скандал, стоивший Ирине инфаркта, а теперь жалуется: «сирота при живой матери», «хочу, как у людей». Что за фарисейство… Сама разве сделала, «как у людей»?

Уже вернувшись за стол и следя за беседой, Федор Федорович наблюдал за мужем племянницы. Письмо, он видел, произвело на Тоню такое же сильное впечатление, как на него самого. Как, интересно, такое потрясение может отразиться на этом жестком человеке, изменится ли в нем что-нибудь? Мельком взглянув на говорившего, Федор Федорович поразился: глаза блестели, и в них светилась глубокая нежность, а лицо и голос были полны воодушевления. «Да он совсем мальчишка, – неожиданно подумал Федор Федорович, – мальчишка, зачем-то отрастивший усы. Вот кто был сиротой, при живой, как выяснилось, матери. Он, а не Тайка. А теперь вот мать отыскалась. Слава Богу».

– Как же вы разместитесь впятером? – озабоченно спросила Тоня. – Где вы спать положите человека?

– Ума не приложу, – Таечка медленно покачала головой, – не представляю. Наверное, купим раскладушку, пусть еще одна будет. Если складывать на ночь стол и ставить к окну…

– Пожилой женщине на раскладушке будет неудобно, детка. Купите кресло-кровать. Места занимает мало, раскладывается легко, – теперь Федор Федорович смотрел на крестницу, но не улыбался.

– Кресло-кровать нам не по карману, – криво усмехнулась та, – раскладушка-то шестнадцать рублей стоит, это мы себе позволить еще можем.

«…ему нужны сто франков, и притом немедленно; в противном случае он вышвырнет Козетту, хотя она только еще оправляется после тяжелой болезни, на холод, на улицу…»

– Можно не тратиться на мебель, – Федор Федорович коротко глянул на девочку в кресле и понизил голос, – можно ничего не тратить, а просто, – он заговорил совсем тихо, – пусть Леленька поживет у Иры. Школа рядом, тебе меньше хлопот…

– Это исключается, – твердо ответила Таечка, – ребенок должен жить интересами семьи. К тому же, если ее отправить к матушке, мне потом месяцами придется расхлебывать последствия.

«Какие последствия, о чем она? Ведь только что говорила, что хочет наладить контакт», – Федор Федорович потянулся к нарзану.

– Но зато, – Тоня тоже заговорила тише, – Леленька поможет вам, наконец, столковаться. – Она с воодушевлением продолжала: – Может, сестра немножко оттает, а вы через Лелю пригласите ее в гости, познакомите с Дорой. Подумай, Тайка!

«Не менее странное действие произвела эта фраза и на Фантину. Она подняла голую руку и схватилась за печную заслонку, словно у нее вдруг закружилась голова. Потом оглянулась по сторонам и заговорила тихо, словно про себя:

– На свободу! Меня отпустят! Значит, я не сяду в тюрьму…»

– Для моей матушки дверь в наш дом всегда открыта, – так же твердо и громко ответила крестница, – и она это знает.

Федор Федорович поморщился:

– Подожди, детка; подожди. Давай все-таки решим, как вы разместитесь.

– В тесноте, да не в обиде! – запальчиво отозвалась Таечка.

– Комната не резиновая, – покачал головой Федор Федорович. – Можно сделать иначе: пусть Леленька ночует здесь, у нас, а дни проводит дома, как следует быть. Таким образом, – торопливо добавил, – не нужно покупать ни раскладушку, ни кресло-кровать, и складывать стол тоже не нужно. Ну?

Олька боялась поднять глаза. Ну?.. «– Приказываю отпустить эту женщину на свободу».

Таечка покачала головой, потом посмотрела на часы и поднялась.

– Ляля! Собирайся. Дома дочитаешь.

«– Ступайте, – сказал Мадлен.

Жавер принял этот удар грудью, как русский солдат, не дрогнув, не опустив глаза. Он низко поклонился господину мэру и вышел».

В прихожей, как обычно, все топтались, мешая друг другу. Тоня переглянулась с мужем и полезла в сумочку, Федор Федорович пошел в кабинет за бумажником. «Возьми, возьми, ты должна принять свекровь достойно, как следует быть», – и оба совали Таечке деньги в карман пальто.

