Мартина - Януш Вишневский

Они жили в пригороде Томашова в маленьком, очень старом доме из темно-красного кирпича. Дом принадлежал родителям ее матери. На некоторых кирпичах виднелись следы от снарядов. Дед с гордостью рассказывал, что это еще со времен войны. Со всех сторон дом был окружен садом. Ранним утром в сочельник дед будил ее и брата, и они расчищали от снега дорожку до калитки. Тогда тоже на ветках слив и яблонь в их саду лежал снег. Потом из закрывавшегося на огромный висячий замок сарайчика за домом они приносили дрова и складывали их рядом с печкой в кухне. Дед разводил огонь, и к тому времени, когда вставали бабушка и мама, в кухне уже было тепло и уютно. Мама завтракала и шла на работу, а бабушка приступала к готовке. Потом они шли с дедом в костел в Томашове и в доме приходского священника вставали в длинную очередь. Чтобы купить освященную облатку. Возвращались домой, и около одиннадцати дед приносил из каморки елку и ставил ее в тяжелую металлическую крестовину рядом с кафельной печкой в комнате. Тем временем ее отец готовил елочные гирлянды и приносил из сарая коробки с украшениями. Потом все вместе украшали елку и слушали колядки. Она помнит, что сочельник был единственным днем в году, когда дед и отец что-то делали вместе и общались друг с другом. Это было одним из тех исключительных событий, которые знаменовали сочельник. Когда она стала постарше, почти взрослой, то спросила об этом маму.

— Папа как-то, всего один раз, поднял на меня руку. Ты тогда была совсем малышкой. Вернулся с работы пьяный и ударил меня. Дед видел это. Папа потом просил у меня прощения. И у деда тоже, но дед не смог его простить.

Она не то чтобы не могла себе представить такого, даже не пыталась. Она лишь помнит, что когда дед умер, то отец во время похорон плакал на кладбище.

Она успела сделать все до первой звезды. Даже если все небо затянуто тучами, в этот день обязательно найдется кто-нибудь, кто высмотрит эту звезду. Как правило, кто-то из детей, нетерпеливо ожидающих подарков, или кто-то очень голодный. Потому что садиться за стол можно только с появлением долгожданной первой звезды. Порой она задавалась вопросом, в чем секрет незабываемого вкуса непритязательных рождественских блюд; может быть, в том голоде, с которым человек садится за стол. Она вспомнила, как однажды летом, возвращаясь из отпуска на Мазурах, заказала в шикарном ресторане Щецина жареного карпа. Тогда он показался ей тошнотворно-безвкусным. Во время же рождественского ужина тот же самый карп имеет вкус благородной рыбы.

Она вошла в гостиную и бросила взгляд на стол. Все было готово к ужину.

В спальне она переоделась в новое платье из черного полупрозрачного шифона, поправила прическу и макияж, подкрасила губы. Анджей ждал ее у елки. Она подошла к нему. Мгновение они стояли молча. Он взял фарфоровую тарелочку. Они преломили облатки.

— Я люблю тебя, — сказал он и взял ее лицо в ладони.

Их первый сочельник. Такой, о котором она мечтала. Когда он спросил ее, почему она плачет, она прикусила губу и сказала, что «со счастливыми женщинами такое иногда случается». Он подошел с ней к столу и отодвинул стул, помогая сесть. Зажег свечи в тяжелом бронзовом подсвечнике и сел рядом. Она посмотрела на него и сказала:

— Я хочу, чтобы ты знал, что этот праздник, что сегодняшний день… что я никогда не была такой счастливой, как сегодня. Я чувствую, как будто это сочельник моего рождения. С Рождеством…

Приступили к трапезе. Разговаривали, смеялись, вспоминали уходящий год. Она удивилась, когда он начал петь колядки. И смог большинство из них допеть до конца. А «Тихую ночь» даже и по-английски, и по-немецки. Она знала только по-польски и только первые две строфы трех, ну четырех самых популярных колядок. Во время рождественских служб или праздничных богослужений в костеле она всегда, как правило, после двух строф тянула только мелодию, да и то лишь тогда, когда мать смотрела на нее, а она делала вид, что поет ее до конца.

