Эффект Ребиндера - Елена Минкина-Тайчер

– Алина! – позвал строгий женский голос.

Алинка ойкнула, захихикала и помчалась наверх, на ходу поправляя платье.

Только тут Лева почувствовал, как устал. Страшно хотелось помочиться, он еле добежал до ближайших кустов во дворе. Видела бы бабушка! Немного полегчало, но теперь ужасно захотелось пить, просто до тошноты. Он вдруг вспомнил, что с утра ничего не ел и не пил, кроме кислого вина в гостях. Денег на еще одно такси, конечно, не осталось, долго брел по маршруту спящего троллейбуса, пытался убедить себя, что отлично провел вечер и закрутил роман с отличной девчонкой, но настоящей радости почему-то не получалось.

Честно признаться, Лева считал себя довольно опытным в любовных вопросах. Первый его серьезный роман случился в училище, в неполные шестнадцать лет. Ничего удивительного, если вспомнить, что в их группе из двадцати трех человек училось только два парня – сам Лева и Коля Крюков, деревенский баянист. А Коля, хотя и был настоящим хорошим музыкантом и нормальным мужиком, безусловно, проигрывал Левиному умению выживать в женском коллективе. К тому же почти все девчонки в группе поступили в училище после десятилетки, то есть были довольно взрослыми и дружно маялись от готовности любить.

Его первую женщину звали Антониной, и жила она, к Левиному огромному везению, не в общежитии, а у пожилой и глуховатой тетки. Он прибегал вечером, крался в темноте к низкому окошку, легко запрыгивал на подоконник. В животе расплывался жар от ее сладостного гладкого тела, мягкие большие груди обнимали шею, он улетал и тонул, вдыхал запах сухой травы, шептал горячие случайные слова – милая, любимая, хорошая….

В том же году Тоня оставила училище и уехала обратно в свой поселок. Кто-то говорил, что вернулся из армии ее жених, кто-то – что заболела мать, потом он услышал от одной из Тониных подружек жуткое слово «аборт». Конечно, мама ни о чем не догадывалась, но у Левы хватило ума рассказать Аркадию Борисовичу, и тот, смущенно хмыкая и глядя в угол, объяснил про прерванный половой акт, презервативы и прочие житейские вещи, которым в советских школах детей не обучали.

С другими девчонками все получалось проще, но скучнее. Их вполне устраивали душевные разговоры, гуляния за ручку, кино или танцы. К тому же ни у кого не было своего жилья, приходилось вечно прятаться, уходить далеко в лес, где заедали комары. Но страстная Левина натура с одной стороны и вечная женская надежда на любовь – с другой – не давали огню угаснуть, и все годы училища прошли для студента Краснопольского в кругу восторгов, ревности, объяснений и обид.

Позже он с удивлением вспоминал свой первый самостоятельный год в Москве – как ухитрялся выживать и держать темп? По вечерам отрабатывал три смены в фойе и там же, в перерывах, учил теорию музыки, с раннего утра до института занимался дома, добирал упущенную за три года технику, потом – институт, задания по гармонии, ансамбль, фортепиано, какие-то менее важные предметы, потом – библиотека. Не мог забыть тот первый вечер в новой компании, рылся в энциклопедии, журналах, книгах по истории искусства, незаметно для себя научился читать по диагонали, главное было понять смысл статьи и запомнить даты, чтобы не выглядеть идиотом и провинциалом. Постепенно стали появляться друзья и знакомые – в основном студенты из группы и ансамбля.

Несколько раз наведывался в Алинкину компанию, народ у них собирался очень интересный, но Леве катастрофически не хватало денег и времени на участие в их вечеринках. Все ребята там были из обеспеченных семей, они приносили вино, редкие дорогие книги и пластинки, глубокой ночью развозили девушек на такси. Однажды появилась необычная пара – довольно солидный дядька лет тридцати, бородатый, в иностранном толстом свитере и даже с трубкой, что Леву искренне потрясло (знаменитый портрет Хемингуэя он увидел значительно позже), и тоненькая стильная девочка в серой шубке, будто специально подобранной под цвет огромных пронзительных глаз. У Левы почему-то перехватило дыхание от этой девчонки, даже боялся смотреть в ее сторону, но все-таки разглядел и стройные чудесные ноги в узеньких туфлях, и нежную шею, которую этот бородатый тип бережно закутал пушистым шарфом, как ребенку.

Почему-то они почти сразу собрались уходить.

– Гальперин, ты опять уводишь Киру, старый ревнивец, – крикнула хозяйка квартиры, – подожди, я сейчас найду твою Ахматову.

