О, Мексика! Любовь и приключения в Мехико - Люси Невилл

Я рассмеялась. «Менеджер по обслуживанию» – уважаемый человек с соответствующей корпорации внешностью, носящий костюм и обязанный надзирать за нами, – протягивал мне косяк.

— Ну, в привычку это вводить не стоит, однако я думаю, что мы это заслужили после такой тяжелой недели.

И это, определенно, было правдой.

После нескольких затяжек я начала хохотать. А потом под действием марихуаны наши языки развязались. И мы говорили, говорили. У меня было такое чувство, будто я разговариваю со старым другом. Рикардо рассказал мне о своей жизни – о том, что он рос в богатой семье, ходил в частную двуязычную школу и жил в большом доме в элитном районе. Но его семья обанкротилась после вложения всех своих денег в фермы по разведению креветок, которые потом были разрушены ураганом. Тогда семейство перебралось из своего великолепного дома с прислугой в крошечную квартирку на окраине города, а дети пошли в государственную школу.

В какой-то момент разговора Рикардо спросил, говорю ли я по-испански. Я сказала, что изучаю язык. Тогда он спросил на испанском:

— Слушай, если ты учишь испанский, так почему ты на нем не говоришь?

Я ответила по-английски:

— Потому что я нервничаю и делаю много ошибок.

Ответ его был очевиден:

– Así aprendes, pendeja. – Да ведь так и учат язык, глупая!

Разумеется, он был прав. С тех пор как я сюда приехала, изучение испанского стояло на втором месте в списке моих приоритетов, уступая разве только выживанию. Я проводила по меньшей мере три часа в день, читая газеты на испанском – выписывая все новые слова в словарик в конце учебника, – однако не сумела сделать очевидную вещь – заговорить. Так что теперь я поступила отважно и заговорила с Рикардо по-испански, и в первый раз это было похоже не на импровизированный устный экзамен, а на обычный разговор.

На следующий день я проснулась и обнаружила, что Имельды в моей постели уже нет. Она оставила записку на каминной полке, в которой объясняла, что уехала в Мехико на выходные – к мужу. Имельда начинала нравиться мне все больше и больше, пусть даже временами она была несколько шумновата. Однако получить комнату в свое распоряжение было просто восхитительно. Я растянулась на всю кровать и снова заснула.

Когда я наконец проснулась и вышла из номера, то лицом к лицу столкнулась с Рикардо.

— Кофе? – предложил он.

Как раз об этом я и думала. Мы спустились по улице на городскую площадь. Я в первый раз увидела этот городок при свете дня и была покорена красотой его каменных зданий ярких почвенных оттенков – терракотовых, темно-красных и желтых, – с огромными арочными дверями из кедра.

Мы сели в ближайшем кафе и заказали кофе. Ни мне, ни ему особенно не хотелось разговаривать, но это было комфортное, умиротворенное молчание. Мы купили газету у мальчишки-разносчика и принялись читать разные разделы. Рикардо помогал мне со словами и выражениями, значение которых я не могла понять, и объяснял мне политическую подоплеку многих национальных конфликтов.

После кофе мы с ним вместе провели целый день, изучая город. Мы обнаружили, что Керетаро, основанный испанцами, типичный колониальный городок, полный романтики. В нем бессчетное количество церквей и соборов, имеющих историческое значение, и тенистых площадей с фонтанами и памятниками национальным героям. И все это на фоне ярко-зеленых холмов, окутанных облаками. Его обитатели казались не такими нервными, как жители Мехико: здесь повсюду по назначению использовались мусорные баки и не было криков на улицах, не ревели автомобильные гудки, а малочисленные полицейские казались более человечными, чем милитаризированные робокопы Мехико. Оборотной стороной красоты этого города была провинциальная атмосфера, не слишком привлекательная для «туристов с деньгами». Мы вскоре махнули рукой на «картинные галереи», торгующие китчевыми сомбреро, и отправились по музеям.

Мы зашли в парк под названием «Серро-де-Лас-Кампанас» – «Гора Колоколов», – в котором находился музей. Там мы обнаружили, что этот провинциальный туристический городок насквозь пропитан историей. Он был основан в 1531 году индейским вождем Конином, который обратился в христианство в результате соглашения с испанцами. Именно здесь зародилось движение за независимость Мексики, после того как в 1810 году была арестована группа мятежников, затеявших заговор против испанского владычества. Это положило начало Мексиканской войне за независимость.

