Непобежденные - Владислав Бахревский

По дороге узнала: в Заболотье партизаны убили старосту. Староста был из раскулаченных, но человек серьезный, спокойный. В его доме Ольга учила детишек большую третью четверть. Теперь в Заболотье стоят полицаи. Ольга подалась в Черный Поток.

Страшно одной на дороге. Земля родная, каждое деревце – как друг, но ведь не своя. Надругаться могут полицейские, немцы, да ведь и так называемые партизаны или, лучше сказать, те, кто в лесах таится и живет грабежом деревень и сел.

Пооглядывалась Ольга, пооглядывалась.

Одна.

Шла, шла, устала. Уставши, страхи забыла.

В прижукнувшимся к лесам деревенькам дома, еще недавно гордившиеся друг перед дружкой окнами, высокими крышами, резьбой, теперь к земле припадают; окон боятся, бычий пузырь бы на них вместо стекол. Народ в этих деревушках не живет – выживает. У него одно лицо и одно-единственное чувство – перетерпеть.

Ольге показалось вдруг – сверху смотрят, смотрят и ведут. И берегут! Ни волка, ни полицая. У нее ведь даже палки нет – отмахнуться. Кто он, ее хранитель? Страна огромная? Или, может быть, Мартынова Ольга и есть страна?

Война народная – тоже она. Потому что не покорилась, потому что не ждет, пока за нее убьют тысячи солдат, сама идет на смерть! И это правда. Всякое дело учительницы Ольги Мартыновой, даже дыхание, – ради Победы.

Но как же затрясло эту героиню, когда перед ней отворили дверь дома, где муж и жена – учителя! Свои люди. Дороге конец.

В Черном Потоке школа не работала. Районы ликвидированы, волости – это скорее сельсоветы; есть уезды, но губернии в границах не определены.

Ольга вызвалась сходить в Жиздру, взять у властей разрешение открыть школу. За пропуском к полицаю пошли втроем – полицай слыл сластолюбцем.

Мужичок с ноготок, кривоногий, очки толстые, голова всегда потная, волосы на голове тощие. Женщины от такого нос воротили, а тут – он-то и есть новая власть. Мстил бабам за свою поруганную молодость. Всех обошел, со всеми спал, а иначе – смерть. Винтовку наставит, затвором щелкает, а которая не испугается – прикладом. Да еще свяжет. Негодяй, в общем.

Притих, когда немцы в село на постой пришли.

– Нет! – сказала хозяйка, оглядывая Ольгу. – Пальто на тебе сидит уж ахти как фасонисто. Со спины даже бабам поглядеть на тебя завидно. К тому же снег порхает, речка замерзла.

Облачили в старую шубу. Пуховый белый платок заменили на серый, грубой вязки.

Полицай Ольгиной красоты словно бы и не разглядел: пропуск выдал. Одно сказал:

– Временный. Завтра и отправляйся. Горшки на хлеб будешь менять, дело хорошее, но мешок для тебя тяжеловат. Так и быть, подвезу. Мне тоже в Жиздру надо.

– Спасибо, – сказала Ольга, – и не беспокойтесь. Я как-нибудь доберусь.

Домой вернулась – а там двоюродная сестра хозяйки. Обнялись – и в слезы.

Горе от немцев. У сестры младенец был. Животик что-то разболелся. Плачет и плачет. На руках плачет, в люльке плачет. А на постое – немец, громадный, страшный. Ночью встал, схватил люльку и на улицу выбросил. Мать – за сыном, а немец ей в лицо – автомат.

Пока оделась, пока умолила немца, простудился крошечка. На другой день не стало.

Пошли к начальству немецкому, пожаловались. Начальство строгое, справедливое. Злодея немца на передовую отправили. Только никакое наказание не вернет дитя с того света.

– Это все Сыч! – вытирая слезы досуха, сказала несчастная мать.

– Зверь – немец, а Сыч при чем тут? – удивилась хозяйка.

– Все наши несчастья – его черного сердца делишки. Не помнишь разве, как моя мама сгорела от неведомой немочи?

– А что было-то? Я ведь не знаю, – удивилась учительница.

– Сыч моей маме – дядя. Они с дедом наследство делили. Обиды какие-то остались. Вот и мстили нашей семье. Принесла жена Сыча пирожков. Мамину сестру угощает, а та ни в какую. Не взяла. Мама сердобольная, гордыни не любила. Съела пирожок. И слегла. Врачи говорят: здорова. А мама не встает. В Людиново ездили, молебен заказывали. Поднялась. А женушка Сыча тут как тут. Пришла с семечками. Говорит маме: «Бери!» А мама в ответ: «Не люблю щелкать». – «А ты хоть одну попробуй!» И ведь попробовала. Похоронили.

Женщины собрались на кладбище, и Оля пошла. На кладбище ей показали удивительное:

– Приглядись! Видишь – камни в ногах?

