Маг - Сомерсет Моэм

Маргарет слушала почти не дыша, с интересом исследователя, перед которым открывались равнины еще неизведанного континента. Художники, которых она знала, говорили о своем искусстве лишь с точки зрения техники, и образное восприятие Хаддо было для нее в новинку. Ее зачаровывал и пугал человек, произносивший свои изощренные фразы. Глаза Оливера были прикованы к ней, и она откликалась на его слова, словно тонкий прибор, отсчитывающий биения сердца. Все тело охватила странная истома. Наконец он замолчал. Маргарет не могла и пальцем шевельнуть. Как загипнотизированная. Казалось, силы оставили ее, а тело — неподвластно.

— Мне бы хотелось что-нибудь сделать для вас в благодарность за то, что вы сделали для меня, — сказал Хаддо.

Он встал и подошел к роялю.

— Сядьте поближе, — указал он на кресло, стоящее возле вращающегося табурета.

Она и не подумала воспротивиться. Оливер сел к роялю. Маргарет уже не удивляло, что он заиграл превосходно, хотя было почти невероятно, что эти большие толстые пальцы могли так нежно касаться клавиш и извлекать такие удивительные звуки. Пианист как будто вкладывал в свою игру страдающую, мятущуюся душу, и инструмент отвечал ему трепетной, почти человеческой любовью. Это было странно и страшно. Она смутно припоминала мелодии, которые он исполнял, под его пальцами в них ощущался аромат экзотики, столь гармонировавший с тем, о чем он недавно говорил. Память у него была поразительной: внутренним чутьем угадывал он желания, владевшие Маргарет, и выбирал то, что в этот момент ей было особенно необходимо. Затем зазвучали вещи, которых она не знала. Никогда не слышала она подобной музыки: примитивной, меланхоличной, мистически отрешенной, вызывающей в воображении лунные ночи в пустыне, с пальмами, застывшими в неподвижном воздухе над бескрайними пространствами оранжево-желтых песков. И одновременно казалось, что знакомы ей извилистые узкие улочки оазисов, белые молчаливые дома, отбрасывающие загадочные лунные тени и отблески желтого света из окон, из-за которых слышались звуки диковинных инструментов и доносились терпкие запахи восточных ароматов. В воображении Маргарет как бы брела процессия таинственных существ. Мона Лиза и Иоанн Креститель, Бахус и Анна, мать Святой Девы Марии, прошествовали перед ней, сменяя друг друга. Иродиада, дочь Ирода, воздела в танце руки, как бы совершая мистический обряд и призывая чужеземных богов. Лицо ее было бледно, а черные глаза покраснели от бессоницы; драгоценные ценные камни на поясе Иродиады тускло поблескивали, а одежда ее давно утратила свои цвета. С улыбкой, в которой отразилась вся мировая скорбь и все пороки мира, она уставилась на дряхлого Иоанна и голосом, леденящим, как само дыхание смерти, пропела слова поэта: «Я обожаю тело твое, Иоконаан. Оно подобно лилии на темной воде, оно бело, как снег, лежащий на вершинах гор иудейских и падающий в долины. Розы в саду царицы Аравийской не так белы, как тело твое. Ни благовонные розы в саду владычицы Аравии, ни белые ноги рассвета, ступающего по листьям, ни перси луны, возлежащие на груди моря… Ничто в мире не бело так, как тело твое. Истоми меня касанием чресл твоих…»

Оливер Хаддо перестал играть. Оба сидели не шевелясь. Наконец, Маргарет удалось взять себя в руки.

— Я начинаю верить, что вы действительно маг.

— Я мог бы, если бы вы захотели, показать вам странные вещи, — ответил он, вновь поднимая на нее глаза.

— Не думаю, что вам когда-нибудь удастся заставить меня принять оккультную философию, — засмеялась она.

— Однако она правила в Персии вместе с магами, подарила Индии замечательные традиции и вознесла Грецию до уровня лиры Орфея…

Он стоял перед Маргарет, возвышаясь над ней своей огромной фигурой; его взгляд непреодолимо притягивал ее. Казалось, что он произносит свои слова лишь затем, чтобы скрыть, что именно на ней сконцентрировал всю энергию, которой обладал.

— Магия лежала в основе расчетов Пифагора, скрываясь под первыми научными принципами; она устами оракулов правила империями, от ее прорицаний на своих тронах бледнели тираны. Умы одних она привязывала к себе с помощью любопытства, других — с помощью страха…

Его голос совсем затихал, но оставался столь проникновенен, что у девушки закружилась голова. Слова действовали слишком сильно, подобно чересчур крепкому запаху.

— Я утверждаю, что для этого искусства нет ничего невозможного. Оно повелевает элементами, понимает язык звезд и направляет планеты по их орбитам. Луна по их приказанию становится в небе кроваво-красной. Мертвые восстают из могил, и ночной ветер, который стонет в их черепах, преобразуется в зловещие звуки. Небо и Ад подвластны магии, как и все виды живых существ, прекрасные и безобразные, как любовь и ненависть. Мановением палочки Цирцеи она может обратить людей в диких зверей, а зверей сделать чудовищами с человеческими лицами. Жизнь и смерть держит в руках тот, кто знает секреты этого искусства. Оно обещает бессмертие и дарит богатство, превращая металлы в золото.

Маргарет почти не слышала, что он говорит. Сон медленно охватывал ее под его пристальным взглядом, ею овладело бессилие, и она даже не пыталась освободиться от наваждения, словно была уже прикована к магу невидимыми цепями.

— Если вы обладаете властью, покажите ее, — прошептала она, едва сознавая, о чем просит.

Внезапно он ослабил то могучее усилие воли, которым удерживал ее в подчинении. Как человек, израсходовавший все силы и одержавший победу, Хаддо с легким вздохом крайнего изнеможения расслабил мускулы. Маргарет молчала, но понимала: сейчас случится что-то страшное. Ее сердце трепетало, как птица, бьющаяся в силке, но было уже поздно — не вырвешься. Ее просьба вызвала нечто неотвратимое.

На плите стоял таз из полированной меди, куда хозяйки студии наливали воду для увлажнения воздуха. Оливер Хаддо сунул руку в карман и вытащил серебряную коробочку. Постучал по ней, как курильщик стучит по табакерке, улыбнулся, и она открылась. Прихватив щепотку голубого порошка, бросил его в воду, находившуюся в медном тазу. Тотчас же взметнулось яркое пламя. Маргарет вскрикнула. Оливер быстро взглянул на нее и жестом удержал на месте. Она видела, как горела вода, горела так ярко и жарко, будто в тазу был обычный светильный газ; и с тем же глухим хриплым шумом. Вдруг вода исчезла. Маргарет подвинулась ближе и сообразила, что таз пуст. Вода сгорела, как солома, не осталось ни капли. Девушка растерянно провела рукой по лбу.

«Но вода не может гореть», — пробормотала она про себя.

Казалось, Хаддо прочел ее мысль и улыбнулся в ответ странной улыбкой.