День Астарты - Александр Розов

— Так-так! — подбодрил ее Винсмарт, потирая руки.

— …Представим себе, — продолжала Олан, — что в ходе прогресса у нас появились экономичные движки, и рабочий-крутильщик теперь нерентабелен. Неплохо бы использовать его на другом производстве. Но вот проблема: он воспримет это, как покушение на свою карму! Чтобы избежать религиозной войны, мы вынуждены оборудовать новое производство так, чтобы там был аналог молитвенного колеса. Прогресс идет дальше, и рабочий становится все менее нужен в непосредственно-продуктивном процессе, но мы вынуждены держать его там, поскольку социально-политическая стабильность требует, чтобы он 40 часов в неделю имел доступ к молитвенному колесу. По мере постиндустриализации, крупное производство с массовыми рабочими местами вообще утрачивает экономический смысл, но мы вынуждены его сохранять, как культовый объект. И мы вынуждены подавлять прогрессивные не-массовые формы производства, особенно — prosumerism…

— Что? — переспросил Винсмарт.

— Это такое сокращение от Producing-consumerism, — пояснила Олан, — Просюмеризм означает как раз ту массовую потребительскую робототехнику, про которую ты, док Джерри, говорил в начале. Потребитель на ней может самостоятельно производить нужные ему товары. Прототипы бытовой робототехники — веддинги и фабберы — появились еще в конце XX века. Первые аналогичны швейному, сварочному или сборочному автомату, вторые — химическому реактору или стеклодувной машине. На этапе веддингов и фабберов, индустриальное лобби в развитых странах «западного» образца еще способно сдерживать распространение товарного просюмеризма, путем ограничения производства и продажи этих видов роботов. Но вот следующий этап…

Винсмарт энергично кивнул в знак понимания.

— Кажется, Олан, ты приближаешься к сути дела.

— Ну, — сказала она, — Если суть в трансботике…

— В чем? — переспросил он.

— Это сокращение от транс-робототехники и транс-ботаники.

— А, понятно. Да, именно в ней.

— …Тогда, — продолжала Олан, — фокус вот в чем. На очередном витке прогресса, появляются технологии, в которых товар, как бы, не изготавливается роботами, а вырастает из трансботического полуфабриката: смеси собственно, сырья и «briski» (ассемблирующих микроботов). «Briski» может размножаться как дрожжи, или как рассада. Станислав Лем в НФ-новелле «Голем» обозначил такие (в то время еще не существовавшие) технологии, как «квантовые», потому что briski, подобно живым клеткам, работают на эффектах молекулярно-квантового уровня.

— От трансботики простое лоббирование не спасает, — веско добавил Атли, — оффи приходится прибегать к грубому насилию, как и в случаях с GM-агрокультурами, домашней энергетикой и кооперативным авиатранспортом и телекоммуникацией.

Снэп закурил тоненькую «декоративную» сигару и прокомментировал:

— Оффи вообще тупые. У них же, по-любому, еще долго останется в руках больше половины экономики: металлургия, горнорудное дело, основная химия, тяжелый транспорт… Могли бы выиграть на симбиозе всего этого с просюмеризмом, как выигрывают наши бизнесмены. Зачем делать говно и себе и людям?

— Так оффи же, — отозвалась Оюю, — Патологически-криминальные личности.

— Не все так просто, — возразил Винсмарт, — Помните, о чем мы только что говорили? Главная функция труда не экономическая, как сто лет назад, а культовая. Много ли рабочих можно занять в современной металлургии? Я не так давно был на островах Луайотте, в гостях у инженера Пак Чона, мастера на металлургическом комбинате. Разумеется, я не упустил возможности посмотреть, как там все устроено. Комбинат выпускает 2000 тонн алюминия в сутки, а численность смены — тридцать человек, включая администратора, программиста, мальчишку на моечной тележке, девчонку — бармена в рабочем кафе, четырех водителей карго-каров и двух секьюрити. Такими производствами не решить проблему всеобщего доступа к трудовому молитвенному колесу. Необходима более серьезная, согласованная работа выдающихся политиков, бизнесменов, культурных и общественных деятелей, преподавателей и ученых…

Люси потерла ладонями голову, пухнущую от избытка информации.

— Док Джерри, я не врубилась, что за серьезная работа?

— Работа, — внушительно произнес он, — по изобретению новых абсурдных и крайне трудоемких видов человеческой деятельности, чтобы хватило на всех жаждущих.

— Тоже мне, проблема, — фыркнула она, — Разбить их на две команды. Одна роет ямы, другая — закапывает. Раз в неделю — меняются, чтобы не скучали от однообразия.

