Соколиная охота - Виталий Абоян

Виктор поднялся и сделал несколько шагов в сторону Моралеса, словно бы намереваясь продолжить рубить заросли. Зачем он это сделал в тот момент, он не знал. Тело само решало, как поступить.

– Знаешь, босс, – начал Садех, поднимаясь.

Но Моралес не дал ему договорить. Он почти и не шевелился, казалось, даже глаз не открыл. Он только произнес: «Знаю». – И в его руке, словно по мановению волшебной палочки, вдруг появился «дыродел». Грохнул выстрел. Штрайх, как бы невзначай направивший ствол своей «дрели» в сторону главаря, всхлипнул и повалился на землю. Изо рта у него пошла кровавая пена. Садех, обомлев от стремительности событий, изумленно смотрел на пистолет в своей руке, так и не направив его на Моралеса. Ему выпало прожить на полсекунды больше Штрайха.

И в этот момент на арену вышел Куцев. Когда Моралес начал стрелять, он стоял в метре от главаря. С мачете в руках. При всей своей прыткости, Моралесу никак не удалось бы поразить сразу три мишени, находящиеся в разных местах.

Виктор взмахнул своим весьма грозным оружием. Он не задумывался, куда бить, тело выбрало наиболее подходящую мишень – широкое лезвие летело на вытянутую вперед руку, крепко сжимающую вороной «дыродел», который неумолимо поворачивался черной дырой ствола в сторону Куцева. Мачете опускался острием вниз, но в последний момент Виктор передумал и успел повернуть оружие боком. Лезвие плашмя ударило по руке, лязгнул металл о металл, и «дыродел» отлетел в сторону.

Пролетев чуть больше метра, пистолет застыл у ног капитана. Мустафа не спеша нагнулся и поднял оружие.

– А теперь, Моралес, мы будем играть по нашим правилам, – сказал он, направив ствол в сторону главаря. Теперь уже бывшего: свою шайку он уничтожил собственноручно.

Моралес поднял голову, потирая ушибленную кисть, и взглянул прямо на Хопкинс-Джани. Стрелять из висящих на шее «дрелей» он как будто и не собирался.

– Я не против, – сказал он.

Куцев отметил про себя, что Гамми во время короткого боя продолжал спокойно сидеть, никак не реагируя на происходящее. Ему, похоже, было все равно.

– Кто вы, Моралес? – спросил Виктор, забирая у него автоматы. Оба на предохранителе.

– Надзиратель. В прошлом. Потом на протяжении двух лет я был… королем «Африки». Боссом.

– Но почему вы не убили нас? Еще там, на острове?

Почему он убил своих головорезов ясно – банда задумала низвергнуть своего «короля».

– Застрелите этого гада, капитан, – прошипел Мартин, прижимая простреленную Моралесом руку к груди. У него были свои счеты с надзирателем.

На лице бывшего надзирателя наконец появилось проявление эмоций. Он был удивлен.

– А разве вы преступили закон? – спросил он.

14. Задолго до происшествия на Станции. Анклав Рио

Хоакин был единственным ребенком в семье.

Его отец, Хосе Моралес, работал на химическом заводе «Лас Корес Вивас». Не самая чистая работа. И не самая высокооплачиваемая.

Хосе было уже далеко за сорок, когда родился Хоакин. Изабелла, его жена, истово молилась Деве Марии, прося ребенка. В Рио сохранилось несколько католических храмов, отказавшихся вступить в лоно Католического Вуду после указа папы и проповедовавших истинную, неопороченную африканскими колдунами религию. Один из этих храмов и стал для Изабеллы источником искренней и сильной веры.

Химическое производство сделало свое дело – вожделенная беременность не наступала, и виной тому был Хосе. Так сказали врачи. Еще они сказали, что надежда есть, но она слишком мала, чтобы всерьез оценивать шансы. Понимая, что доходы семьи Моралесов невелики и экстракорпоральное оплодотворение не по карману этой паре, врач, хитро подмигнув молодой симпатичной пациентке, порекомендовал поискать здорового донора.

С тех пор набожная Изабелла не ходила к врачам. Медицина стала для нее прибежищем греха и порока.

Надеждам Моралесов суждено было сбыться лишь семнадцать лет спустя.

Хоакина воспитывали в строгости и почтении к канонам старой веры. Десять заповедей стали для него основополагающими принципами жизни.

