Небесный корабль - Софус Михаэлис

— Вы с ума сошли? Не мешайте мне! Я наблюдаю Марс и вижу его почти так же ясно, как вашу физиономию, которая однако, по правде говоря, куда менее интересна!

Землю! Землю! Я хочу видеть Землю! То, что вы видите, не может быть Марсом. Красная планета маячит там, наверху! Поднимитесь сами наверх, если вы мне не верите.

— Успокойтесь, земляк! — уговаривал его Аванти. — Подите лучше сюда и помогите мне установить перископы.

— Я хочу видеть Землю! — кричал. Эрколэ Сабенэ. — Я хочу домой! Отпустите меня назад. Я хочу назад на Землю!

— Попытайтесь прыгнуть через борт, — сказал Аванти. — Испытайте, продолжает ли Земля по прежнему притягивать вас к себе! Новиков, — обратился он к входящему русскому, — не можете ли вы уговорить моего земляка?

— Я уже пытался, — ответил русский, — но ничего не вышло. Он продолжает не верить, что это Земля там наверху, потому что она так уменьшилась в объеме и кажется не больше маленькой планеты. Вот вам мой ручной телескоп; может быть, теперь вы поверите мне.

Эрколэ Сабенэ машинально взял предложенный ему инструмент и поплелся наверх. В телескоп он убедился, что это действительно была Земля, исчезавшая позади, подобно красному фонарику в покинутой гавани.

Невыразимая тоска охватила его сердце. Взгляд его тянулся за исчезающей планетой, словно невидимая кровавая пуповина, длиною в сотни миллионов километров.

XVI

Земной эгоизм

Лихорадочное, напряженное ожидание охватило весь экипаж корабля, приближавшегося к Красному Марсу. Пользуясь перископами, Марс спроектировали на лист белой бумаги, так что все могли наблюдать окрашенное, трепещущее, как живое, изображение планеты и даже следить за ее вращением вокруг оси.

Никому и в голову не приходило вспоминать при этом карты Марса, сфабрикованные на Земле, с их глупейшею путаницей имен из греческой мифологии, присвоенных воображаемым озерам и побережьям, материкам и морям; сама Утопия вставала перед наблюдателями возрожденным и безымянным миром, уничтожая всякие измышления, оптические обманы, недоразумения и ареографические теории; вместо грубой застывшей маски перед глазами наблюдателей был живой лик планеты с его изменчиво-расплывчатой мимикой.

Марс стал теперь как бы существом одушевленным; подобно голове Януса, медленно поворачивался он под улыбкой солнца, Показывая по очереди округлости своих румяных щек и все свои глубокие морщины. Твердых контуров на этой проекционной карте не выступало; лишь расплывчатые, окрашенные поверхности, световые пятна и точки, словно это была огромная круглая палитра, на которой растирало свои краски само Солнце.

Надвинутая на темя планеты шапка-полюс искрилась; зеленовато-синеватые пятна и полосы пересекали желто-красные поверхности, и перед этой чудесной игрой красок невольно стушевывались всякие предположения: вода это или суша, пояс растительности или пустыня, природа или культура.

Кто или что так искусно расцветило и избороздило морщинами лик этой девственно-новой, неисследованной планеты? Миллионы раз обернулась она вокруг солнца, пока создался этот лик. Когда-то и Марс был расплавленною массою. Тонкая кора лавы застыла вокруг огненно-жидкого ядра. Эта кора утолщалась, марсотрясения заставляли ее трескаться, вулканические извержения образовывали раны, точившие огненную кровь. Сотни тысяч марсо-годов, вдвое более долгих, чем земные годы, сглаживали, обтачивали, стягивали и зарубцовывали кору планеты.

Поистине, это был древний лик Сибиллы, выявлявший свои черты все ясней и ясней, подергиваясь подобием дрожащей улыбки. Какие глаза встретят там взгляды земных пришельцев, какие уста дохнут им навстречу, какие силы схватят, обнимут их, когда они упадут прямо в объятья нового мира, где все их понятия и весь их опыт окажутся бессильными, а сами они уподобятся несмышленным младенцам, впервые учащимся стоять и ходить?..

Бурное нетерпение овладело всеми. Их опьяняло это зрелище; самая атмосфера вокруг них как-будто менялась. Хотя термометры, барометры, гигрометры и прочие измерительные приборы давали нормальные показания, у всех было такое чувство, будто земные условия уже не годились для них больше, ибо они уже подпали под влияние новых планетных сил. Кровь сильнее приливала к сердцу и отливала от него, дыхание учащалось, созерцание этого светящегося красного мира, спроектированного перед ними на бумаге, зажигало в мозгу своеобразную лихорадку ожидания; то-и-дело приходилось отворачиваться, закрывать глаза и отирать со лба капли пота.

Никто не думал ни о времени, ни о сне. Сменившиеся с вахты принуждали себя к отдыху силою, но не долго выдерживали, быстро вскакивали вновь и торопились отдаться заманчивым наблюдениям. Они были уже всецело поглощены Марсом, томились неведомыми желаниями, пронизывались магическою «аурой» нового фантастического мира, лежавшего под ними и ожидавшего их неизбежного падения, чтобы поглотить их. Они напоминали беспомощных мотыльков, подхваченных среди ночи горячим дыханием вулкана и втягиваемых в раскаленное жерло кратера, который затем вновь выдохнет их в виде мертвых белых порошинок.

Лишь теперь они ясно сознали весь адский ужас своего положения: они бесповоротно во власти всесокрушающей судьбы; они повисли над бездной, как приговоренные к повешению; повисли над зияющею пустотою; головы их уже окутаны черным капюшоном мрака… Жуткое ощущение собственного падения пронизывало их насквозь. Каким богам оставалось теперь молиться? Они сами ведь бросились в объятья опасности. Чья рука удержит мотылька на краю кратера и бережно отнесет в безопасное место?..

В глубине их душ копошился еще религиозный страх, складывающийся из чувства беспомощности, упования на чудодейственную силу, веры в сверхъестественное; раздавалась немая мольба червяка к провидению о ниспослании ему спасительной тени, когда он, извиваясь, ползет под палящим солнцем по непроницаемой каменной мостовой.

Но какой прок от всех земных представлений о боге и провидении здесь, на пороге неотвратимой судьбы, в бездну которой они бросились добровольно?

К какому святому следовало прибегнуть Эрколэ Сабенэ в этот горький час? Он был отделен от своих земных заступников тысячами тысяч миль. Где искать их алтари среди этой всеобъемлющей небесной пустыни? Что значили все эти герои-мученики и чудотворцы здесь, в пустом, всепожирающем мировом пространстве? — Не больше, чем земные игрушки, кумиры, украшенные мишурой и созданные теми и для тех, чьей религиозности хватало лишь от молитвенной скамьи до алтаря, убранного фольгой и восковыми свечами. Что было делать святым здесь, где их родина-Земля являлась лишь песчинкой, затерявшейся среди мириад ей подобных?..