Он откупорил бутылку вина. Лучшего шабли, какое только мог найти в Варшаве. После первого бокала зазвонил телефон. Она посмотрела на часы, стоявшие на каминной полке. Она даже не предполагала, что они так долго разговаривали. Было пятнадцать минут восьмого. Сначала она подумала, что позвонили его родители, которые снова не выдержали и в очередной раз будут приглашать их к себе «хотя бы на полчасика, на маковый пирог». По его лицу она поняла, что это не родители. Разговор продолжался несколько минут. Какая-то женщина в Констанчине рожала, а он единственный во всей округе врач, которого удалось найти поблизости. В больницу ехать уже поздно. А кроме того, дорогу на Констанчин не чистили от снега, и пока дождешься «скорой», может оказаться слишком поздно.

Он набросил пальто на рубашку, взял свой кожаный саквояж, всегда стоявший наготове в прихожей, поцеловал ее и быстрым шагом вышел из дому. Она побежала за ним. Когда он сел в машину, она подошла к воротам и стала открывать. Он остановился на обочине заваленной снегом дороги и быстро вылез из машины. Он шел к ней, аккуратно стряхивая хлопья снега с пальто. Снял перчатки, потрогал свои щеки и убедился, что руки теплые. Подошел к ней, крепко прижал к себе и прошептал ей на ухо:

— А сейчас немедленно беги в дом. Простудишься, полуодетая. Без меня подарки не разворачивай. Родим с ней мальчика, и я тут же вернусь…

Поцеловал ее в губы и, улыбаясь, нежно стряхнул снежные хлопья с ее волос. Подошел к машине, сел, захлопнул дверцу, опустил стекло и, махнув рукой на прощание, поехал, подняв облако снежной пыли. Она стояла в воротах до тех пор, пока сигнальные огни его машины не скрылись за поворотом.

Он спешил быстрее вернуться домой из Констанчина. Роды прошли без особых трудностей, но все заняло около двух часов. Молодая женщина родила сына. Когда он уходил, вся семья встала в прихожей, чтобы разделить с ним облатку. Старушка со сморщенным лицом, в цветастом платке на голове, преломляя облатку, поцеловала ему руку. Отец новорожденного вышел с ним из дому и, подталкивая машину, помог выехать из сугроба.

Водитель снегоуборщика перед поворотом шоссе спихнул снег на обочину, убрал с дороги свою машину и поставил за деревом. Убедившись, что не блокирует дорогу, вышел и закурил. Анджей увидел гладкую, очищенную от снега дорогу, красные стоп-сигнальные огни в темноте и дал по газам.

Водитель снегоуборщика услышал грохот и сразу после — звон бьющегося стекла. Еще немного поревел мотор. Потом наступила тишина. Он машинально втоптал окурок в снег. Когда подбежал к дереву, увидел груду металла вокруг ствола. Пульсирующий свет выхватывал из сумрака силуэт мужчины. Первое, что он разглядел, — это пятна крови на белой рубашке водителя. Его глаза были открыты, он смотрел спокойно и медленно шевелил губами. Водитель снегоуборщика наклонился и сквозь зиявшую в лобовом стекле пробоину просунул руки и положил на плечи раненого. Посмотрел ему в глаза и спросил:

— Вы можете сдвинуть сиденье назад?

Тот попытался ответить. Даже открыл рот, но в этот момент изо рта потекла струйка крови, смывая прилипшие к подбородку осколки стекла. Тут внутри салона раззвонился сотовый. Раненый попытался дотянуться до лежащего на соседнем сиденье кожаного саквояжа, но не смог.

Сам он не был в состоянии вытащить раненого из вдребезги разбитой машины. Вдали он увидел неясный свет фар едущего со стороны Варшавы автомобиля, вернулся к снегоуборочной машине и выехал на ней на середину шоссе, включил аварийный свет и по рации оповестил дежурного о происшествии.

Когда через три часа он не вернулся и не ответил на телефонный звонок, она набросила пальто и быстро вышла из дому. С присыпанной снегом тропинки, ведущей к главной дороге, она свернула вправо и побежала в направлении Констанчина…

Март 2005