При блеске дня - Джон Пристли

То было очень странное, неловкое и неожиданное смешение двух миров, и Время уже обманывало их обоих. В глубине моего сознания, ожидая, когда включат свет в театре моей памяти, притаились Никси: молодые, уверенные в себе и улыбчивые, они стояли в дверях гостиной Элингтонов. И одновременно беседовали с Элизабет. Джейк, не задумываясь, обозвал их «сухарями», и я прекрасно его понял. Да, они полностью высохли: ломкие, обескровленные, тонкие, бумажные, стерильные. Дело не только в возрасте. Им всегда недоставало чего-то жизненно важного — быть может, целого измерения. Пусть они преуспевали во всех своих делах, эти успехи, вырезанные из тончайшего картона, имели значение лишь в Плоском мире. Опираясь на спинку стула Элизабет, я смотрел на них, однако толком не слушал и вдруг понял, что так настораживало меня в чете Никси. Это была их заурядность. Они превратились в самых обыкновенных людей, какие живут в подобных гостиницах. Я мог отличить их от прочих постояльцев лишь потому, что давным-давно судьба уже столкнула меня с ними. Но ведь тогда они казались мне весьма незаурядными людьми. Сперва я решил, что дело в моем возрасте. Но нет, причина в другом: то, что когда-то было крошечной пятой колонной, теперь стало полнокровной и всем известной армией оккупантов. Допустим, в наши дни есть и куда более беспринципные, алчные до наживы паразиты. Но это открытие, если его можно так назвать, не объясняло случившегося со мной в ту секунду. Изнеможение внезапно исчезло, а на смену ему пришло ошеломительное и болезненное чувство утраты. Скорбь застала меня врасплох и была совершенно необъяснима. Я понял, что больше ни минуты не могу оставаться в шумной атмосфере бара, и спешно направился через вестибюль к входной двери. Однако на улицу было не выйти: началась обещанная буря, и несколько минут я просто стоял на пороге, глядя на покачивающиеся струи — темные вешние воды.

Затем я поднялся к себе и там включил маленький светильник у двери. Нелепая комната предстала в неожиданном свете: казалось, бар находится в тысяче миль отсюда, а я попал в некий затерянный замок, за окнами которого бушует непогода, в приют для заблудившихся путников; и здесь под нескончаемую барабанную дробь весны я вновь вернулся в свою молодость.

Глава шестая

Первые несколько месяцев Малькольм Никси главным образом работал с Крокстоном, и в комнате для образцов мы его практически не видели. Должен признаться, поначалу я не испытывал к нему неприязни. В целом он мне даже нравился. Подтянутый, щеголеватый человек лет тридцати: узкое лицо, волосы по моде гладко зачесаны назад, подстриженные усы, бегающие глазки. Он много улыбался и часто смеялся отрывистым механическим смехом, свойственным людям, у которых всегда наготове какая-нибудь плоская шуточка, но чувство юмора отсутствует. Одевался он модно и аккуратно, а когда договаривался с кем-нибудь о встрече, записывал время и место золотым карандашиком в изящный блокнот. В нем сразу угадывался столичный житель. Наконец-то я познакомился с настоящим светским львом! Даже в Браддерсфорде он умудрялся вести вест-эндский образ жизни: то и дело куда-нибудь «забегал», транжиря деньги на новые развлечения и кушанья. Неудивительно, что этот яркий человек меня покорил.

Он был обходителен и любезен со всеми без исключения, даже с Джо Эквортом, который не скрывал своей неприязни к «столичному хлыщу». Остальные конторские служащие — плаксивая Берта, тусклый Гарольд Эллис и мальчишка Бернард — были заворожены Малькольмом. Со мной, мелкой сошкой, он был не просто учтив, а прямо-таки чрезвычайно любезен и добродушен.

— Послушай, старина, — говорил он, входя в комнату для образцов (Джо Экворт бросал мне какой-нибудь совет и демонстративно удалялся), — я не очень соображаю, что тут к чему. Объяснишь?

Поскольку я и сам был новенький — да к тому же не местный, — своим поведением Малькольм как бы намекал, что мы с ним в одной лодке. А раз я работал в комнате для образцов, он, видимо, решил, что я знаю о торговле шерстью куда больше, чем знал на самом деле (по этому вопросу Крокстон вполне мог его просветить, однако Малькольм вряд ли верил каждому слову Крокстона). С мистером Элингтоном он всегда держался очень спокойно и почтительно, как с человеком старше и опытнее себя, директором браддерсфордского филиала, но при этом явно считал себя ровней Элингтону и знал, что за ним — вся лондонская штаб-квартира и некие загадочные могущественные силы. Все это беспокоило мистера Элингтона, и оттого при Никси он никогда не был самим собой. Атмосфера в конторе полностью поменялась. Мы все почувствовали, что за нами наблюдает чужой человек.

