Смерть зовется Энгельхен - Ладислав Мнячко

Мы воротились на хутор. Пленник наш сидел на земле, полностью покорившийся своей судьбе. Книгу он все еще не выпускал из рук, держал ее так крепко, как будто это была его жизнь.

Я взглянул на блестящий золотом корешок.

— Что это у вас?

— А, «Сага о Форсайтах»… Вы разве знаете? — удивился немец.

— Знаю. Но я знаю и то, что книга эта в Германии запрещена Гитлером.

— Нашему поколению, которое выросло при Гитлере, многое неизвестно. О таких книгах мы ничего не знали. Они не издавались. Да, после войны многое придется наверстывать.

Этому разговору положил конец Николай. Он кивнул по направлению к лесу.

— Возьми двоих…

Я позвал Фреда и Карола. Встал. У капитана задрожали губы. Он понял.

— Идемте, капитан.

Я видел, как тряслись его руки. И все же он сказал эту фразу, неестественную для всякого другого…

— Значит, книгу я не дочитаю.

— Нет.

Мы вели его по оврагу, все дальше и дальше в лес.

— У меня к вам просьба, — обратился он ко мне. — Я решился на это, потому… я считаю, что вы обошлись со мною человечнее, чем заслуживает того немецкий офицер. Ведь мне известно, что происходило там, куда мы приходили. Мои личные вещи — это, правда, мелочи, но, может быть, мать жива еще… У меня здесь неотправленное письмо, на нем адрес…

Он отдал мне письмо, бумажник, медальон и еще какую-то мелочь.

— Только после войны…

Он кивнул. Само собой. Это очень любезно…

Эх, черт возьми, вот я и палач… Ведь этот человек производит на меня в общем хорошее впечатление… Почему я должен убить его? Возможно, при иных обстоятельствах мы были бы добрыми друзьями? Зачем это все? Зачем это нужно? Гитлеровцы, правда, не думают о подобных вещах, уничтожая миллионы людей. Но мы же не гитлеровцы. Только что мы великодушно даровали жизнь пятидесяти, хоть это и было ошибкой. А теперь?.. Имею я право убить этого человека? Да, это партизанское право, ему чужда жалость, ведь враг безжалостен к нам. Но это страшно. Как облегчить ему последние минуты?..

Я хотел спросить его о чем-нибудь, но он заговорил сам:

— Да, эта книга… она не понадобится мне больше…

Я взял книгу. Открыл последнюю страницу, ища год издания. И вспомнил, что в немецких книгах или вовсе нет года издания, или он стоит на титуле. Я взглянул на титульный лист. Джон Голсуорси… «Сага о Форсайтах». И рядом — экслибрис. Очень забавный экслибрис, гравюра, изображающая какую-то музу. И имя. Да, там было имя… «Д-р Армии Вайс»… Доктор Армии Вайс… «У меня к вам просьба…» Доктор Армии Вайс… «Вы обошлись со мною человечнее, чем заслуживает того немецкий офицер…» Доктор Армии Вайс… «Я никогда не убил ни одного русского…» Доктор Армии Вайс… «Ведь мне известно, что происходило там, куда мы приходили…» Доктор Армии Вайс… «Мои личные вещи…» «Может быть, мать жива еще…» Доктор Армии Вайс… «Неотправленное письмо… на нем адрес…»

Кровь ударила мне в голову, все покраснело у меня перед глазами — снег, буквы, книга, лицо немца…

Он увидел. Угадал, что происходит со мной.

— Да… евреи… вы правы. Ничего другого мы не заслуживаем, — прошептал он.

Я сжал зубы. Спокойствие. Никаких проявлений чувств! Голова перестала кружиться. Кровь отлила, я успокоился, я точно знал теперь, что делать, контролировал свои поступки. Я вытащил пистолет из кобуры. Щелкнул предохранитель.

Глаза немца не отрывались от меня.

— Прошу вас… только сразу…

Я нажал. Восемь раз. Спокойно, без ненависти. Иначе нельзя. Потом бросил на него книгу, она раскрылась, падая ему на лицо. Это был офицер технических войск вермахта. Он говорил правду, никого на фронте он не убивал, и эту книгу отнял у ее владельца тоже, по-видимому, не он.

Карол разувал его.

— Сапоги сгодятся. Ему-то уж все равно.

Я всегда боялся, что придет час — и я должен буду убить немца. Это оказалось не страшно и не тяжело.

— А вещи? Письмо? Вы отослали?

— Нет, все это еще у меня. Нужно послать?

— Конечно. Ведь война кончилась. Вы сказали ему, что когда война кончится…

— Чудные мы все же, Элишка. А если бы война кончилась так, как представляли себе они? Представьте…

— Но ведь мы не такие.

— Ладно. Завтра отошлем. Вы пойдете на почту? Может быть, я напишу что-нибудь его матери…

Скорцени

«Für seine hervorragenden Tateh hat ihm der Führer das Eichenlaub mit Schwertern und Diamanten zum Ritterkreuz verliehen…»

— Ты пойдешь с Витиской в Злин, — приказал Николай. — Отвезете Кубису дрова.