На некоторых могилах действительно лежали камни. Серьезные камни.

– Могилы колдунов. Чтоб встать не смогли.

Помолились над крошечным холмиком. Ольга осенила крестом село в низине.

– Если мы пришлых не убьем, они убьют нас.

– Тихонечко бы пережить, – сказала подруга учительница.

Когда возвращались в село, по мосткам, через болотце, женщина, потерявшая сына, спросила сестру:

– У тебя есть заговор от сглаза?

– Есть, – ответила учительница.

– Потом перепишу.

Дома хозяйка дала Ольге тетрадь. Было дико: немцы, война и колдуны, напускающие порчу на своих близких.

«На море, на океане, на острове Буяне стоит там колодец, – читала Ольга, – плотошный, крутые берега подмывают, желтые пески вымывают, со всяких сглаз смывают. Смой с етого раба (имярек) от черного глаза, от радостного глаза, от ненавистного глаза, косоглазого, разноглазого, мужского, женского, молодецкого…»

Спросила хозяйку:

– А от немцев заговора нет?

– От немцев – солдатские жизни. Сход у нас был. Немец сказал: «Москву Германия взяла. Германия ждет от русского народа разумного повиновения».

– Нашли разумных! – пыхнула Ольга синими глазами.

– До чего же ты красивая! – улыбнулась хозяйка. – Вам бы, девки, счастья.

– Я – не девка! – Ольга косы свои по груди пустила. – Одну ночь была замужней. Теперь – солдатка. И сама солдат.

Утром в шубе, в платке, с мешком вышла из дома, а у крыльца тарантас стоит. Полицай уже поджидает.

Хозяйка утянула Ольгу в сени, сунула в руку мешочек.

– Что это?

– Табак. Полезет, а ты ему – в глаза!

– Он же в очках!

– Очки сшибешь.

Ольга не дрогнула, села в экипаж. В дороге понемногу разговорились.

– Ты молодец, что деревенских детей собираешься учить, – сказал полицай. – Неграмотный человек по нынешним временам – пустое место. Если немцы Москву взяли, значит, история будет долгая.

– А если не взяли? – спросила Ольга.

– Ты неверующая?

– В церковь не хожу, а в Бога верю. У меня мама верующая.

– Я не про Бога – про немцев! – Невзрачный полицейский был неглуп. – Немцы – народ точный. Если говорят, так оно и есть.

Призадумался. Остановил лошадь, дал ей помочиться. «Неужто приставать начнет?» – Ольга помяла пальцами табак в кармане.

– На войне правду не говорят, – сказал полицай. – На войне правда – военная тайна. А все разговоры – политика.

Ольге философ даже понравился. Сказала, провоцируя:

– Ну, если немцы Москву не взяли, тогда другое дело.

– Какое же?

– Другое. Но все равно долгое, тут ты прав. Уж очень много земли отдали. С Европу.

– Уголь – у немцев, чернозем – у них. Железо Криворожья, леса Белоруссии, виноград Крыма, Молдавии.

– Разве это главное? – не согласилась Ольга. – Половина русского народа под Германией.

– Верно! – ахнул полицай. – Я и не подумал. Уж треть – наверняка. Все украинцы, все белорусы, прибалты. Многие миллионы!

Стегнул лошадь кнутом, погнал. Когда въезжали в Жиздру, пустился напутствовать:

– Тебе небось наговорили на меня. А я человек с сердцем. Я свой шесток знаю. Не посягну! Ибо ты – Василиса Прекрасная. Конечно, я – гаденыш. Но, ей-богу, – не Черномор. Ты добрая, умная. Береги себя. Василисы Прекрасные да Премудрые дураков мужей из бед выручали. А нынешним Василисам выручать надо саму Россию.

И шапку приподнял, прощаясь.

Самозванство

По дороге на завод Алеша считал и все сбивался, сколько дней под немцами. Даже пальцы принялся загибать.

Город наши оставили третьего октября. Немцы заняли окраины только четвертого – зажал мизинец. Сапожники вселились в их дом – шестого. Пожалуй, седьмого. Значит, пятое, шестое, седьмое и восьмое… Но зачем считать? Время остановилось. Даже сны не снятся. Утром сказал немцам: «Гутен морген»[9], и день – бессмысленный. Потом Двоенко учителя убил…

В управу ходили… И те, на асфальте, на перекрестке…

Сегодня-то какое число?

Приструнил себя: «Комсомолец Шумавцов!» И – открытие: комсомольца Шумавцова не существует, а комсомолец Терехов – житель Ивота.

Человек навстречу. Поводит глазами по сторонам, но движется спокойно, даже с ленцой, будто на земле обычная жизнь.

«Вот кого к нам!»

Поежился: «к нам». Где они, эти «мы»? Палец о палец пока что не ударили.

Подойти и спросить: «Немцев ненавидишь? Если да – беру заместителем командира группы народных мстителей».

Тут и провалилась душа в живот.