Смерть зовется Энгельхен - Ладислав Мнячко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фред сначала смеялся, рассказывая мне все это. Потом перестал смеяться.
— Отец такой фанатик, что, боюсь, ему даже не поверят после войны.
— Отчего не поверят? У него есть доказательства, и одно бесспорное — его убитый сын. Ты.
О Марте даже Фред не знал больше, чем рассказал мне. Знал только то, что она жила в Плоштине как дочь Рашки, год назад Кубис устроил ее у себя. Тогда в этих местах о партизанах и не слыхали.
Мне ужасно захотелось заговорить с Витиской. Он определенно многое знает. И знает, где сейчас Марта.
Но Витиска — неразговорчивый человек, и это — одно из его качеств. Ему мои вопросы не понравились бы — и бог знает, что бы он обо мне подумал.
До Злина оставалось уже полпути, когда мы увидели направляющуюся к нам навстречу колонну солдат. Витиска сбавил скорость. Когда мы подъехали ближе, я схватил его за локоть.
— Смотри, собаки…
Витиска кивнул.
— Карательный отряд.
— А не вернуться ли нам? — спросил я, сам понимая, какую чушь несу.
— Не для того их послали, чтобы останавливать старые коробки с дровами. Да нам и не развернуться…
Он был совершенно спокоен, и я уже в который раз задавал себе вопрос: что же он такое, этот шофер Витиска?
Опасения мои были напрасны. Эсэсовцы не обратили на нас никакого внимания, даже собаки не взглянули на нас. Зато я хорошо рассмотрел их; появление в этих местах карателей очень встревожило меня. Они были в эсэсовской форме, но не в черной, а в серой. На погонах и на черных фуражках у них был череп и скрещенные кости; идущие впереди вели на поводках волкодавов, они шли по трое в ряд, за ними пехота, а в арьергарде конный отряд. Командир, щеголеватый молодой штурмбаннфюрер, вышагивал по обочине дороги, похлопывая хлыстом по голенищу.
— Собак тридцать, пеших девяносто, конных сорок. Карательный отряд в полном составе, — доложил Витиска. — Это они по вашу душу. Жарко вам будет в горах.
Нам? Почему только нам?
— А вам — нет? — вырвалось у меня.
— Нам — нет. За нами охотятся другие. Правда, сволочь одинаковая.
Тут у меня захолонуло в груди. Куда идут эсэсовцы? Не в Плоштину?
— Эй, парень, заворачивай! Да побыстрей!
— Не сходи с ума. Они не в Плоштину. А если и туда — о них сообщат прежде, чем это сделали бы мы. Спокойно.
Похоже, для него не в новинку подобные вещи.
— У вас перед ними одно существенное преимущество, — пытался успокоить меня Витиска. — Ты видел, как они обвешались оружием? Полное снаряжение. Не хватает еще вспомогательных отрядов! А вы вооружены легче, у вас меньше всякого имущества, потому вы подвижнее. И знаете в горах все дороги.
Его слова утешали слабо, но все же утешали.
— Пока карателям не удастся заманить вас в какую-нибудь ловушку, им вас не настигнуть.
Но эсэсовский карательный отряд был не единственным сюрпризом этого дня.
Вилла Кубиса стояла на окраине города Бати. Некогда вилла была еврейской, Кубис сделал ее «арийской». Виллу окружал большой сад, высокие окованные ворота раскрыты настежь. Въехав во двор, мы увидели перед входом два больших черных автомобиля, в дверях стояли двое эсэсовцев с автоматами наперевес. Нас они немедленно взяли на прицел.
Заметив мой испуг, Витиска спокойно сказал:
— Без паники, у господина директора высокие гости.
Он затормозил поодаль от двух «мерседесов». Оба эсэсовца со всех ног бежали к нам.
— Weg da! Zurück!.. Los, los![22]
— Мы привезли дрова для пана директора, — нарочно коверкая немецкий язык, объяснил Витиска.
— Jetzt nicht! Jetzt weg mit euch! Los![23]
В это время на пороге появился Василь, дворник пана директора. Он стал говорить что-то немцам, что именно — мы не слышали, но вскоре он подошел к нам.
— Дрова сложите на заднем дворе! — громко приказал он нам по-немецки. Лицо его было злым и раздраженным.
Мы объехали виллу и стали сбрасывать дрова. Василь продолжал ругаться. Эти бандиты чехи наглеют безбожно, за ними нужен глаз…
Подойдя к нам, он стал ругаться еще отчаяннее.
— Не сюда… бездельники, в подвал несите! Где это видано, чтобы дрова в саду складывать… — Он вошел в дом, открыл окно подвала и вернулся к нам.
— Сюда несите! Да не разбейте стекло. Побыстрей! Смотреть не могу на ваши идиотские рожи! Эй, ты, — позвал он меня, — иди, будешь складывать здесь, я покажу…
Один из эсэсовцев, бормоча что-то под нос, подошел ближе. Дворник не упускал нас из виду ни на минуту. Я и не заметил, как он оказался у меня за спиной.