Анклав Рио, растянувшийся на несколько десятков километров вдоль береговой линии Атлантического океана и уходящий высоко в нависающие над водой горы, оставался, по обыкновению, местом пестрым. Целые поселения, столетия назад получившие название фавеллы, не исчезали, несмотря на непрекращающуюся борьбу властей города Рио-де-Жанейро, а впоследствии – местного филиала Службы Безопасности Анклавов. Россыпи наползающих друг на друга трущоб росли на склонах гор, словно грибы после дождя. Строительство корпоративных небоскребов в этих местах не велось по причине большой крутизны склонов, территории оставались пустыми, а значит – лакомым куском для тех, кто не хотел тратиться на нормальное жилье, кто не желал работать и не признавал никаких правил. Сюда не совались даже безы – фавеллы были настоящим лабиринтом смерти для тех, кто решил бросить вызов сложившимся в них устоям.

Когда жители фавелл слишком уж наглели, досаждая корпоративным территориям, СБА поготавливало рейды хорошо организованных армий. Фактически, безы зачищали территорию – особо буйных просто расстреливали на улицах; главарей и провокаторов, тех, кто отсиживался по норам, отлавливали и отправляли в «Африку». Остальные – простые «мирные» жители – потихоньку рассасывались из зоны боевых действий, расселяясь в окрестных трущобах.

Но все усилия безов шли прахом – если никто из застройщиков не брался возвести в зачищенном районе нормальные цивилизованные строения, а чаще всего так и бывало, спустя пару месяцев территория снова наполнялась сбродом, собирающимся из всех районов Рио.

Именно в таком месте и вырос Хоакин. В фавелле, где каждый в той или иной мере мог считаться преступником, трудно было жить в соответствии с заповедями, которые юный Моралес впитал с молоком матери. Мальчик рос нелюдимым, он не играл на улице, не общался со сверстниками – Изабелла благоразумно рассудила, что уличные компании не самая подходящая сфера общения для ее сына.

Моралесы надеялись, что Хоакин сможет выбиться в люди, поступить в университет и, может быть, даже стать капером. Хосе копил деньги, отказывая себе во всем и тратя последнее здоровье на вредном производстве, где работал зачастую в две смены. Но Хоакин, к сожалению своих родителей, не блистал умом. Изабелла лелеяла мечту об образовании, но в глубине души понимала, что денег на учебу в университете не хватит, а на корпоративную стипендию рассчитывать не приходится. Но ей удалось сделать невозможное – она уберегла сына от улицы, где к пяти годам каждый становился вором.

Хоакин ходил в хорошую школу. Если, конечно, можно назвать какую-нибудь из школ в фавеллах хорошей. Он был бедно, но всегда опрятно одет, он не жил впроголодь. Он, но не его семья. Когда тебе девять лет, мир кажется интересным и разноцветным. Все возможности для тебя открыты. Хоакин не замечал, каких усилий стоит родителям сделать его детство именно таким. Не замечал до одного случая, изменившего всю его жизнь.

В тот день в Голо показывали «Марсианских крыс» – новый интерактивный фильм. Фантастика, настоящий шедевр современного виртуального кинематографа. Билеты стоили недешево, а для доходов Хосе – так и вовсе заоблачную сумму. Но старший Моралес знал, как хотел Хоакин посмотреть этот фильм.

Из-за природного недоверия системе, свойственной бедным людям, Хосе хранил большую часть сбережений в наличности. Поэтому деньги на билет были выданы именно ею – новенькими, приятно пахнущими краской, хрустящими банкнотами.

Хоакин не дошел до Голо всего два квартала. Два гребаных квартала, как он будет повторять много раз впоследствии. Но иногда в нашей жизни все меняется и из-за куда меньшей дистанции, чем два квартала растрескавшегося асфальта фавеллы в Анклаве Рио.

Их было шестеро. Почти ровесники, старше на год-два. Для них он был, что красная тряпка для быка – чистый, одет аккуратно, на лице улыбка. Он был не такой, как эти мальчишки, он не был озлоблен на мир, который вполне достоин того, чтобы его ненавидеть. Хоакин был обычным девятилетним ребенком, который мог бы жить внизу, на корпоративных территориях. Шоры, надетые Изабеллой на неиспорченный детский разум, сделали свое дело.

– Эй, полудурок, – услышал Хоакин, бодро шагая в направлении Голо. До кинотеатра оставались те самые два квартала.

Юный Моралес умел постоять за себя – никакие шоры не могли бы уберечь от обычных детских ссор. В школе частенько приходилось драться, но он никогда не ввязывался в драку, если можно было избежать этого. Заповеди требовали подставить другую щеку. И он это делал, снося обиды и оскорбления. Он только защищался – иначе было не выжить.

Поэтому, когда до его ушей донеслись окрики уличной шпаны, Хоакин, хоть и с испорченным уже настроением, продолжил шагать дальше, делая вид, что не замечает нападков хулиганов. Но пройти ему не дали.