Когда Никси приходил помочь с образцами — однажды мистер Элингтон сказал Экворту, что так распорядилось лондонское начальство, — он быстро все схватывал и беседовал с нами очень уважительно, никогда не притворяясь, что знает больше, чем на самом деле. Джо Экворту с его огромным опытом он готов был поклоняться. Но мы всегда чувствовали, что его мысли на самом деле не с нами. От прежней непринужденной обстановки в конторе не осталось и следа. А как-то раз в конце лета Экворт проводил Малькольма Никси недовольным взглядом (тот отправился на первую встречу с нашими браддерсфордскими партнерами) и впервые поделился со мной своими соображениями.

— Знаешь, малый, — сказал Экворт, глядя на то место, где только что стоял Никси, и громко затянулся пустой трубкой, — этот прохвост что-то задумал.

— Никси?

— Он самый. И если у него добро на уме, то я — мартышка. На месте Джо Элингтона, — продолжал он бубнить себе под нос, — я бы поставил лондонскому начальству ультиматум: либо я, либо он. И плевать я хотел, чей он племянник. Джон уж очень мягкотелый. — Тут до него дошло, что он сболтнул лишнего. — Ну, чего рот разинул? Тащи сюда мериносов и принимайся за дело, а то весь вечер тут просидим.

Несколько дней спустя мы закончили работу около половины седьмого, и я собирался поехать в город: дядя с тетей были в отъезде. Сходив с Бернардом на почту (нужно было отправить большой груз с образцами, поэтому мне потребовался помощник), я вдруг вспомнил, что оставил на работе книжку Джока Барнистона. Поскольку я хотел почитать ее перед сном, а делать все равно было нечего, я решил вернуться. Открыв дверь между комнатой для образцов и конторой, я увидел Никси и Крокстона: они сидели за столом, заговорщицки склонив головы, и курили.

Крокстон испугался, потом рассердился.

— Кой черт ты тут делаешь, Доусон? — проорал он.

— Да забыл кое-что. Услышал голоса, решил заглянуть.

Вспышка Крокстона отвлекла мое внимание от Никси, поэтому я не заметил, испугался ли он. Теперь он с улыбкой шагнул мне навстречу.

— Я сижу без работы, вот и решил рассказать мистеру Крокстону про Лондон.

— Да, и мне уже пора, — пробормотал Крокстон и собрал со стола все вещи, сделав это чуть более тщательно, чем следовало.

— Чем займешься? — спросил меня Никси.

— Да ничем… Еще не решил.

— Я тоже. Не хочешь ли отужинать со мной, а потом… ну, не знаю, сходить куда-нибудь? — Он, видимо, заметил мою неуверенность и сразу же разгадал ее причину. — Угощаю! Сегодня я в настроении промотать немного денег. Пойдем в «Маркет-гриль»? — Никси обернулся к Крокстону. — Не забудь, что я рассказал тебе про Южную Африку. Такие вещи полезно знать. Мне рассказал это дядя, а он всегда в курсе дел — умный бес! Пошли, Доусон. Доброго вечера, старина Крокстон.

В «Маркет-гриль» богатые и плотные браддерсфордцы приходили за таким же богатым и плотным ужином. Ресторан славился своими стейками и бараньими отбивными. (Я таких кусков мяса не видал много лет и сейчас вряд ли справился бы даже с одним.) Мне много рассказывали об этом заведении, но сам я здесь никогда не бывал: ужин в «Маркет-гриле» был мне не по карману. Никси, очевидно, вполне мог себе позволить такой ужин и слыл здесь завсегдатаем. Сделав заказ, он предложил посетить девятичасовое представление (мы называли его «ночным») в мюзик-холле «Империал». Я согласился, и тогда Никси сразу попросил официанта позвонить туда и забронировать два места — именно так в моем представлении вели себя столичные светские львы.

Никси был радушен и щедр — особенно с такой мелкой и зеленой сошкой, как я, — но все равно его компания пришлась мне не по душе (хотя я, разумеется, был признателен и восхищен). Казалось бы, с таким-то человеком можно отлично провести время — и он наверняка думал, что мне весело. Однако его мысли постоянно где-то блуждали, а само его присутствие имело некое плоское, тонкое и непостоянное свойство. Например, хоть мы и ужинали в шикарном ресторане, к еде он почти не притронулся, только ковырял вилкой в тарелке и постоянно бегал взглядом от одного столика к другому. Время от времени Никси замечал какого-нибудь знакомого, кивал, улыбался и махал рукой. Он задавал мне много вопросов (и это не могло не льстить), но, стоило мне разговориться, быстро терял интерес. Сейчас-то я знаю немало подобных людей, а тогда его поведение было мне в диковинку. Он уже где-то прослышал, что я печатаюсь в местной газете, и рассказал мне о двух лондонских журналистах да еще об одном знакомом, который «собаку съел на комедийных скетчах». Юношеская интуиция подсказала мне, что не стоит и пытаться рассказывать Никси о своих взглядах на литературу — вот я и не пытался. Время от времени он сводил разговор к «Хавесу и компании» и неустанно давал понять, что мы оба здесь чужие и скоро покинем Браддерсфорд.