Уже два раза я отвозил дрова в Злин. Николай все чаще поручал мне подобные задания, возможно, потому, что вид у меня был немного приличнее, чем у других, я был незаметнее, старался, когда только удавалось, приводить себя в порядок, бриться и тому подобное, а кроме того, умел обходиться с людьми.

— Можешь зайти еще к своему приятелю аптекарю. Он только что получил товар…

Я усмехнулся, представив, как обрадуется мой приятель, когда снова увидит меня.

— Только осторожнее, Володя. Без всяких там фокусов. Немцы совсем взбесились из-за генерала. Лучше не возвращайтесь в темноте. Переночуешь у Кубиса.

— Будь покоен, Николай.

— Вы не имеете права попадаться. Выпутывайся как знаешь, только и смерть не оправдает тебя, если немцам достанется машина Витиски.

Он пожал мне руку на счастье.

— Еще не все: что-то случилось со связным. Говорят, его убили немцы, но вдруг только ранили…

По-видимому, и это было не все. Я ждал, что еще он скажет.

— Передашь Василю, пусть ничего не посылает в Плоштину, через несколько дней мы уйдем отсюда.

— Это правильно. В Плоштине теперь небезопасно.

За деревней меня уже поджидал Витиска. Мы выехали сразу же. Почти каждый километр шоссе украшали немецкие плакаты: «Achtung, Bandengefahr!»[21]

— Гитлеровские награды, — насмешливо проговорил Витиска.

А я думал о пропавшем связном. Что знал этот человек? Возможно, немного, но с кем он держал связь? Не угрожает ли опасность Марте? А может быть, он в Плоштину ходил, этот связной…

Эх, Марта, Марта…

А вдруг я увижу ее, вдруг мы встретимся!..

Может быть, и Витиска знает, где она находится, но он ничего не скажет — не имеет права, а я не имею права спрашивать. Очень хочется увидеть Марту! Как же я соскучился! Мы так и не встречались после случая с генералом. Уже дважды отправлялся я в Злин с твердым намерением найти ее. Но в конце концов я брал себя в руки. Нельзя делать этого, ни в коем случае — это риск, а рисковать нам нельзя.

Трехтонка Витиски была на редкость облезлая, обшарпанная, помятая, неприглядная, облепленная грязью. Казалось, она вот-вот развалится. Но это только казалось. Мотор ее мог поспорить с мотором какой-нибудь последней модели. Кое-какие переделки превратили трехтонку в боевой партизанский автомобиль. Двойное дно было замаскировано превосходно; Витиска держал там автомат и гранаты, и я положил туда свой автомат. В генераторе, круглом, безобразном, помещенном сбоку, имелся бронированный тайник. Говорили еще, что где-то, где — знал только владелец, запрятана была и адская машина, которая, стоило потянуть за бечевку, могла мигом взорвать всю эту роскошь вместе с окружающим.

Я не знал, что мы везем, мне это было неинтересно. Если бы потребовалось, Витиска сказал бы мне. Он числился за штабом особых поручений, о котором мы в Плоштине не знали ничего. Сначала мне сказали, что Плоштина — это боевой центр нашего соединения, но со временем я убедился, что мы лишь служим прикрытием настоящего боевого центра.

Немцы, у которых служил Витиска, — хозяева визовицких лесов и лесопильного завода — и не догадывались, какой это был замечательный шофер. Он всегда благополучно прибывал на место назначения. В Злин он ездил почти каждый день, развозил топливо немцам. Немецкие снобы в Злине обожали греться у неэкономичных каминов. Инженер Кубис часто заказывал дрова для своих немецких друзей. Инженер Кубис был немец, член национал-социалистской немецкой партии, руководящий работник ее злинского отделения. Его сын Альфред геройски погиб на Восточном фронте. В газетах был напечатан некролог на полполосы; почтальон вручил похоронную убитому горем отцу, гордящемуся сыном-героем. В рабочем кабинете отца героя висела фотографии двадцатилетнего защитника «Великой Германии» в траурной раме. Говорили, что старый инженер со слезами на глазах смотрел на фотографию.

Кубис руководил каким-то небольшим особым отделением заводов Бати. Он был настолько последователен в своем немецком фанатизме, что даже с нами говорил только по-немецки. Об этом фанатизме инженера рассказал мне как-то в Плоштине его убитый в России сын, который настолько был не похож на отца, что вовсе не желал говорить по-немецки. Этот сын рассказал мне еще кое-что. Что в отделении его отца работает Марта; она, правда, чешка, но из таких, которые симпатизируют немцам и верят в силу немецкого оружия. Всем знакомым известно, что она со своим шефом более чем в дружеских отношениях, знают и то, что пожилой господин страдает, видя, как его поздняя любовь путается с другими, более молодыми и более важными немцами, особенно с начальником военного отдела гестапо Вильчиком. Весь Злин говорит об оргиях, попойках и всяких прочих непотребствах, которые вершатся в доме Вильчика. Весь Злин говорит, что над этой шайкой, немчурой Кубисом и его рыжей сукой суд после войны будет короткий.