— Э, нет, — сказал он, — Так нельзя. Они догадаются, что это имитация, а все должно выглядеть очень достоверно. Даже ученые, которые работают над этой проблемой, должны верить, что занимаются важными, истинно-научными исследованиями.

— Ни фига не понимаю! — воскликнула Абинэ, — Джерри, я же видела американских ученых, ты меня сам с ними знакомил! Они не выглядят идиотами, которых вот так запросто можно обвести вокруг буя!

— Если ты имеешь в виду нашу январскую поездку в Ванкувер…

— E-oe!.. Hei, foa! Мы были в University of British Columbia! У меня от одного этого перепуталась в голове вся география. И там такое количество зверски образованных людей! Я выглядела на их фоне просто троглодиткой!

— Ты преувеличиваешь, — заметил Винсмарт.

— Ни капли! — возразила она, — Меня спасало только то, что на мне был натуральный шерстяной свитер, и штаны с индейским орнаментом, так что я катила под туземку-индианку, а по канадским правилам, туземки считаются умными, если вообще могут связать пять английских слов во что-нибудь осмысленное.

— Милая, ты снова преувеличиваешь.

Абинэ вздохнула и сделала глоточек вина из кружки.

— ОК, Джерри. Допустим, я капельку преувеличила! Капельку! Но они по-любому не глупее меня, ты согласен?

— Вот это уже более объективное суждение, — сказал он.

— Ага! А теперь прикинь: какой-нибудь кекс попробовал бы мне вкрутить такое про исследования! Мауи и Пеле свидетели — я бы ему так врезала, что он до конца жизни потом лечился бы от заикания!

— Тебе никакой кекс не стал бы это вкручивать, — ответил Винсмарт, — поскольку твоя замечательная голова устроена иначе, чем у американского ученого. Ты совершенно не понимаешь основ европейской, британской и американской науки.

— Ну! Я и говорю, что я троглодитка. А ты еще спорил!

Винсмарт быстро протянул руку и пощекотал ее подмышкой.

— Ай, блин!!!

— Вот так! Дай договорить, ладно? Сейчас я возвращаюсь к исходному тезису о неком дефекте, который сыграл разрушительную роль в истории т. н. «западной» науки. О дефекте мышления, который, с легкой руки Люси, я назову «анти-натурализмом». В начале напомню, что «западная» наука родилась в католических монастырях…

— Эй-эй! — возмущенно перебила Оюю, — А как же Эллада и Римская Республика?

— Мимо, — ответил он, — Их наследие уничтожено христианскими властями Римской Империи в IV веке. Мелкие фрагменты античных книг всплыли в Европе только в середине XVIII века в виде копий, переписанных с сомнительных источников.

— Joder… — тихо сказал Атли, — а мы их еще жалеем. Депортируем вместо расстрела.

Олан легонько ткнула его в бок.

— Прикинь, они не при чем. В IV веке их еще не было.

— Они такие же, — возразил Снэп.

— Моя мама говорит, — вмешалась Люси, — что не надо расстреливать каких-то людей только за то, что они — говно. Ладно, когда была революция, но сейчас — не надо.

— Можно, я, все-таки продолжу? — мягко произнес Винсмарт, — Как бы то ни было, «западная» наука родилась в католических монастырях, при которых в XII веке были учреждены университеты, и первые 500 лет своего существования, занималась только бредом, который не имел отношения ни к физической реальности, ни к юзабельным математическим абстракциям. Чем-то реальным в университетах начали заниматься только в XVIII веке, и еще более столетия потребовалось, чтобы юзабельные области начали составлять большую часть университетской тематики. Разумеется, научная традиция сформирована в первые 700 лет, а не в последующие 200.

Атли потряс головой, выражая крайнее удивление.

— А кто же в Европе занимался техникой до XVIII века?

— Ремесленники, — сказал Винсмарт, — преимущественно, кузнецы. От поколения к поколению, методом тыка, медленно-медленно что-то двигалось, но наука была совершенно не при чем. Даже в XVIII веке технические знания давались только в ремесленных школах. Преподавать эти низменные грубые вещи в университетах считалось неприличным, а для ученого заниматься практическими проблемами было просто позорно. Прикладная наука до сих пор считается чем-то вульгарным.

— К чему ты клонишь? — спросила Абинэ.

— К тому, — сказал он, — что в нынешнем столетии в науке наблюдаются тенденции, противоположные тем, которые были в эпоху европейских коалиционных войн и буржуазных революций. Тогда правительство заставило университеты заниматься физической реальностью, а теперь поощряет возврат к исходному пустозвонству.