Гимн Мексики был спет впервые именно в этом городе. Рикардо напел мне несколько строк волнующим баритоном: «Война, война! Отечества знамена в волнах их, нашей крови, пропитать… Война, война! В горах, в долинах ревут стволы сквозь километры, годы…» Определенно, без ацтекского влияния тут не обошлось, подумала я, но Рикардо пояснил, что непримиримый настрой этих стихов был вызван североамериканским вторжением, которое случилось за пять лет до этого и закончилось тем, что половина страны была присоединена к США.

В 1864 году, спустя много лет после получения Мексикой независимости, пророялистски настроенные войска вновь вернулись сюда – когда австрийский эрцгерцог Фердинанд Максимилиан фон Габсбург был возведен на трон Наполеоном III как император Мексики. Однако через несколько лет Максимилиан оказался осажден здесь, в Керетаро, либерально-республиканской армией и после поражения в 1867 году расстрелян в том самом парке, где мы сейчас стояли. Это событие стало темой серии полотен Мане, озаглавленной «Казнь Максимилиана».

После поражения многие французские солдаты предпочли не вернуться во Францию, а обосноваться здесь. Этим и объясняются местные особенности: необычные уличные фонари, превосходные булочные и светлые глаза местных жителей. Потом революция 1910 года, которая последовала за провозглашением независимости, породила новую конституцию, которая также, как ни странно, была в черновом варианте принята на этом самом месте в 1917 году. Похоже, этот городок фигурировал во всех важнейших событиях мексиканской истории.

На следующий день я отправилась в компьютерный класс, чтобы включить аппаратуру перед приходом студентов, и решила воспользоваться возможностью проверить почту. Там было письмо от мамы. Когда я прочитала первую строчку, все мое тело сковало судорогой, и мне захотелось кричать.

Вчера утром умерла бабушка.

Не в силах дочитать письмо, я выбежала из кабинета, пошла в туалет и долго смотрела в зеркало, как по щекам у меня катятся слезы.

Я знала, что это случится во время моего отсутствия. Перед тем как уехать из Австралии, я попрощалась с бабушкой, полностью отдавая себе отчет в том, что, вероятно, вижу ее в последний раз. Так почему я испытываю такое потрясение? Почему у меня такое чувство, будто меня ударили по голове?

Я была уверена в том, что совершенно готова к этому моменту. В конце концов, за последние несколько лет бабушка дважды оказывалась на пороге смерти. Когда ее поразил первый обширный инсульт, она была в критическом состоянии. Потом, через несколько лет, у нее случился тяжелый сердечный приступ, и мы все уже с ней попрощались, собравшись у ее постели в палате для безнадежных больных. Но через несколько дней ее выписали из отделения для умирающих; живая, она вернулась домой, где героически продолжала одной рукой печь пирожные, вязать и писать картины, пусть даже с помощью сиделок. Поэтому сейчас я чувствовала себя так, будто пережила и перестрадала ее смерть уже дважды, и это было для меня слишком – это казалось несправедливым.

Никогда в своей жизни я не ощущала такого одиночества. Но в то же время я отчаянно желала побыть одной. Последнее, чего мне хотелось бы, это вернуться в образовательный центр и встать перед стаей угрюмых тинейджеров. Выйдя за дверь, я поймала взгляд ласковых глаз Рикардо. Он положил мне руку на плечо, и я почувствовала, как его тепло проникает сквозь мое тело. Он спросил, что случилось, и я рассказала.

— Возвращайся в отель, я тебя подменю.

Он передал мне мою куртку и сумку из-за стола рецепции. Ни на кого больше не глядя, я вышла за дверь, сбежала по лестнице и поймала такси до гостиницы.

Я была первой бабушкиной внучкой и проводила с ней в детстве много времени. Для меня она была олицетворением нормального бытия: ее дом был миром, где все разумно и предсказуемо. Где ели, просыпались и ложились спать, принимали ванну в одно и то же, строго определенное время. Это было прямо противоположно обстановке в доме родителей, где никогда нельзя было знать наверняка, что сейчас произойдет.

Моя бабушка всегда внимательно выслушивала меня; когда я обсуждала с ней свои проблемы в школе, она воспринимала их как серьезные, взрослые проблемы и всегда давала мне хороший совет.

Наши отношения только окрепли, когда я стала подростком, тогда как мои радикальные родители – дети послевоенного поколения с его демографическим взрывом – считали меня трудной девочкой. Когда они подслушали один мой телефонный разговор, в котором упоминалось слово «экстези», то впали в истерику и пригрозили отправить меня в закрытую школу, расположенную в пустыне. Разумеется, тот факт, что мой отец в 1970-е годы восторженно писал об употреблении наркотиков для развлечения, не имел для них никакого значения. Вскоре после этого нас с сестрой перевели в элитную англиканскую частную школу в столице потому только, что в пустыне закрытых школ не оказалось.