Сибирь как колония - Николай Михайлович Ядринцев

от крепостного права тем, что в убеждениях народной массы он не входил как сознание его неизбежности, необходимости и законности. Напротив, это административное распоряжение судьбою личности рассматривалось, во-первых, как явление, от которого можно защититься, откупиться, спрятаться, наконец, против которого можно протестовать, бороться. Все население убеждено было в незаконности таких порядков и искало средств защиты против них. Во-вторых, сибирское население не постоянно жило под давлением чиновного произвола, но временами у него были просветы. Историки, подобно Щапову, придававшие огромное значение сибирскому чиновному произволу, упускали из виду многие другие социальные явления в истории Сибири, где проявлялась борьба и известная самодеятельность народного духа. В первое время, избегая гнета крепостного и воеводского, русский человек спешил бежать в Сибирь, ища здесь «своей воли». При свободе колонизации вначале этот дух успел все-таки немного отдохнуть и внедриться. Когда явился воеводский произвол и казенная регламентация, население отчасти продолжало отодвигаться на окраины, искать на них убежища старой свободе, кроме того, оно проявило жизненную борьбу против самовластия. Весьма крупным фактом, выросшим на сибирской почве, явилась борьба городов и городского начала против административного. Эти черты борьбы можно видеть в эпоху начала XIX столетия, когда городские общества достаточно созрели и сплотились, чтобы показать свою силу. Трескин и Пестель употребили все усилия, как видно из истории этого времени, чтобы подавить независимость и оппозицию этого городского начала. Щапов, разбирая историю этого времени в своем очерке «История сибирского общества в XIX столетии» (Записки сиб. отдела), находил в этом только борьбу возникающей буржуазии и богатых классов, сочувствуя подавлению ее административной властью Трескина, но это воззрение едва ли исторически правильно. Когда буржуазия соблюдала свои выгоды, она шла в союзе с произволом и в стачке с ним. Но когда произвол переходил всякие границы, городское начало стремилось отражать общий протест масс, принцип известной независимости, общественной безопасности, требование гарантий личности и имущества, принцип дорогой и необходимый для жизни каждого отдельного члена, независимо от привилегий и сословности. Этот характер деятельности не раз проявлялся в сибирских городских обществах и лежит доселе в сословиях сибирского населения. Точно так же сибирское население заявляло себя попытками искания законности и справедливости. Сибирь была страною челобитчиков, истцов и даже прославлена за страну «ябедников». Донос на злоупотребление и челобитье были обыкновенными формами протеста, хотя эта борьба недешево обходилась — она стоила многих жертв местному населению[33]. Но тем не менее искание правосудия, законности, правды волновало сибирское общество и проявлялось при каждой ревизии; оно получило еще большую силу и уверенность со времени, когда некоторые администраторы, подобно Сперанскому, становились на сторону интересов населения. Это сопоставление высшей правды местному произволу и до сих пор живуче в массе населения. Доказательством служат весьма частые жалобы и протесты, слышащиеся из Сибири на местные неурядицы. Таким образом, в истории и жизни сибирского населения можно найти немало и других черт, указывающих на известную живучесть народного духа. Конечно, всевозможные испытания, произвол, царствовавший в стране отдаленной, единственный способ защиты — подкуп, не могли не деморализовать местного характера, — отсюда замечаемые в нем свойства раболепия и заискивания. Но эти психические черты, имея свое оправдание в тяжкой жизни, далеко не принадлежат всем слоям народа в одинаковой степени.

Приводимые в примере сибирского раболепия обеды, угощения и подкупы властей, получившие в последнее время замаскированный вид пожертвований с благотворительными целями, практикуются, правда, и доселе в Сибири, но они касаются известных классов торговцев, монополистов, кулаков и мироедов, всегда находящихся в дружбе с исправниками и составляющих комплот[34] против остального населения. Что касается массы народа, то ей не всегда под силу эти угощения и заискивания, она лишена материальной возможности к этому, а потому ей суждено не столько заискивать и угощать, сколько молча выносить и терпеть. Слабому естественно лукавить, а угнетенному скрывать горечь в душе своей. Печать сибирского молчания, как и замкнутость населения в себе, точно так же при подобных условиях являются весьма понятными. Это плод исторического раздумья. Вот те объяснения, которые могут быть приведены для освещения указанных свойств местного населения.

К другим чертам, характеризующим население восточных окраин и отмеченным исследованиями, относится индивидуалистический промышленный дух местного населения, стремление к наживе и преобладание материальных интересов над общественными. Развитие этих своекорыстных, узких и эгоистических мотивов среди сибиряков ярко отмечено и развито историком Щаповым и беспощадно бичуется им[35]. «Русское население, развивая в себе умственную и нравственную смелость, предприимчивость и стремление к обзаведению, к устройству, наконец, наткнувшись на богатства новой страны, быстро усвоило инстинкты хищности. Ум сибиряка всецело поглощен материальной наживой, его увлекают только текущие практические цели и интересы. Этот холодный расчет и корыстные страсти подавили в населении всякое идеальное настроение и даже общественность». «У сибиряка нет того, так сказать, социологического умонастроения, — пишет г. Щапов, — нет тех общинноустроительных идеалов и стремлений, какими отличается великорусский народ, по крайней мере в раскольничьем старообрядческом самоустройстве, вроде общинного самоустройства секты «общих» или духоборцев за Кавказом. Оттого к сибирскому населению не прививаются никакие общественные идеи и уставы. Как у простого народа в Сибири нет ни религиозного, ни метафизического идеала, так и у самого общества не существует стремления к идеалу общественному. Сама общественность мало развита на Востоке, это общество по преимуществу индивидуалистическое; таким его воспитала бродячая жизнь и разрозненность в лесах и степях, нажива и утрата прежних социальных связей в новой стране».

В доказательство этого индивидуалистического направления приводится весьма много примеров из современной жизни Сибири и ее склада. У сибирского общества нет других целей, кроме своекорыстных и приобретательных, говорят исследователи. Это арена вечной борьбы и погони за богатством. Деньги и нажива деморализовали сибиряка прежде, чем он получил развитие и составил себе понятие о других целях жизни. Тип сибирского кулака и сибирского монополиста «чумазого», нажившего миллион, грубого, невежественного, чванного своими связями с местными взяточниками, питающего убеждение, что нет ничего в мире, что бы он не мог купить и подкупить, производит отвратительное впечатление на нового человека. Тип этот грубый и бессердечный недоступен человеческим чувствам, справедливости и упорен в своей косности. Такие чумазые кулаки побывали даже в Европе и Америке, приобретали там внешний лоск, но оставались неизменными эксплуататорами и кабалителями какого-нибудь дальнего Забайкальского края, угнетателями на приисках, тиранами и мошенниками родной страны. Эти выродки, производя отталкивающее впечатление, клали позор на все сибирское население. За грехи и преступления