— Так дрова не складывают, — не унимался он. — Не сюда, вот в тот угол. Ну и свора же вы! Ленивые скоты…
Продолжая рычать, он бросил мимоходом:
— А знаешь, кого принимает старик? Скорцени!..
От удивления и испуга я уронил полено.
— Да ты не трусь… Mensch! Schau, dass du fortkommst![24]
Он вышел из погреба, я слышал, как во дворе он говорит эсэсовцу:
— Ты смотри за ними в оба, и что за народ, хуже евреев!
Немец проворчал что-то. Молодчина, Василь!
Прошло около четверти часа; я услышал, как во дворе заворчали моторы. Сразу же появился Василь.
— Ну, можно идти… Только не шуми.
Он провел меня в соседнее подвальное помещение. Через растворенное окно нам было хорошо видно все, что происходило снаружи.
Прямо передо мной были господин Кубис и три эсэсовских офицера в больших чинах.
На почтительном расстоянии строем стояли другие эсэсовцы. Тут же находился какой-то штатский.
— В штатском — Вильчик, толстый такой… А с хлыстом — это Скорцени.
Эсэсовцы шумно прощались с хозяином. С ужасом и каким-то даже восхищением я смотрел на этого эсэсовца, сильного и здорового. Он стоял на ступеньках, широко расставив ноги, высокомерно улыбаясь. Его серое кожаное пальто было подбито дорогим мехом, лицо раскраснелось от выпитого коньяка, но выглядел он вполне элегантно, в нем чувствовалась некоторая заносчивость и самоуверенность, на лбу красовался шрам. Вот он, совсем близко, этот страшный человек. Это он захватил Хорти, хотя тот окружен был личной охраной. Это он похитил Муссолини из крепости Гран-Сассо. Особо отличился он на Украине и во Франции своей жестокостью по отношению к мирным жителям. Он командовал одним из самых известных карательных отрядов, носил чин генерала СС, обергруппенфюрера СС, был кавалером рыцарского креста с дубовой ветвью, мечами и бриллиантами, который получил за отчаянное похищение Муссолини[25].
«Какая честь», — горько усмехнулся я.
Скорцени можно назвать как угодно — убийцей, дьяволом, но, уж во всяком случае, это выдающийся разбойник, человек действия. Вот он стоит тут, в двух шагах от меня, с тремя своими подручными. Автоматная очередь, граната — и от него ничего не останется.
— Того, молодого, зовут Энгельхен… — говорил мне Василь. — Третьего я не знаю…
Я перевел взгляд со Скорцени на Вильчика. Так вот у кого служит моя Марта! Скотина! Эсэсовцы усаживались в машины.
— Поклонитесь фрейлен Марте, — кивнул Вильчик Кубису.
Ну, скот, попадешься нам — не уйти тебе…
— Да, теперь вам не сладко будет. Неспроста послали немцы сюда этого дьявола, — проговорил Василь.
Мы уложили половину всех дров, остальные Витиска перенесет в контору Кубиса.
— Господин Кубис мог бы позволить себе закупить побольше дров, — заметил я.
— Дрова распределяются по строгим нормам, — с важностью ответил Василь, пряча усмешку.
— Переночуете здесь, — продолжал он. — Витиска в городе, ты — у нас. В город и не суйся, там полно карателей.
— Николай приказал мне заняться тут еще кое-какими делами.
Придется зайти в аптеку.
Упоминание об аптеке развеселило Василя, ему были известны мои отношения с аптекарем.
— Только гляди в оба. Их в городке как собак нерезаных.
— Не станут же они тут искать партизан.
Я отправился в город пешком. Идти пришлось порядочно, но ехать автобусом я но рискнул. На каждом шагу, на каждой улице, на каждом перекрестке я наталкивался на эсэсовцев. Они заполонили все тротуары, держались с особой наглостью, задирали молодых женщин. Жители города сворачивали в подворотни, старались далеко обходить эсэсовцев. Вот батевский магазин военной обуви; точно мухи, облепили они витрину. Да, это не Париж, но парижские ботинки и не годятся для дорог войны, теперь такие времена, что и батевская эрзац-обувь — редкость, даже для таких важных бар и властителей мира, как эсэсовцы. Но сколько же их! И откуда взялось столько!..
Я остановился около доски с объявлениями. Мое внимание привлек плакат, на котором изображена была огромная красная рука с длинными когтями, протянутая к Градчанам.
«Если попадешься им, погибнешь…» — такая подпись была под этим выразительным произведением немецкой пропаганды. И самое удивительное — надпись была только на одном языке. Рядом висел еще один плакат, и тоже не какой-нибудь. На красном фоне огромные жирные черные буквы — длинный ряд имен казненных «изменников родины», которые предали фюрера и свою чешскую отчизну. Следующий лист бумаги — тоже красный — на двух языках, чешском и немецком, угрожал всем, кто осмелится на какие-либо действия, направленные против «Великой Германии». Это воззвание было свежеотпечатанным. Его подписал Скорцени.