Человек из телевизора - Виктор Цой

Он сделал уборку в комнате, потом вынес мусор, потом сходил за газетами, встретил соседей (теперь он всегда нарочито старчески ковылял и носил черные очки). Здесь был уже вечер, а там еще день. Там все остановилось, и Ирина еще спала, и она могла спать вечно, пока он не вернется в тот телевизор.

Значит, он вынес мусор (прибрался в квартире, собрал все содержимое холодильника на выброс — давно по факту туда перестал заглядывать), сходил за газетами (читал еще комсомолку «рейтинг В. Путина остается беспрецедентно высоким»), встретил соседей — мужа и жену Кордуняну (они гуляли по вечерам, взявшись за руки). А потом он маялся дома — а можно было вернуться туда, там, где замер в стоп-кадре февраль 76 года, но он снова вышел на улицу, и было где-то под девять часов, ждал троллейбус, ехал на нем, прошел по центру, ужинал в ресторане (заказал только плацинды, вино). Вино было темным тягучим домашним. Людей было мало, а он не пьянел (перестроенный организм защищал мозг и кровь от токсинов?). Он вышел на улицу, прихватив еще упаковку с плацындами.

Похороны Панышева всколыхнули весь город. Две старшеклассницы дали показания (собственно, их нашли после допроса преступника-малолетки). Две девочки были не самые примерные школьницы и уж точно, даже узнав о трагедии Панышева не стали обращаться в милицию. На похороны их вынудили прийти, и они стояли понуро две высокорослые дуры перед могилой, а потом сидя в автобусе даже посмеивались. Об этом Черникову рассказала Ирина. Она зашла к нему на квартиру и была удивлена:

— Я даже в Прибалтике не видела таких интерьеров. Ты даже пол покрасил серой краской.

— Выпьете водки с мороза?

— Лучше коньяк.

— Наливаю.

Черников достал бутылку молдавского коньяка и пару тех вчерашних кишиневских плацынд сейчас разогретых в духовке (микроволновку он не посмел сюда притащить).

— Что за лепешки?

— Плацынды с творогом.

— Вкусно. На поминки не осталась. Не знаю, кто будет директор.

— Еще 50?

— Наливай. Скажи, как я вчера заснула? Провал в памяти. — она покраснела. — От твоего массажа. Ты долго еще сидел?

— Ты сразу заснула, и я долго смотрел на тебя.

— Ты извращенец? Я все не могу разобраться в тебе. Ты говорил: детдомовец, Владивосток. Образование — педагогический. Работал на севере в Доме культуры. Не могу решить этот ребус, собрать мозаику. Потом эта драка. Я помню, как ты уворачивался от ножа и потом защищался левой рукой и никак не реагировал на порезы, продолжал подставлять руку. Меня поразила жесткость блока и точность движений, даже не скорость, а какая-та механическая ритмика. Скажи мне кто ты?

— Точно, не извращенец. Еще 50?

— Наливай.

Они сидели на фоне голой серой стены, на сером диване (обивка из искусственной кожи тоже куплена в 21 веке на рынке). За окном опускались сумерки, а в комнате стало почти темно. Она подалась к нему, почему то уверенная в своих красных линиях, за которые он не переступит.

Переступит — не переступит. У него давно не было женщины, а Вайц немножечко опьянела, ровно настолько, чтобы забыть и забыться.

Ее командировка завершена. Она все равно не привыкла к холоду, и к этим утренние глубоким сумеркам еще не закончившейся ночи, и эти первоначальные утренние усилия вывалиться из подъезда на улицу и заскрипеть по снегу, когда еще внутри под шубой и свитером так тепло, но мороз уже обжигает дыхание и сначала подбирается к ногам (даже если ты и в валенках), и студит щеки, лицо.

После смерти Панышева она почувствовала открытую неприязнь сослуживцев на фабрике. И это отторжение как бы бывшей фаворитки, граничащее с презрением и ненавистью могло только компенсировать понимание, что она справилась со своей ролью, выполняя задание. Но в какой-то момент Панышев и все, что было вокруг отвалилось, как просто служебное и не относящееся к личному. А личным оказался этот все-таки уже не самый молодой Черников. Она говорила себе, что это наваждение или скорее понятная краткосрочная слабость после выполненной работы. Что она уедет и больше его не увидит, что это, пожалуй, тот опыт подавленных чувств, которые и составляют издержки профессионализма. Она могла все это конечно назвать продвинутым самоанализом, но факт оставался фактом — она не могла не думать о нем. Еще она не могла понять почему: она молодая красивая женщина, избалованная вниманием, прошедшая спецподготовку, споткнулась именно с этим мужчиной, как будто она знала его из другой жизни, помнила генетической памятью.

Она ушла от него рано утром (не хотела случайных взглядов соседей), переполненная радостью, которую боялась уже расплескать или выдать? Черников попытался проводить Вайц, но она так скоро, в темноте одевшись, обувшись, обняла его на пороге. И так, замерев на пару секунд, но в другом измерении вечно.

Эти несколько дней перед ее отъездом. Она не хотела рассказывать Черникову, что уезжает, но ему никто не мешал догадаться об этом.

Они встречались у него на квартире. Говорить было не о чем, в том смысле, чтоб выяснять отношения, а так говорили и говорили, пугаясь возникающей крепнущей спайке, когда даже молчание было продолжением разговора.

— Твой ухажер Маслов, по-моему, из милиции или даже поглубже.

— Мой ухажер может быть кем угодно.

— Мне он не нравится как человек.

— Даже если ты и не прав, могу успокоить — он не мой ухажер. И что вообще ты имеешь против милиции?

— Я заметил ты склона к агрессии, легко переходишь в атаку.

— У нас нет с тобой будущего. — сказала Ирина.

— Я бы много мог рассказать тебе о будущем.

— Ну, расскажи.

— Ты поднимаешься по лестнице в подъезде и тебе навстречу включается свет на площадке и гаснет там ниже, на предыдущей площадке… По всему городу на краю тротуара стоят как будто брошенные электрические самокаты. Ты можешь любой взять на прокат и потом оставить его на любой улице…У каждого будет по телефону размером с небольшой блокнот, по которому можно разговаривать даже с видео в любой точке планеты. Телефон-комбайн выполняет множество функций. Он и для разговора, и как телевизор, и как фотоаппарат, и как кинокамера, и как счетная машинка или даже вычислительный центр, и как диктофон, и как путеводитель, и как книга, и как альбом для рисования, как проигрыватель музыки, как радио, как измеритель пульса, и как таймер, и как часы, как переводчик, и как энциклопедия-библиотека…

— Придумщик, получше Лема.

— Лет через тридцать рекорд бега на сто метров у мужиков — 9,6 секунд, прыжок в высоту — 2,45…

— Прыгай, хоть на