Тревожные будни - Стефан Антонович Захаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Карманы осмотрели тщательно? — поинтересовался Феликс.
— Газетку рядом стелили, чтобы ни одна мусоринка не исчезла, — заверил Владимиров и добавил с гордостью: — Делали так, как вы, Феликс Янович, нас учили.
— А что предприняли для опознания трупа?
— Думал поначалу спросить владельцев домов вокруг Лузинского рынка. Но вот нашли письмо.
Письмо, написанное четким крупным почерком, было адресовано женщине. В нем сообщалось о каких-то «негодных людях» и их «недостойных поступках». Автор письма каялся, что и сам тоже долгое время находился в «ватаге» этих «негодников», но решил порвать с ними и уехать с Урала. Затем он признавался в любви той женщине, которой писал и которую называл Аринушкой. Упоминал о серьгах, отобранных у нее грабителями.
«Слава Исусу Христу, — говорилось в конце письма, — что сережечки снова у тебя, любимая моя касаточка Аринушка. Знай, что любовь сотворяет чудеса: из охлестыша родит хорошего человека, из лодыря — трудолюбца. Разве только из дураков и закоренелых бандюг с лесной дороги ничего доброго не вылепит...»
И покаявшись еще раз в былых грехах, неизвестный — подписи в письме не было — навсегда прощался с Аринушкой.
— Где труп? — спросил Феликс, быстро прочитав письмо.
— В покойницкой железнодорожной больницы, — ответил Владимиров, набивая табаком трубку. — Главный врач той больницы и проводил экспертизу.
Вечером Феликс докладывал начальнику угрозыска о всех событиях прошедшего дня. Никифоров внимательно слушал, иногда кивал головой. Перед ним на столе лежало письмо к Аринушке.
...Валя-санитарка сразу же узнала недавнего посетителя, принесшего серьги. Записав ее показания, Феликс попросил Егора Ивановича привести Ускова, который продолжал дежурить около палаты своей жены.
Долго и внимательно смотрел он на труп, наконец, развел руками и виновато произнес:
— Не знаю, дорогой товарищ, что и сказать... Разрешите, с вашего позволения, собраться с мыслями.
— Да, конечно, я вас не тороплю, — согласился Феликс.
После некоторого молчания Усков неторопливо заговорил, как бы на ходу припоминая:
— Покойника мы с Ириной могли встречать... вернее, видели лишь в ресторане у нас, то есть... в ресторане «Пале-Рояль»... Я его немножечко запомнил. Думаю, не ошибаюсь.
— Жена ваша по-прежнему в тяжелом состоянии?
— В тяжелом, в тяжелом, — жалобно простонал маленький человечек. — Но Ирина тоже бы узнала покойника. А что с ним произошло?
— Его убили.
— Кто?!
— Пока ищем... Серьги вашей жене возвратил он.
Тут Никифоров прервал доклад Феликса:
— Итак, Феликс Янович, дело о черных масках следует объединить с делом об убийстве этого человека... Так и затвердим. А в ресторане «Пале-Рояль» ты успел побывать?
— Я не только там был, — отрапортовал Феликс, — но по очереди вызывал швейцара, и официанток, и хозяина ресторана в железнодорожную больницу.
Однако все служащие «Пале-Рояля», хотя разговор с каждым велся с глазу на глаз, испуганно шептали:
— Вижу первый раз.
— Не ведаю.
— Клиентов много.
— Не припомню.
А владелец ресторана, услышав про показания Ускова, хмыкнул и величественно сказал:
— После кошмарного нападения на ирбитский поезд у товарища Ускова мозги больные... Лично я ему не верю, обознался, бедняга.
— Ну и как? — опять прервал Феликса Никифоров и забарабанил пальцами по столу.
— Зазубрено, по-моему, все и у швейцара, и у официанток.
— Почему так думаешь?
— Они ничего даже и вспомнить не пытаются. Как попугаи, одни и те же слова выговаривают.
— Возьмем, Феликс Янович, такое предположение: не мог ли сам хозяин их этому научить. Ослушаться хозяина нельзя, выгонит в три шеи из ресторана, ищи тогда работу.
— Он и приказал всем своим молчать?
— Да.
— И пытается вызвать недоверие к Ускову, так? Значит, он как-то связан с этим убийством?
— Ты меня, Феликс Янович, понимаешь с полуслова. Правда, версия моя пока ничем не подкреплена.
— Возможно, швейцар — он побывал в покойницкой первым — все сразу разболтал?
— Предупредить мог и он, и хозяин, и любое третье лицо. А цель? Не связывать личность убитого с «Пале-Роялем». — Никифоров помолчал. — Между прочим, вчитываюсь вот я в письмо... Кажется, сочинял человек грамотный. А ошибку одну грубую допустил. Меня в церковно-приходской школе учили, что «Иисус» пишется через два «и». Тут с одним.
— Ошибки тут как раз и нет, — беря в руки письмо, сказал Феликс. — Человек, написавший его, подстрижен в скобку, на шее имеет малюсенький восьмиконечный крестик...
— Ну и что? — удивился Никифоров.
— А то, — спокойно пояснил Феликс, — что в отличие от православной церкви так называемые старообрядцы, или кержаки, пишут имя бога через одно «и»... Кресты у старообрядцев восьмиконечные...
— Выходит, убитый из кержаков? Так. Но откуда у тебя познания о кержацком правописании?
— Еще с далекого детства! — улыбнулся Феликс, — у нас в соседях жила семья старообрядцев Анисимовых. Старшие, конечно, нас избегали, а младшие — мальчишки, несмотря на строгий запрет, дружили с нами и с большой охотой выкладывали нам тайны старообрядческих премудростей. Не думал, что и это может пригодиться.
— Если убитый — кержак, — задумался Никифоров, — то странно, что он, блюститель старины, связан и с черными масками, и с «Пале-Роялем». А не могли, Феликс Янович, служащие ресторана видеть, как этого кержака убили, и истинные показания давать боятся?
— Не надо исключать и последнюю, самую фантастическую версию, — добавил Феликс. — Вдруг они действительно ничего не знают, и Усков ошибся.
— Прикинем, Феликс Янович, и это... Что еще?
— Следует сфотографировать крупным планом лицо убитого и побывать со снимком и в здешней старообрядческой часовне, и в ближайших старообрядческих селениях.
XXIX
Весна только что ударила грязными полосками по белым еще от снега улицам и развесила по карнизам сосульки. С Уральских гор ринулся волнами теплый и мокрый ветер. Однако ночи по-прежнему были холодными и хмурыми.
— Солнце на лето, зима на мороз, — говорили старики.
Восьмого марта Яша и Юрий, отконвоировав после обеда арестованных, следствие по делу которых уже закончилось, возвращались по Покровскому
