Пришла подруга - Нонна Само

Ну нет так нет. Купила я себе мазь от радикулита, слабительное и валокордин. И пошла, волоча ногу, к выходу. А та бабка вслед мне на всю аптеку кричит: «Поглядите-ка на нее, еле живая, а туда же!»

Иду домой, переживаю. Все-таки семейная жизнь подруги под угрозой, а я ей ничем помочь не смогла.

В метро

В метро какая-то тетка мне говорит:

– Как вы думаете, сколько мне лет?

Я посмотрела на лицо, руки, шею. Из полученной суммы по доброте душевной отняла десять.

– Лет пятьдесят, – говорю.

Едем дальше… Через некоторое время:

– Значит, вы хотите сказать, что мне не надо было делать подтяжку?

– ?

– По-вашему, выходит, что и без подтяжки пятьдесят, и с подтяжкой пятьдесят?

– Извините.

Едем дальше. Вдруг – на весь вагон:

– А вот вам-то обязательно нужно подтяжку сделать. Смотрите: тут висит, тут морщит, и вообще черт знает что.

Народ, с удовольствием прислушиваясь к разговору, одобрительно загудел. Особенно женская половина.

Я начала протискиваться к выходу. Она – вслед:

– Сделайте подтяжку! У вас запущенное лицо! Смотрите правде в глаза!

Дома долго сидела перед зеркалом. Смотрела правде в глаза. Вечером должна была идти в гости. Не пошла. Куда ж идти с таким запущенным лицом.

Отсюда вывод: никогда не разговаривайте с незнакомыми женщинами в людных местах о возрасте. Только о погоде и правительстве.

А о возрасте – ни-ни. Себе дороже.

Оппоненты

Был у нее муж. Толку от него во всех смыслах – никакого. Целые дни валялся на диване в грязных носках и оппонировал. То не так, это не так. Она крутилась, чтоб было что на стол поставить, в шкаф повесить. А тут он со своей критикой и поучениями. Носки, кстати, грязные не потому, что чистых не было, а – принципиально. У меня, говорил, такие принципы – менять носки два раза в месяц, а ты должна уважать принципы индивидуума. Она, конечно, старалась, уважала, только очень уж пахло. Ну довел ее до точки, развелась. Другой пришел. И опять – оппонент, только еще хуже: обзывается и дерется, если что не так. Но она терпит. А что делать? Вон, у правительства с парламентом то же самое. А выгнать их нельзя, неприлично без парламента, недемократично. И без мужа тоже вроде неприлично, непрезентабельно.

Надо, наверное, менять систему. Ввести монархию, что ли. И не конституционную, а абсолютную. Чтоб никаких оппонентов. Сколько можно, в самом деле.

Два вопроса

Я посадила его напротив и говорю:

– Вот у нас семь лет роман, ты говоришь, что любишь меня и все такое. Что я хорошая хозяйка и так далее. Почему же ты на мне не женишься? За семь лет, что у нас роман, ты уже два раза женился и разводился. Ты был со мной до, после, между женитьбами и даже одновременно. Но почему ты не женишься НА МНЕ? И еще. Хоть это неприлично спрашивать, но спрошу, просто очень интересно. Почему ты не даришь мне подарков? Я тебе дарю к Новому году, ко дню рождения, ко Дню советской или какой там армии и даже на Пасху. И стихи тебе сочиняю, какие ни на есть, но сочиняю, стараюсь. А ты никогда ничего. Ответь мне на эти два вопроса. А если не хочешь отвечать, то уходи и пропади пропадом.

А он мне – знаете, что он мне ответил? Он ответил так:

– Ну хватит ерунду молоть. Есть хочется.

Вот и поговори с таким.

Жамэ

Мария Петровна возлежала на палубе в шезлонге и рассказывала свою историю. Два года назад ее бросил муж, сказал, что надоела вся эта бездуховность. Нашел себе другую жену, духовную. Натурально, в два раза моложе. Ушел, в общем. Квартиру, правда, не делил, оставил им с дочкой квартиру, и на том спасибо. Квартира хорошая, двухкомнатная, в центре. Ну, пометалась она, поплакала, это уж как водится. Потом квартиру сдала, сняла маленькую, однокомнатную, на окраине, зато дешево, переехали туда с дочкой. Теперь вот в круиз с дочкой поехали. На следующий год мечтают в Париж махнуть. Французский язык учат. Муж, увидев такие дела, назад просится.

– Ну и… – вытянули шеи слушатели.

Мария Петровна задумчиво посмотрела вдаль на приближающийся остров Мальта.

