При блеске дня - Джон Пристли

— А вот и нет! — резко возразила Джоан. — Продолжай, Джок.

— Да я закончил, — с некоторым удивлением проговорил он. — Мы все закончили. Незачем тратить на глупые споры такой прекрасный день. Как насчет прогулки по пустоши?

— Сперва крикет, — вставил юный Дэвид. Пусть он был странным, немного отрешенным мальчиком и усердно учился, все же кое-какие увлечения роднили его с обычными сорванцами Уэст-Райдинга. — Мы с папой разобьем всех на команды. Чур, я с Грегори!

— Чур, ты помогаешь убирать со стола, — сказала его мать поднимаясь.

Мы все взялись за уборку, а тем временем мистер Элингтон и Дэвид разбили присутствующих на команды. Пока остальные раскладывали чистую посуду по шкафам, Дэвид, Джок и я отправились на зеленое поле и подготовили линию подачи. Играли мы довольно тяжелым красным резиновым мячом. В моей команде были Дэвид, Бриджит (шумная, но умелая), миссис Элингтон и миссис Мервин. В команде соперников собрались мистер Элингтон — искусный и неторопливый боулер, Мервин — могучий и слишком стремительный, оттого неточный боулер, Джоан и Джок — активные, однако не вполне ловкие игроки, а также Ева — изящная, мечтательная и совершенно бесполезная. В зрителях были три маленьких мальчика и два дородных господина в тесных воскресных костюмах, которые наблюдали за нами с таким серьезным выражением лиц, словно на поле играли Хирст и Родс. Моя команда обошла соперников на двадцать семь очков — несмотря на то что миссис Мервин и миссис Элингтон быстро потеряли всякий интерес к игре, а Бриджит покинула нас, чтобы «серьезно побеседовать» с подругой-виолончелисткой — той самой румяной и пухлой Дороти Соули, приехавшей посреди игры. Я был звездой матча, но Бриджит велела мне «не задаваться» на этот счет, а Дороти Соули без конца хихикала, подтверждая свою репутацию гогочущей и неприлично глазеющей селянки. Один из дородных джентльменов с торжественным и загадочным видом отвел меня в сторонку, сказал, что имеет «связи» в крикетном клубе Балсдена и, если я захочу, устроит мне пробную игру, по результатам которой меня могут взять во вторую команду.

После крикета мы набили закусками две корзины, которые по очереди несли Джок, Мервин, мистер Элингтон и я, и отправились на пустошь, сияющую, как фольга, в ярком дневном солнце. Там мы нашли потайную лощинку, пронзившую зеленым клином пустошь: под нами меж замшелых камней и высоких берегов, поросших папоротником, сверкал запечатленный Мервином ручеек. Оглядываясь на тот далекий день, я отчего-то не могу вспомнить, о чем мы говорили и что делали в лощине, помню только время, место и золотистый воздух. Возможно, память подводит меня нарочно, и художник, погребенный в моем подсознании, ратующий за самый дерзкий импрессионизм, решил не показывать моему разуму ничего, кроме размытых пятен солнечного света, зелени и сверкающей воды, девичьего смеха и давно исчезнувших добродушных лиц, хлеба с вареньем и счастливой пустой болтовни в утраченной Аркадии.

Устроившись на краю корнуэльского обрыва — к этому времени мне надоело сидеть в ложбинке, — я никак не мог поверить, что, если сесть в поезд и пройти пешком несколько миль, можно вновь оказаться в той самой лощине на Бродстонской пустоши: для меня это было бы все равно что сесть в машину и отправиться на поиски Розалинды и Оселка в Арденнском лесу. Впрочем, вспоминал я не очень-то усердно. Наверное, морщась и кривясь, я нарочно уходил подальше от опасной зоны, где лежал оголенный нерв, который от малейшего прикосновения пронзил бы меня дикой болью. Наверное, я сознательно прикрыл занавесом дорогие лица в солнечных зайчиках, золотисто-зеленый полумрак под сенью деревьев, бегущую по камням воду и эхо веселых криков. Зато я отчетливо помню, как мы попрощались с Мервинами и зашагали обратно сквозь душистую вечернюю прохладу — навстречу Браддерсфорду и обязательному трамваю. Если не считать Дороти Соули, которая нервно вцепилась в свой чехол с виолончелью, нам всем теперь стало невероятно легко и радостно в обществе друг друга, мы были немного навеселе от свежего воздуха и солнца, и каждый казался почти что пародией на самого себя: мы сознательно преувеличивали свои реакции и ответы на чужие слова. Даже Джок, самый сдержанный и невозмутимый из нас, дал себе волю: от трамвая до дома они с Джоан шли чуть впереди, и она часто смеялась.

— Джоан на седьмом небе, — сказала мне Ева в своей обычной ленивой манере.

— Почему это?

