При блеске дня - Джон Пристли

— Почему?

— Сама не знаю.

Лиз никогда не утруждала себя самокопанием и попытками объяснить свои чувства. Уже по этой причине с ней не было скучно в отличие от большинства актрис, которые могут часами напролет разглагольствовать о собственных переживаниях.

— Брент сказал, что полет выбил тебя из колеи, поэтому ты сразу пойдешь спать.

— Это отговорка, — ответила Лиз. — Не то чтобы Брент мне неприятен, просто он любит устраивать вечеринки, а я сегодня не настроена на общение с людьми. Ты не в счет, разумеется. Я хотела позвонить тебе еще вчера, но Брент заворчал, и я решила приехать лично. Так гораздо лучше, правда? Какая милая и нелепая английская гостиница! — Она окинула мой номер довольным и уютным взглядом, словно мы только что остановились здесь вдвоем. — Твой номер точь-в-точь как мой. Меня поселили этажом ниже. Наши номера соединяет маленькая лесенка, ты заметил?

— Если ты прямо подо мной, я буду докучать тебе своими хождениями из угла в угол. Я ложусь поздно. Советую поменять номер.

— Нет, я ничего не имею против. Если я усну, то меня уж ничто не разбудит. А если нет, то слушать твои шаги будет даже приятно. И потом я всегда могу подняться и поболтать с тобой, если заскучаю.

— Должен предупредить тебя, Лиз, — сказал я, — хоть в эти огромные номера можно было бы втиснуть и гостиную, и кабинет, и столовую, в сущности, это спальни. Так что аккуратнее.

— Чепуха! Управляющая сказала мне, что свободных гостиных, увы, нет, но эти башенные комнаты — так она их назвала, кажется, прекрасно сойдут за гостиные. Так что нечего осторожничать. Сам-то ты соблюдаешь приличия?

Я рассмеялся:

— Мне даже думать об этом некогда. Я все время работаю.

— Да, знаю, Брент мне рассказал. — Она помолчала секунду. — Как ты поживаешь, милый Грег?

— Хорошо, Лиз, спасибо за заботу. Вот гну спину над сценарием.

— Ты изменился. Не внешне, а внутри. Часом не влюбился в кого-нибудь по секрету?

— Еще чего! Мне уже тысячу лет. В свободное время я думаю о далеком прошлом — ты в те годы еще пешком под стол ходила. И больше мне рассказать о себе нечего…

— Вот уж вряд ли, — загадочно произнесла она. — Дело явно нечисто. Ладно, коли хочешь сменить тему, пожалуйста, я не возражаю.

— Как тебе Георг Адонай?

— Пока не очень. Расскажи о нем.

— Ну, я тебе уже писал, если помнишь…

— Да, что он замечательный режиссер и все такое. Я не это имела в виду, ты же знаешь.

Я стал раскуривать трубку и тем временем обдумывал вопрос Элизабет. Ответить на него было не так просто, ведь нам всем предстояло работать в команде, при этом я хотел оставаться абсолютно честным с Лиз.

— Начнем с того, — медленно произнес я, — что Георг Адонай искренне предан кинематографу и не потому, что это престижно или приносит много денег. Когда он обсуждает сюжет, или актеров, или декорации, когда работает на съемочной площадке, он творит жизнь — такую, какой хочет ее видеть, — и придает ей собственный смысл. Он из Центральной Европы, наполовину еврей, очень умен, мрачен и при этом распутник. Пессимизм у него бездонный, как часто бывает у людей из тех краев. Он полон разочарования, как старый метрдотель, и считает всех нас наивными детьми, хотя порой сам ужасно наивен.

— У него грустные блестящие глаза, как у обезьянки, — задумчиво произнесла Элизабет. — Расскажи еще, пока он не пришел.

— Да больше нечего рассказывать. Мы не слишком близки. Мне всегда кажется, что он глубоко несчастлив в Англии, несмотря на огромный успех. Он презирает нас, потому что мы глуповаты, недолюбливает и немножко побаивается, потому что мы прекрасно обходимся и без большого ума. Впрочем, надо отдать ему должное, он был одним из первых пострадавших, поскольку открыто не одобрял Гитлера, когда вся эта каша только заваривалась. Чудом ушел от гестапо. Но мне иногда кажется, что он втайне разочарован нашей победой и не понимает, как это нам удалось. Почему-то глупость нацистов его не смущает: вот уж кто действительно умом не блистал. Словом, он многого не видит и не понимает, хотя умен, как дьявол. Этим — и больше ничем — он напоминает мне американцев.

— Не смотри так на меня, милый. Я не американка и раньше сама часами напролет пыталась им втолковать, что к чему. Помнишь, ты мне писал, что большинство американцев просто не хотят видеть настоящую Британию и знают только липовую, голливудскую. Господи, как ты был прав! Сколько раз меня просили сыграть «хозяйку поместья», ты бы знал! Ну так вот, я пыталась их вразумить, но они ни черта не понимали. Что ж, если я хочу поужинать внизу, мне надо принять ванну и переодеться. Можно я возьму с собой первые две сцены?