Спустя еще какое-то время, убирая посуду в буфет, Тоня повернулась к мужу:

– Пока то до се, приедет эта Дора, осмотрится, а потом, наверное, надо к нам пригласить. Однако с сестрой как быть?

Федор Федорович пожал плечами:

– Не ломай себе голову: мать приезжает к сыну, двадцать лет не виделись. Какое «пригласить», кому это нужно? А потом что – «приезжайте к нам в Кременчуг»? Или письма будешь писать? Успокойся.

Тоня задернула занавески, расправила складки и задумчиво, безо всякой связи со сказанным ранее, произнесла:

– Все-таки я не понимаю: ну что Ирине нужно?..

12

«Не понимаю: чего ей надо, этой Ирэн?..»

Настя раскрыла книгу, и Зинкина фраза словно выскользнула из нее вместе с закладкой.

Пока она продиралась через английский текст, Зинка проглотила роман залпом, а потом, когда Настя по вечерам уходила на лекции, внимательно перечитывала, встречая подругу очередным возмущенным – или восхищенным – замечанием.

Сегодня Зинки не было: на завод приехала иностранная делегация, в столовой шла подготовка к торжественному банкету, и Зинка торчала на работе допоздна. Это не мешало ей возобновлять с Настей разговор о Форсайтах так, словно речь шла об ее собственных родственниках.

Благодаря доценту Присухе Настя привыкла произносить имя героини так, как произносили его в Англии: Айрин, но переубеждать подругу не стала. Зинку раздражало в героине буквально все, включая «дурацкое» имя.

Работа над курсовой шла, к удовлетворению доцента Присухи, очень успешно. Он не только не скрывал своего удовлетворения, но и собирался представить курсовую на конкурс студенческих научных работ. Каждый раз он с особым нажимом говорил о перспективной теме, из которой «вырастет ваша дипломная работа». Потом спохватывался и напоминал о социальном аспекте, хотя, по мнению Насти, почти вся библиография состояла из этого аспекта. Сначала она опасалась, что завязнет в английских литературоведческих статьях, но Присуха ободряюще улыбался: все не так страшно, мисс Кузнецова; главное, проработайте список тщательно.

Тщательной проработке следовало в первую очередь подвергнуть работу В. И. Ленина «Государство и революция», в которой щедро цитировался труд Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Все критические статьи, в свою очередь, сводились к этим двум работам, так что список библиографии напоминал не то матрешку, не то набор разнокалиберных детских формочек для песочницы, ладно вкладывающихся одна в другую. Бесхитростность социального аспекта настолько вдохновила мисс Кузнецову, что она быстро покончила с библиографией и с упоением погрузилась в «Сагу». Она ухитрялась прочитывать несколько страниц даже в обеденный перерыв, а потом, сидя за конвейером, все еще видела растерянного Сомса – «Собственника», только что узнавшего об уходе жены, брала в руки очередную телефонную трубку, поправляла микрофон внутри, чтобы находился ровно по центру, в то время как натренированные пальцы привычно и бездумно навинчивали крышечку с отверстием-дуплом, и отправляла трубку плыть по конвейеру дальше.

Когда она читала роман впервые, он тоже захватил ее, но иначе, не так, как сейчас. Тогда было жалко немногословную красавицу Ирэн, которая безгранично презирала богатого преуспевающего мужа, самозабвенно полюбила дерзкого архитектора и предпочла благополучной жизни одиночество и отчаяние. Теперь – всего-то несколько лет спустя! – Настя обнаружила, что красавица Ирэн, с ее презрением, любовью и одиночеством, становится для нее все более непонятной, причем на обоих языках. Тем не менее она спорила с Зинкой, отстаивая и защищая прежнюю, близкую ей Ирэн, и малодушно прибегала даже к «социальному аспекту»: а куда, мол, в том обществе было деваться бесприданнице, как не замуж за богатого?..

– Ну ты даешь, мать, – фыркнула Зинка. – Ее что, на улицу выгоняли? Куда дева-а-аться… Сидеть и не рыпаться, вот куда. Дождалась бы симпатичного, если Сомс ей оказался не хорош. Кто ее замуж гнал? Она что, в девках засиделась? Нет! Однако же за Сомса выскочила… И, главное, сначала пять раз заворачивала его, какой мужик такое бы терпел?