Остров - Виктория Хислоп

В полночь, когда в Плаке зазвонили колокола и этот звук донесся до острова, священник зажег одну, особую свечу.

– Придите и получите свет! – велел он.

Папа Казакос произнес священные слова с почтением, но властно, и островитяне не усомнились в том, что это приказ подойти к нему. Один за другим самые ближние потянулись к огню со своими свечами, а от них огонь переходил дальше, и вот уже и внутри, и вокруг церкви возник целый лес огоньков. И меньше чем за минуту тьма превратилась в свет.

Папа Казакос, добросердечный мужчина с густой бородой, обладавший горячей любовью к хорошей жизни, – что заставляло скептиков усомниться в том, соблюдал ли он хоть какое-то воздержание во время Великого поста, – начал читать Евангелие. Это были знакомые строки, и многие из старших островитян шевелили губами, повторяя текст одновременно с ним.

– Христос анести! – возвестил он, дочитав отрывок. Христос воскрес.

– Христос воскрес! Христос воскрес! – подхватила толпа.

Этот торжествующий возглас повторился на улицах еще несколько раз. Люди желали друг другу долгих лет жизни: «Хронья пола!» – и с энтузиазмом отвечали: «И тебе того же».

Пришло время нести горящие свечи домой.

– Идем, Димитрий! – позвала Элени мальчика. – Посмотрим, удастся ли нам добраться до дома так, чтобы она не погасла.

Если они дойдут до своего дома с горящей свечой, это должно означать удачу на целый год, а в такую тихую апрельскую ночь предприятие выглядело вполне реальным. И через несколько минут в окне каждого дома на острове уже горела свеча.

Последней частью ритуала был костер, символическое сожжение предателя Иуды Искариота. Люди весь день несли понемножку растопку, со всех кустов обрезали сухие ветки. И теперь священник разжег костер, и люди веселились, пока огонь сначала потрескивал, разгораясь, а потом вспыхнул с яростной силой, и тогда в небо над островом взлетели десятки ракет. Начался настоящий праздник. В каждой деревушке, в каждом поселке и в каждом городе, от Плаки до Афин, люди радовались и веселились, а на Спиналонге в этом году шума было не меньше, чем в любом другом месте. И можно не сомневаться, что, когда на острове начались танцы, жители Плаки слышали аккорды греческих гитар.

Многие из больных лепрой не танцевали уже годы, но если они не были пока искалечены настолько, что не могли стоять на ногах, их уговорили присоединиться к неторопливому хороводу. Откуда-то из пыльных сундуков вытащили национальные наряды, так что среди танцующих появились несколько мужчин в шапках с фестонами, высоких сапогах и коротких штанах, а женщины принарядились в вышитые жилетки и яркие головные платки.

Некоторые из народных танцев были неторопливыми и величественными, но их сменяли веселые живые пляски, и люди кружились и притопывали так, словно это последний танец в их жизни. А потом наступило время песен – мантинад. Песни тоже были разными: одни протяжными и меланхоличными, другие представляли собой длинные баллады, под их речитатив старики и дети почти что дремали.

К рассвету большинство островитян уже разошлись по домам, но кое-кто задержался в таверне, и не только ради хорошей ракии, но и ради самой вкусной в их жизни баранины. Наверное, с тех самых пор, как Спиналонгу оккупировали турки, здесь не видели такого веселья и такого наслаждения жизнью. Люди праздновали самое прекрасное событие из всех возможных. Христос воскрес, и в определенном смысле они тоже переживали воскрешение из смерти, возрождение собственного духа.

Конец апреля стал периодом энергичной деятельности. Из Афин в марте привезли еще нескольких прокаженных, добавив больше десятка к тому количеству, которое прибыло из разных частей Крита в течение зимы. А это означало необходимость новых строительных и ремонтных работ, и каждый на острове понимал, что, как только начнется настоящая жара, многие дела придется отложить до осени. Турецкие домики были наконец полностью отстроены, а отремонтированная венецианская система водосбора заработала в полную силу. Парадные двери домов и ставни на окнах заново выкрасили, черепицу на крыше церкви привели в порядок.

Но в то время как Спиналонга восставала из пепла, Элени начала слабеть. Она наблюдала за непрерывным процессом ремонта и поневоле сравнивала его с собственным разрушением. Несколько месяцев подряд она притворялась перед самой собой, делая вид, что ее тело сопротивляется болезни и что проказа не развивается, но потом и сама, почти каждый день, стала замечать изменения. Гладких припухлостей на ее ногах становилось все больше, но пока что она ходила, не ощущая их.