– Жамэ, – отрезала она. Что в переводе с французского означает: «А пошел он…»

Роза Яковлевна и ее идеи

У Розы Яковлевны было две идеи: сделать подтяжку и уехать в Америку. Ее покойный брат Гриша говорил: «У Розы идей как у сумасшедшего». Неясно, что он имел в виду: их количество или качество.

– Зачем тебе подтяжка, что от этого изменится? – спрашивала ее дочь Лиля.

– Буду выглядеть моложе, – объясняла Роза Яковлевна.

– Почему ты захотела выглядеть моложе, когда тебе стукнуло восемьдесят?

– А когда я должна была захотеть, когда мне стукнуло двадцать, что ли?

– И почему Америка, кто тебя туда пустит?

– Дора достанет фальшивую справку, что я – ее родная сестра. А ты будешь ездить ко мне в гости, посмотришь мир. Я пришлю тебе денег: мне там дадут пенсию шестьсот долларов.

Упомянутая Дора была ее подруга, уехавшая год назад.

– Мы с Дорой все решили: будем жить на ее пенсию, а тебе посылать мою, тебе надо посмотреть мир.

Роза Яковлевна пережила революцию, Гражданскую войну, коллективизацию, индустриализацию, культ личности, арест и смерть родителей, блокаду в Ленинграде, строительство коммунизма, перестройку, строительство капитализма. Теперь ей хочется пережить полет через океан (она никогда не летала на самолете), увидеть небоскребы и получать пенсию в долларах, о которых столько говорят и которые она никогда не держала в руках. И еще дать возможность несчастной, одинокой пятидесятилетней Лилечке попутешествовать. Теперь, слава богу, все это разрешено.

Личная жизнь

Надо, конечно, личную жизнь устраивать, замуж выходить. Уже три года как развелась, а все время переживаю, время попусту теряю. А за кого выходить-то, знакомиться где? Летела два года назад из Сухуми после отпуска, не отпуск – одни нервы, в самолете разговорились с одним грузином, врач, говорит, из Москвы. Довез на такси до дома. Ну приехала, обменом занялась, переехала, теперь этот грузин объявился, звонит. Дом, где раньше жила, запомнил, пошел по соседям, они ему мой новый телефон дали. Я, конечно, им высказалась, в том смысле, что нечего без разрешения телефон давать, но, говорят, умолял, буквально на коленях стоял. Теперь я в ужасе: подозреваю, что нужна ему моя квартира как перевалочный пункт для наркотиков, например. А потом меня мафия убьет, потому что слишком много знала. Говорит, что врач и прочее, – да кто ж его знает, может, врет. Кому верить? Вон по телевизору показывают – один пятьдесят женщин убил, а с виду очень даже симпатичный, почти как этот грузин-врач.

Слова

Она постоянно говорит ему, что его любит и если он ее бросит, то она умрет. Она говорит это всем подряд, каждому встречному-поперечному рассказывает о своей любви к нему и что умрет с горя, если они расстанутся. Больше всего ей нравится говорить это в его присутствии большому количеству слушателей, в гостях, например. Все теряются от таких откровений, глаза отводят, а он ничего не видит, счастлив просто, что вот так его любит женщина, его жена. Он тоже всем рассказывает, что она пожертвовала ради него семьей, то есть ушла от мужа, и это подтолкнуло и его, в свою очередь, оставить свою жену. Но она сделала первая такой решительный шаг, что еще раз доказывает ее любовь к нему. Что муж ее был горьким пьяницей и даже поколачивал свою жену и дело так и так шло к разводу – об этом как-то не упоминается, поскольку в этом случае нарушается чистота жанра и вообще уменьшается величина принесенной жертвы. Пьянки и драки бывшего мужа остаются как бы за скобками рассказов и, в конце концов, вообще забываются, и остается история о несчастном муже, добром и слабом человеке, брошенном ради великой любви к другому. Все отрезано, все – в прошлом, а настоящее в ее жизни – это он, и ее любовь к нему, и «я не буду жить без тебя», – такие вот слова.

Прежняя жена ничего подобного не говорила, все время что-то хотела от него. То хотела, чтобы он окончил институт, то чтоб принес картошки, то еще придумала, чтобы в бассейн ходил, это, говорила, необходимо при твоем остеохондрозе. И ни слова, что умрет без него. И вот он сидит и думает о своей прежней жене. О том, что она не любила его. Да, конечно, заботилась, готовила его любимые пельмени с картошкой и все такое. Но никогда – что умрет без него. И потом спорила с ним постоянно. А эта – нет, сидит, руки сложила, смотрит в рот, что он ни скажет – все гениально. Любит. Лучше бы пельмени с картошкой приготовила, думает он. И еще думает: вот возьму бутылку, сяду перед телевизором и упьюсь вусмерть. И ни слова она не скажет. Что захочу – то и сделаю. И еще вдруг думает: господи, какая скука.