— Джок полностью в ее распоряжении.

Я удивился:

— А что, она так уж этого хотела?

— Конечно! Она его обожает! Ты разве не знал?

Я честно ответил, что не знал.

— Ты уверена?

— Не глупи, разумеется, я уверена! Спроси Бриджит.

Мне не хотелось спрашивать Бриджит, да к тому же она стала требовать музыку, как только мы вошли в дом.

— И никаких писем! — заявила она отцу. — Никакого чтения и прочих глупостей. Не зря же я заставила бедняжку Дороти тащить виолончель! Мы обязательно должны сыграть.

— Хорошо, — ответил мистер Элингтон. — Сыграем Шуберта, если остальные не возражают.

— Остальные, — строго проговорила Бриджит, — будут в восторге! Правда, Грегори?

Я сказал, что только «за».

— Вообще-то я как раз собирался предложить музыку — чудесное завершение чудесного дня.

— Порой, Грегори, ты просто ужасен, — сказала Бриджит, вспыхнув зелеными глазами, — но иной раз ты гораздо лучше всех, кто приходит к нам в гости.

— И когда я бываю ужасен? — полюбопытствовал я.

— Когда задаешься, умничаешь и притворяешься, что много знаешь. В конце концов ты только на год старше меня — или того меньше — и не так уж много знаешь. Помнишь, как ты глазел на нас в трамвае? Я ужасно злилась, Ева хихикала, и только Джоан за тебя заступалась. Впрочем, Джоан вообще за всех заступается. Думаю, она это ради Джока Барнистона делает, хочет ему угодить. У него для каждого ласковое слово найдется, такой он добренький — прямо убить иногда хочется! По-моему, он совсем ничего не понимает в музыке, просто умеет внимательно слушать, как Джоан, но большой любви к музыке у него нет. А вот у тебя есть. Я знаю, потому что наблюдала за тобой.

— Никогда не замечал, Бриджит.

— Ну так знай, я за тобой приглядываю. Ты слышал, я в следующем году могу уехать учиться в Лейпциг? Папу я уже почти уговорила. После сегодняшней игры я его еще раз попрошу, и, если он согласится, вот тогда это будет действительно чудесный день!

— Я бы очень этого хотел. Потому что для меня день был чудесный.

— Еще не вечер. Ой! — Мы только что свернули на дорожку, ведущую к их дому. Джоан, Джок Барнистон и Ева стояли у крыльца и беседовали с Беном Керри, который, по всей видимости, ждал нашего возвращения. Бриджит остановилась, положила руку — у нее были маленькие угловатые руки, немного неряшливые, — на мое плечо и пристально смотрела на меня. Я заметил, что у нее на носу появилось несколько новых веснушек.

— В чем дело? — Наверно, мы что-то забыли в домике на пустоши: скрипку, ноты или еще что-нибудь…

— Почему нельзя остановить время? Почему мы не можем взять и признаться себе: вот это — самое главное в жизни, больше нам ничего не нужно, мы будем беречь это и никому не позволим нарушить идиллию. Почему так нельзя, Грегори? Отвечай!.. — Бриджит говорила запальчиво и все дергала меня за руку, словно пытаясь вытянуть ответ.

Я был ошарашен и, не исключаю, уставился на нее с разинутым ртом. Я не понял, что она хочет сказать. Зато я внезапно осознал, что передо мной стоит настоящая Бриджит, какой я прежде ее не видел, — взрослая женщина, которой она скоро станет; ее немного угловатое лицо с нелепым вздернутым носиком и большим ртом засияло необыкновенной нежностью и хрупкостью, я увидел перед собой удивительную и до страшного уязвимую красавицу. Ее большие глаза светились трагической беспомощностью.

— Что ты такое говоришь, Бриджит? — выдавил я, смущенный скорее увиденным, нежели услышанным. — Ничего не понимаю. Что я должен сделать?

— Ничего, ничего! — бросила Бриджит, досадуя не только на меня. — Вздор это все. — Она развернулась и побежала к дому.

В комнатах включили свет, но шторы не задернули. Бриджит и Дороти Соули настраивали инструменты. Мистер Элингтон курил трубку и хмурил брови, изучая партию фортепиано для трио Шуберта си-бемоль мажор. Бен Керри и Ева, чернокудрый принц и Златовласка, сидели рядышком, не глядя друг на друга, но словно под надежным колпаком, в своем собственном маленьком мире. Джоан улыбалась неизвестно чему, ее глаза прятались в черной тени, а Джок безмятежно курил — путник на отдыхе. Юный Дэвид, румяный и сонный, прильнул к миссис Элингтон, а она то и дело окидывала любящим материнским взглядом всех своих детей. Я очутился в заветном сне, в волшебном окружении зеленых фантомов. За окнами и дверями чернела нежная ночь.