Про Ахматову Лева уже все понимал, хотя стихов ее достать было невозможно, он убеждал себя, что только поэтому остался в коридоре, только увидеть эту загадочную книгу. Чудесная девчонка со своим спутником молча стояли у двери, дом вдруг показался пустым, какая-то странная тишина навалилась. Или они не видели Леву, или им было все равно? Бородатый сжал в ладонях руку девчонки и прижал эту тонкую почти детскую руку к своему лицу. Словно загораживаясь от света. И у него сделалось совершенно беспомощное лицо…

Это было так же смертельно неловко, как подглядывать за интимной сценой, как если бы они раздетые лежали в постели, а Лева тут же стоял за дверью. К счастью, появилась хозяйка с тоненькой книгой в бумажной обложке, они быстро попрощались, закрылась тяжелая красивая дверь, обитая кожей. Лева даже забыл спросить название книги – «Четки»? «Вечер»? Какое это имело значение!

Потом Алинка проболталась, что приходила ее однокурсница, Кира Катенина-Горячева – как тебе имечко! – и что за Кирой уже второй год ухаживает этот Гальперин, доктор наук и, говорят, гениальный физик, но ты же видел – старый и маленького роста. Впрочем, Кирка тоже совершенно ненормальная, будто из восемнадцатого века, не удивлюсь, если они поженятся.

С самой Алиной у Левы сложились слишком неопределенные отношения, и он при всем собственном легкомыслии не мог найти правильного тона. Она легко общалась, болтала о пустяках, как должное принимала цветы и конфеты, позволяла себя провожать и целовать в кино, но так же легко исчезала и никогда не интересовалась Левиной жизнью. А он все никак не решался позвать ее к себе, стеснялся коммуналки, давно не крашенных стен, запахов стирки и керосина. Да и бабушкина мебель оставляла желать лучшего, уж не говоря про любопытных соседок. Но никакой другой возможности развивать отношения не находилось, Алина жила с родителями, бабушкой и младшим братом, ни у кого из приятелей-студентов свободной квартиры, конечно, не было. Оставалось обниматься в подъезде, что зимой стало совсем неудобно и скучно.

Однажды Лева слишком поздно добрался до очередной вечеринки, пожалев терять заработок за последний сеанс. Вино уже было выпито, только тарелки с крошками стояли на низком столике. В почти темной комнате звучала неясная томительная музыка, две пары топтались, тесно обнявшись, еще несколько расползлись по углам. Ремарк хотя бы снимал меблированную комнату, не говоря про Скотта Фицджеральда, с его пусть и безумной, но очень богатой Зельдой!

Мест на вешалке совсем не осталось, и Лева ткнулся было в спальню, где складывали лишние пальто, но и там раздавались возня и тихий смех, кровать мерно раскачивалась, мелькнуло голое женское плечо. Уже поспешно закрыв дверь, он понял, что это были Алина и любитель джаза. Будущий гений, тра-та-та!

А что, собственно, случилось? Сам мечтал про свободу и отсутствие комплексов – получите наглядный пример. Только денег жалко – цветы, конфеты, – разбежался ухаживать, идиот, бабушкино воспитание вспомнил! И почему, спрашивается, Лева должен платить ей за такси?!

Зачем-то всплыла в памяти сероглазая девочка в шубке. Восемнадцатый век. Ей на самом деле нравится усталый бородатый физик? Конечно – еще один гений, только не будущий, а настоящий! Остается спросить, куда податься не гениям. Да, не гениям, а бедным студентам струнного отделения? Ясно куда – в фойе кинотеатра! Хорошо, что сегодняшний вечер не пропустил, да еще на такси экономия вышла. Можно завтра закатиться в «Прагу», купить в кулинарии настоящую киевскую котлету.

Первая сессия прошла более-менее удачно, даже специальность Лева отыграл прилично, что далось страшным трудом, но все равно не было той детской легкости и радости, что в ЦМШ. И никто не ждал за дверью, не волновался, не сопереживал. Да что там говорить, никто им не интересовался вовсе, только мама с опозданием прислала длинное письмо, где в двух строчках поздравляла с успешными экзаменами и в остальных тридцати описывала достижения и проделки своей ненаглядной Лили.

Каникулы оказались хорошим временем для заработков, через приятелей из Гнесинки Лева подрядился играть на студенческих вечерах и даже в одном дорогом полузакрытом ресторане недалеко от ГУМа. Публика в ресторане была соответствующая, мордастые ответственные работники в серых костюмах и даже, кажется, в одинаковых галстуках, но зато раз в неделю наедался по-королевски и получал двухнедельную фойе-ставку. Предложения работы сыпались со всех сторон, – фанаты стали собирать первые вокально-инструментальные группы. Конечно, все искали струнников, Битлы, пусть и в очень плохих записях, сводили с ума самых прожженных циников. Сначала Лева загорелся освоить соло-гитару, там работы-то было на пару месяцев после скрипки, но вдруг встал перед глазами незабвенный Ямпольский. «Руки, мой мальчик, руки требуют уважения и внимания!» Нет, не стоило рисковать, тем более верный кинотеатр всегда оставался на месте и приносил скромный, но надежный заработок.