Она уже стояла у двери. Я подошел и вложил сценарий ей в руки. Потом мы постояли немного, молча глядя друг на друга. Я внезапно ощутил прилив нежности к Элизабет.

— Что такое, Грег?

— Я очень рад тебя видеть, Лиз. Меня вдруг такая радость охватила…

— До сих пор мой приезд тебя не очень-то радовал, правда? — тихо спросила она. — Я сразу почувствовала. И расстроилась. И обиделась.

— Прости. У меня есть оправдание. В такие места я приезжаю работать, а не разговаривать. Я ни с кем не общаюсь и ухожу глубоко в себя. А чтобы потом вынырнуть на поверхность, нужно время. Вот и все. — На самом деле это была не вся правда, хотя почти вся.

— Можешь не объяснять, — ответила Элизабет. — Я уже не обижаюсь. Мне пора.

Она на миг прильнула щекой к моей щеке, чмокнула меня куда-то в левое ухо и быстро, но грациозно вышла за дверь.

Я ощутил смятение и беспокойство. Понял, что работать больше не смогу, а сидеть и думать не хотелось, поэтому я надел единственный приличный костюм, который взял с собой, и спустился к Адонаю и Джейку Весту. Они сидели в дальнем углу бара и пили виски. Странная была парочка: щеголеватый и стройный коротышка Георг Адонай с непропорционально большой головой и вытянутым белым лицом, а рядом — почти тучный Джейк Вест с опухшей багровой физиономией и сиплым голосом, всегда чуть подгулявший, машинально и каждую минуту жизни излучающий неиссякаемое добродушие человека из рекламного мира. Больше в их углу бара никого не было, поскольку для желающих пропустить стаканчик перед ужином час еще не пришел.

— Георг хочет знать, — широко улыбаясь, сказал Вест, — чем ты лучше его?

— Ну, на этот вопрос легко ответить. — Улыбнулся я в ответ. — Но с какой стати его это волнует?

— Объяснись, Георг, — сказал Джейк. — А я пока закажу еще по стаканчику. Будешь виски, Грегори? Понял, сиди. А ты все-таки скажи ему, Георг.

Адонай бросил на меня скорбный и укоризненный взгляд: я сразу же понял, что это не просто очередная плоская шутка Джейка.

— Полагаю, я немного зол на тебя, Грегори, — начал он в своей обычной педантичной манере. — Не потому, разумеется, что ты чем-то лучше меня. Глупости! Но мы все должны думать о фильме. Ты мог бы предупредить нас… Или, если Брент в курсе, он мог бы предупредить меня.

— О чем? Что ты несешь?

— Мне должны были сказать, поскольку это очень важно и может повлечь за собой неприятности, что Элизабет Эрл в тебя влюблена.

— И поэтому он желает знать, чем ты лучше его. — Джейк вернулся с напитками.

— Помолчи, Джейк! Проблема серьезная. — Адонай строго посмотрел на меня. — И решить ее надо как можно скорее.

— Нечего тут решать! — рявкнул я. — Тебе ничего не сказали, потому что и говорить не о чем. Между мной и Элизабет ничего нет даже близко. Мы давние друзья, только и всего.

— Ты ведь понимаешь, как важно мне знать о таких вещах, — тем же строгим тоном продолжал Адонай. — Я режиссер картины. Для Брента это пока самый большой фильм в его карьере. Элизабет Эрл — звезда первой величины. Ты пишешь сценарий. И если между вами…

— Да-да, — нетерпеливо перебил его я. — Обойдусь без подсказок, Георг. Повторяю, между нами ничего нет и никогда не было. Пойми наконец!

Адонай явно смутился.

— Но ее слова и поведение говорят об обратном. Она явно влюблена в тебя. Джейк тоже так думает.

— Нет, Георг, я только сказал, что так запросто может быть, — встрял Джейк, который не любил вставать на чью-либо сторону. — Я подчеркнул, что Грегори вернулся в Англию… когда? В сороковом? И с тех пор отверг множество выгоднейших предложений из Голливуда.

— Но мы оба сошлись на том, что они с Элизабет могли поссориться, а тут помирились. — Адонай подозрительно покосился на меня.

— Ради бога, хватит выдумывать! — вскричал я. — Тоже мне, школьницы!

— Когда на кону пятьсот тысяч фунтов, — сказал Адонай, — да еще моя режиссерская репутация, я никогда не веду себя, как школьница. На самом деле каких только оскорблений я ни наслушался за свою жизнь, но школьницей меня еще не называли. Ужасное сравнение. Однако в данный момент меня интересует только одно: вся правда о ваших отношениях, Грегори. И побыстрее, пожалуйста. — Не сводя с меня глаз, он осушил свой стакан.