– А доктор может хоть чем-нибудь помочь? – тихо спросил Гиоргис.

– Нет, – ответила Элени. – Думаю, нам придется с этим смириться.

– А как там Димитрий? – поспешил сменить тему Гиоргис.

– В порядке. Он теперь мне очень помогает, ходить-то мне все труднее. За последние месяцы он очень вырос и сам ходит в бакалейную лавку. Я поневоле думаю, что здесь он счастливее, чем был раньше, хотя, конечно, он скучает по родителям.

– А он когда-нибудь о них говорит?

– Пока еще ни слова не сказал. А ты что-нибудь знаешь? За все то время, что мы здесь, он не получил от них ни одного письма. Бедный ребенок!

В конце мая жизнь потекла по обычному летнему распорядку, с долгими сиестами и душными ночами. Вокруг жужжали мухи, и дымка затягивала остров с полудня до сумерек. Почти ничто не шевелилось в эти долгие часы обжигающей жары. Но теперь на острове воцарилось спокойствие, большинство его жителей, хотя и не говорили об этом вслух, чувствовали, что жить все-таки стоит. Когда Элени, как обычно, медленно шла в школу по утрам, она ощущала на улице аромат крепкого кофе, смешанного со сладким духом мимозы. Она видела какого-нибудь человека, который спускался с холма, ведя за собой ослика, нагруженного апельсинами, слышала постукивание фишек триктрака, падавших на грубое сукно, замечала гул голосов в кофейне. Точно так же, как в любой другой критской деревушке, пожилые женщины сидели на порогах домов, глядя на улицу и приветственно кивая проходившей мимо Элени. Эти женщины, разговаривая, никогда не смотрели друг на друга, боясь, что пропустят какое-нибудь событие.

А вообще на Спиналонге происходило многое. Даже свадьбы иногда случались. Из-за таких важных событий, а еще из-за того, что общественная жизнь на острове теперь процветала, вскоре возникла необходимость в местной газете. А потому Янис Соломонидис, прежде афинский журналист, взял на себя эту задачу и, как только добился доставки нужного оборудования, начал печатать пятьдесят экземпляров еженедельного листка, названного «Звезда Спиналонги». Листки переходили из рук в руки, и островитяне, все до единого, с жадным интересом читали их.

Поначалу в газетке печатались только местные новости, сообщалось название фильма, который привезут в субботу, часы работы аптеки и приема врача, перечень потерянных и найденных вещей и того, что выставлено на продажу, ну и, конечно же, сообщения о браках и смертях. Но со временем в листке появился обзор событий на материке, письма читателей и даже комиксы и карикатуры.

Но однажды в ноябре произошло важное событие, о котором в газете ничего не сообщалось. Ни предложения, ни слова о визите загадочного темноволосого человека, который, пожалуй, мог бы затеряться в толпе где-нибудь в Ираклионе. Однако в Плаке его заметили, потому что в деревне нечасто можно было увидеть человека в костюме, если только он не шел в свадебной или похоронной процессии, однако ничего такого в тот день не наблюдалось.

Глава 7

Доктор Лапакис предупредил Гиоргиса, что ждет некоего гостя, которого нужно будет доставить на Спиналонгу и привезти обратно через несколько часов. Мужчину звали Николаос Киритсис. Ему было слегка за тридцать, и он обладал густыми черными волосами, а сложения был довольно хрупкого по сравнению с большинством жителей Крита, отлично сшитый костюм подчеркивал его стройность. Кожа была буквально натянута на выступающие скулы. Кое-кто счел его внешность весьма важной и интересной, но некоторые решили, что он выглядит недокормленным, – ошиблись и те и другие.

На причале в Плаке Киритсис выглядел просто нелепо. У него не имелось никаких вещей, никаких коробок, и не было страдающих родственников на острове, как у большинства людей, перевозимых Гиоргисом через пролив, – лишь тонкий кожаный портфель, который Киритсис прижимал к груди. Единственными людьми, регулярно навещавшими остров, были доктор Лапакис и редкие представители властей, которые являлись, чтобы определить сумму финансовой помощи, необходимой острову.

Но этот человек вроде бы был просто визитером, а таких Гиоргис не возил туда прежде, и потому он, преодолев свою обычную сдержанность, заговорил: